Юрий Милославский - Укрепленные города Страница 27

Гов ори-говори.

А теперь – всерьез. Чего они хотят? Государственной силы? Вряд ли. Или они эту силу понимают иначе? Не думаю...

Ваше желание Государственной силы, к сожалению, неосуществимо, господа! (Когда-нибудь я соберу всю свору, запущу в Департамент самых едких ребят из средств массовой информации – вы ведь давно мечтали о внимании средств?! – и устрою им полный разрыв жопы!..)

Итак, ваше желание неосуществимо, господа. Исторически сложилось так, что Государственная сила дается второму поколению – я и мне подобные: всего лишь результат стечения обстоятельств... Не могли мы дожидаться второго поколения. Возможно, ваши дети. Тихо! Все поедут! Да, в агитационные поездки пошлем всех. В Европы, в Америки. И интервью у всех возьмут...

Чего они хотят, Ничего, кроме поездок? Нет. Поездки – это понятно, и я, полковник Литани, – человек восприимчивый и широкий, – согласен принять идею платы за героизм. Платы за работу. Не добровольствуй! Первая заповедь всякой настоящей армии. Плачу. Но у них – иное... Идею героизма за плату я принять не могу. Все? Нет. Героизм за плату? Ясно вижу их готовность. На что? На все... В России пионеры кричали: «Всегда готов!!» Я, директор Департамента Контактов, тайный советник Арнон Литани, – готов не всегда и не на все. Сам Провозгласитель Государства на все – готов не был...

Я боюсь их, я стараюсь не доводить их до крайности, где и начинается готовность на все... Я их боюсь. Твердо уверен: они могут разорвать на куски, если не дать им квартиру, на облюбованном участке. В этом случае они могут причинить вред Государству.

А Государственную силу – они растратят на выбор квартир и мебели. Того не знают, что самое сложное для обладателя Государственной силы – умение отказаться от слишком частого перебора квартир. Была бы сила – квартира найдется...

Таково мое мнение, господа. Никому не скажу, виду не подам. Сделаю все от меня зависящее, чтобы ваша активность ограничилась взаимными доносами и нежеланием жить с папами-мамами, мамами-папами. На телевизионном окошке по нью-йоркским закоулкам беззвучные машины: не рипели тормоза, не сопровождала сирена вращение вспышки на лбу «воронка», ведомого Коджаком и Хатчем, пистолет в руках уголовненького преступничка трепетал, лупил в Закон, – но молча, как бы со спецглушителем...

– Арнон, ты решил смотреть фильм без звука?

– Извини; я так много видел похожего, что был совершенно уверен, будто все слышу.

11

На улице Судей, между заведением «Демис Руссос» и пирожковой братьев Мадари, есть подворотня без ворот: тупиковый коридор, заканчивающийся калиткой, покрытой голубым, с фигурной надписью «Бюро знакомств «РОЗИ» – от и до». Сейчас после «до» и бюро не обслуживает. Возле калитки сидит на корточках Шоши – в колготках, непрозрачных в районе исподнего и черной майке. Шоши тридцать два года, а ее дочке – семнадцать. Родила Шоши от своего папы, но дочка все равно получилась красивая. Дочку зовут Циона. Она, Циона, родила недавно дочку от своего дедушки – Шошиного папы. Шошин папа в свое отцовство не верит. Он-то считает, будто Шоши родила выблядка и Циона родила выблядка: от неизвестных вонючих ашкеназийцев.

Ашкеназиец, – если кто не знает, – это такой гнусный Мойшеле Рабинович, родом из Польши, жрущий фаршированную рыбу и вареную в сахарной воде морковь, чиновник или министр, разъезжающий на собственной машине по всему миру. Сын суки, член парламентский!

Вонючие ашкеназийцы при первой же встрече посыпали Шошиного папу порошком ДДТ, перевезли в домик из гофрированной жести и социально обеспечили. А Шошин папа в отместку за все за это дул напиток «арак», торговал по мелочам запрещенными травками и спал со своей дочкой.

Постепенно все перемешалось: гофрированная жесть износилась, жильем стала улица Судей, среди вонючих ашкеназийцев нашлись люди с сердцем, а среди братьев-сефардов обнаружились сволочные деловары, строительные подрядчики и фаршированные дрянью чиновники. Брат-сефард, – если кто не знает, – это такой отличный крепкий парень, настоящей мужчина, родом из Северной Африки, проливающий пот и кровь за наше Государство и ни черта за пролитие не получающий. Прямой человек, открытая душа!

«РОЗИ» не работает, закрылась до утра, а Шоши до утра – открыта.

