Питер Мейл - Год в Провансе Страница 28

Я не помнил, когда последний раз надевал носки. Мои часы уже давно лежали в ящике стола, а время я более-менее точно определял по положению теней у нас во дворе. Я постоянно забывал, какое сегодня число и день недели — это уже не казалось мне важным. Постепенно я превращался в очень счастливый овощ, а связь с реальной жизнью осуществлял посредством нерегулярных телефонных разговоров с людьми, гробящими свою жизнь в далеких офисах. Они неизменно с тоской спрашивали, какая у нас погода, и расстраивались, услышав ответ. Все, что им оставалось, — это предупреждать меня, что от солнца тухнут мозги и бывает рак кожи. Я не спорил — возможно, они и были правы. Одно я знал точно: невзирая на протухшие мозги, новые морщины и опасность заработать рак, я никогда в жизни не чувствовал себя лучше.

Строители работали голыми по пояс и радовались хорошей погоде не меньше, чем мы. Единственной уступкой, которую они сделали жаре, стал немного увеличившийся перерыв на ланч. Наши собаки принимали в этой трапезе самое активное участие. Едва заслышав звук открываемых корзин и стук приборов, они сломя голову неслись через двор и усаживались рядом со столом, чего никогда не делали, если обедали мы. Терпеливо и не мигая они с тоской провожали глазами каждый исчезающий во рту строителей кусок. В конце концов эта тактика неизбежно приносила плоды. После ланча они трусили обратно к своим лежбищам под зеленой розмариновой изгородью, виновато опустив к земле носы, испачканные камамбером или кускусом. Дидье потом уверял, что все это просто нечаянно упало со стола.

Работа шла в согласии с расписанием — то есть на переделку каждой комнаты требовалось по три месяца, считая с того дня, когда в нее вселились строители, и до того, когда могли вселяться мы. А в августе нас ожидал еще Меникуччи с его радиаторами. В любом другом месте и при другой погоде такая перспектива приводила бы нас в отчаяние, но только не в Провансе. Солнце здесь служит отличным транквилизатором, и ничто не могло помешать нам наслаждаться жизнью и длинными, жаркими, ленивыми днями. Нам обещали, что такая погода простоит до конца октября. А еще нам говорили, что в июле и августе умные люди уезжают из Прованса в какое-нибудь тихое и безлюдное место вроде Парижа. Но мы не хотели никуда ехать.

ИЮЛЬ

Мой друг снял дом в Раматюэле, в нескольких километрах от Сен-Тропе. Несмотря на страх перед летними пробками и озверевшими от жары французскими водителями, нам очень хотелось повидаться. Мы кинули жребий, и ехать выпало мне. Я пообещал, что доберусь до него к ланчу.

Отъехав от дома всего на пару десятков километров, я вдруг оказался в совершенно другой стране, населенной главным образом домиками на колесах. Сливаясь в грязно-серые потоки, они текли к морю. Их окна украшали оранжевые и коричневые занавесочки и наклейки, напоминающие о прошлых путешествиях. Некоторые группы ответвлялись от главного потока и скапливались на плавящихся от жары специальных стоянках, устроенных вдоль шоссе. Их владельцы, пренебрегая окружающими их просторами, раскладывают столики для пикников в непосредственной близости от автострады — так, чтобы ничто не мешало им любоваться проносящимися мимо грузовиками и вдыхать выхлопные газы. Свернув с трассы на дорогу, ведущую в Сен-Максим, я обнаружил перед собой еще один длинный и плотный хвост автофургонов и отказался от надежды успеть к ланчу. Последние пять километров пути заняли полтора часа. Добро пожаловать на Лазурный берег.

Когда-то он был очень красив, да и сейчас здесь еще остались редкие и непомерно дорогие кусочки почти нетронутого побережья. Но по сравнению с мирным и относительно безлюдным Любероном это был натуральный сумасшедший дом, безнадежно изуродованный чудовищной концентрацией домов, людей и коммерции. Продажа участков, строительство вилл, steak pomme frites,[120] непотопляемые резиновые лодки, настоящие провансальские сувениры из оливкового дерева, пицца, катание на водных лыжах, ночные клубы, трассы для картинга — рекламные плакаты взывали к вам с каждой стены и столба.

В распоряжении у тех, кто зарабатывает себе на жизнь, торгуя Лазурным берегом, всего несколько месяцев, и их неприкрытое желание вытянуть из вас как можно больше франков до тех пор, пока не упал спрос на резиновые лодки, способно испортить все удовольствие от отдыха. Официанты нетерпеливо требуют чаевые, продавцы ходят за покупателем по пятам, вынуждая его поскорее выбрать товар и убраться из магазина, а потом еще отказываются принимать двухсотфранковые банкноты, потому что они иногда оказываются поддельными. Все здесь пропитано алчностью и раздражением не меньше, чем ароматами чеснока и масла для загара. Любого незнакомца автоматически причисляют к осточертевшему разряду туристов и смотрят на него враждебно и в то же время оценивающе. Если верить карте, все это — тоже Прованс. Но это совсем не тот Прованс, который я знал.