Кинуть палку с налета, без единого прикосновения к Шошиным семидесяти килограммам, как какой-нибудь Лебедь-Леде, стоит всего пятьдесят фунтов. Но где ж он, искусник? Приступает клиент к примыканию, – но хоть раз да зажмет Шошины буфера в припадке страсти, по лапает, еще и целоваться полезет. Целоваться не позволяется никому, а палка с зажимом стоит сто фунтов. И – платят, не связываются. Шоши и сама может крепко отметелить, и на ее крик выходит папа – Моррис Кадури. Моррис Кадури – в шортах, в кожаной курточке на голое тело и в красном гоночно-жокейском кепарике с длинным козырьком; кепарик прикрывает лысину, но в целом Моррис молод: ковбойские складки на вытянутой будке, бакенбарды до уровня мочек ушей – чернота леопардовых пятен пополам с никелем. «Рыжон» пятьдесят пятой ближневосточной пробы висит на цепке, пылает сквозь грудную волосню. Моррис может убить.

А дочка Шошина торчит на стульчике в баре «Но ly Land» – напротив британского консульства. Кровавый померанец – волосы Ционы, одета она в джинсята снежного цвета с надписью Mini fuck на правой ягодице, босоножки у нее из серебрянного волокна, а мужская сорочка-безрукавка – изготовлена компанией «НОМ». На три номера больше, чем нужно... Так и нужно! Все равно прокалывают сорочку Ционы соски. Двадцать волосяной толщины браслетов на Ционином запястьи, а на шейке – придерживает шнурок золотое имя – Ziona...

– Ави, дружище, как оно ничего?! – Моррис сидит на своем аварийном балконе, наблюдает, как во мраке Шоши переругивается с тремя пацанятами: «Шоши, иди сюда». «Что ты хочешь?» «Хочу тебя выебать». «Выеби свою сестру». «Не смей упоминать мою сестру, блядь-дочь-бляди!!» «Скажи это своей матери», «Шоши, иди сюда.» «Что ты хочешь?»...

– Полный порядок, – отвечаю я.

– Зайдешь?

– С наслаждением.

На балконе стоят два плетеных креслица и такой же столик. На столике лежат две дурные сигареты. Я присоединяю к ним бутылку монастырского коньяка «Латрун» – Верста решила больше коньяка не пить. Моррис поднимается со своего кресла – дух морозит от его медленности!., – погружается на несколько секунд в забалконную комнату, – там полная тьма, – и возвращается с двумя лафитниками.

– За бытие!

– За бытие, Моррис.

– Да погибнут наши враги, Ави!

– Аминь.

Моррис вынимает из кармана шортов сплющенную вчетверо бумагу в государственном конверте поносного цвета, тыкает мне.

– Почитай, что они пишут, вонючие ашкеназийские собаки.

«Государство, Департамент, Бюро Социальной Поддержки. ...только в том случае, если ты начнешь работать в конвенциональные часы... Относительно твоей задолженности по квартирной плате, Бюро готово взвесить вопрос о погашении твоего долга после того, как ты представишь расчетный лист твоего жалованья... С большим благословением...»

– Ну, Ави? Ты видишь? Блядь-дочь-бляди, говно-дочь-говна, наша социальная работница, ничтожество, я зарежу ее детей, задавлю ее мать, я сожгу им ихний обосранный Департамент, – она мне пишет... Я был там неделю назад. Какой-то грязный ашкеназийский дед попер на меня с револьвером: «Я-а вы-изову полицие», – Моррис изображает ашкеназийского деда. – Я разбил ему его носатую харю. Я им переломал все ихние стулья, разорвал ихние грязные ашкеназийские документы...

– Успокойся, дружище. Глотнем?

– Само собой... О, я ненавижу их, Ави, я ненавижу этих Рабиновичей, этих Чарли-Чаплинов! Я им сказал: Ави, ты знаешь, что я им сказал? Я им так сказал: Это вам не Россия, это вам не Сибирь, у нас в Израиле, слава Имени, демократии, это не ваша ебаная Польша, откуда вы все сбежали, когда немцы собрались сделать из вашего вонючего жира косметику... Они прибежали сюда, привезли на самолетах нас, настоящих евреев, и хотят превратить нас в слуг!.. Если я через три дня не начну получать полное пособие на всю семью – плюс квартира, плюс нянька для Циониной малышки, я возьму пару гранат и сделаю им сладкую жизнь. Клянусь, Ави, я сделаю с ними то, что никакой араб не делал.

– Как супруга, Моррис?

– Она поехала в Димону навестить сестру... Ты думаешь, я шучу? Пусть вытекут мои глаза, если я не подброшу им гранату!

– Моррис, ты мне не подкинешь... – и я указываю на дурные сигареты. – Парочку пальцев. Я тебе заплачу через...

– Нет, ты никогда не заплатишь мне, Ави. Я не вонючий рабинович, я люблю своих друзей, я не беру с них деньги. Ты мой брат – и я не опозорю себя: ведь и я попрошу твоей помощи, если эти твари доведут меня до бедности... Но сегодня я еще могу помочь друзьям, обеспечить всем необходимым семью!