Дом моего друга скрывался в сосновой рощице на окраине Раматюэля, в самом конце длинной частной дороги. Здесь не было и намека на то безумие, что творилось на побережье в трех километрах отсюда. Однако он совсем не удивился, когда я пожаловался, что вместо двух часов потратил на дорогу четыре. Друг поведал мне, что, если хочешь вечером пообедать в Сен-Тропе, надо отправляться туда к половине восьмого утра, иначе ни за что не найдешь место для парковки; что поход на пляж способен довести человека до глубокой депрессии, а для того чтобы вовремя прибыть в аэропорт Ниццы, нужно добираться туда на вертолете.

Вечером я возвращался домой и, глядя на встречный поток автофургонов, пытался понять, почему каждое лето все эти толпы так стремятся на Лазурный берег, где от Марселя до Монте-Карло все дороги забиты машинами, а пляжи похожи на живой ковер из копошащихся, блестящих от масла человеческих тел. И как настоящий эгоист я, разумеется, не мог не радоваться тому, что все эти глупцы хотят проводить свой отпуск здесь, а не на зеленых просторах Люберона, среди гораздо более приветливых местных жителей.

Хотя среди местных жителей попадались и менее приветливые, и одного из таких я встретил на следующее утро, когда гулял с собаками. Массо en colère[121] злобно пинал кусты на опушке своей поляны и в ярости жевал ус.

— Вы видите? — негодовал он. — Эти мерзавцы! Они, как воры, появляются ночью и испаряются утром. Все загажено! — Он возмущенно продемонстрировал мне пустую бутылку и две жестяные банки из-под сардин, которые со всей неопровержимостью доказывали, что лютые враги Массо, немецкие туристы, опять осмелились нарушить границы охраняемого им участка государственного заповедника. Мало того, они с явным презрением отнеслись к его тщательно разработанной системе обороны: проделали брешь в сложенной из булыжников баррикаде и даже — sales voleurs![122] — украли все объявления, предупреждавшие о присутствии змей.

Массо сдернул с головы кепи и энергично потер лысину на затылке, поражаясь такому цинизму преступников. Потом он оглянулся на свой дом, встал на цыпочки, перешел на другую сторону тропинки и опять встал на цыпочки, бормоча что-то себе под нос. «Может, и сработает, — разобрал я, — но придется спилить деревья».

Если вырубить маленькую рощицу, выросшую между его домом и поляной, объяснил мне Массо, он сможет вовремя заметить фары машины, поднимающейся по дороге, и произвести из окна несколько предупредительных выстрелов. Но, с другой стороны, эти деревья, несомненно, увеличивают стоимость дома, который он собирается продать. Нет, покупатель на дом еще не найден, но, конечно, уже скоро появится человек, способный оценить это сокровище. Поэтому деревья придется оставить. Массо опять задумался, и его лицо вдруг просветлело. Кажется, выход найден — pièges àjeu.[123] Да, это отличная идея!

Я слышал о pièges àfeu — миниатюрных устройствах, которые прячутся в земле или траве и взрываются, если на них кто-то наступит, будто миниатюрные противопехотные мины. Я представил себе, как в воздух взлетает разорванный на части немецкий турист, и пришел в ужас. Массо, напротив, эта идея казалась очень забавной. Он мерил шагами поляну и через каждые пять метров радостно кричал: «Буум!»

Он ведь, конечно, шутит, осторожно осведомился я, да и в любом случае pièges àfeu запрещены законом. Массо ненадолго прервал взрывы и с хитрым видом потер нос.

— Может, и так, — ухмыльнулся он, — но ведь вешать объявления закон не запрещает? — Он вскинул руки над головой и еще раз крикнул: — Буум!

Где ты был двадцать лет назад, когда еще можно было спасти Лазурный берег, грустно подумал я.

Возможно, человеконенавистнические настроения Массо были отчасти вызваны жарой. Еще утром температура нередко поднималась до тридцати градусов, а днем небо из синего делалась раскаленно-белым. Ничего специально не планируя, мы инстинктивно приспособились к зною и теперь вставали пораньше, чтобы успеть переделать все дела на утренней прохладе. Между полуднем и началом сумерек ни о каких физических усилиях не хотелось даже думать. По примеру наших собак, мы теперь старались найти себе местечко в тени, а не на солнце. Земля покрылась трещинами, а трава отказывалась расти. В течение нескольких дневных часов единственными доносящимися до нас звуками был треск цикад, жужжание пчел в лаванде и всплески тел, падающих в бассейн.