Су Тун - Рис Страница 28

В борделях У Лун под визг флейт и дрожание струн иногда вспоминал, как его вывел в люди дань[30] риса.

– Для мести есть столько путей, – он отхлебывал чай, и в словах его слышались мрачные нотки. – Порою не нужно ножа и ружья. Порой нет нужды убивать человека. Прикинься лишь духом, и месть свершена.

У Лун обводил потаскух исторгающим искры единственным глазом.

– Вы слышали про досточтимого Лю? Как его ночной призрак изгнал? – вопрошал он, задрав подбородок молоденькой шлюхи резной рукояткою маузера. – Знаешь, кто это был? Это я. Я, У Лун.

Раз промозглым и ветреным утром У Лун вместе с парой портовых громил миновал заведенье зубного врача и внезапно застыл, привлеченный покрытым эмалью лотком за витриной. В лотке возлежали стальные щипцы и сверкавшие золотом зубы. У Лун’у пришла на ум странная мысль.

– Надо зубы сменить, – заявил он подручным, откинув завесу у входа.

– Достойнейший Лун! – врач расплылся в улыбке. – Что, зубы болят?

– Не болят, – У Лун, плюхнувшись в кресло, крутнулся один раз, другой и ткнул пальцем в витрину. – Я зубы хочу поменять. Мои вынь, эти вставь.

– Но они… все здоровые, – глянув в распахнутый рот, врач пришел в изумленье. – Зачем же достойнейший Лун хочет вырвать «здоровых зубов полный рот»?

– Потому что хочу золотые, – У Лун, утомленный его болтовней, завертелся на кресле. – Меняй, и быстрее. Боишься, что денег не хватит? Тогда за работу!

– Как... все зубы рвать? – врач кружил возле кресла, пытаясь понять по лицу, что доподлинно хочет его пациент.

Тон ответа был решительным:

– Все вырывай!

– Но на золото прямо сейчас заменить невозможно. Как старые вырву, полмесяца ждать. Это самое малое.

– Долго, – У Лун призадумался и с нетерпением хлопнул в ладоши. – Пять дней тебе дам. Начинай!

– Нестерпимая боль, – озадаченный врач разбирал инструменты.

– Могу обезболить, но вряд ли поможет. Смотрите, – он взял со стола молоточек. – Вот этим я выбью все зубы. Один за другим. Я боюсь, досточтимый не выдержит.

– Ты, мать твою, плохо знаешь У Лун’а, – сомкнув правый глаз, тот с насмешливо стиснутым ртом растянулся на кресле. – За всю свою жизнь я какой только боли не ведал. Ни звука не выдавлю. Если хоть пикну, получишь вдвойне. Без обмана. У Лун держит слово.

Пара подручных – дантист провозился с зубами изрядное время – скучали за дверью. Внутри не смолкали глухие удары и звон инструментов – врач выбивал каждый зуб молотком и стальною стамеской – но ни единого стона они не услышали.

Рот наполняла кровавая жижа. Душа и всё тело парили над морем страданий. Оно покрывало селение Кленов и Ив: уносило волной жалкий колос созревшего риса, толпился у кромки воды жалкий люд – потерявшие весь урожай безнадежно стенавшие односельчане. Он видел себя – босоногого, с трепаным свертком на тощей спине обреченно месившего грязь беспросветной дороги бездомных. Снова и снова я вижу лишь мертвую плоть незнакомцев: труп мужика, околевшего возле железной дороги; синюшное тельце ребенка, лежащее в куче зерна. Почему я не вижу своих домочадцев, родных и детей? Я не знаю.

Мутная капля нечаянно выкатилась из-под сомкнутых век. У Лун попытался ее оттереть, но запястья его были стянуты.

– Больно? Я говорил, будет больно, – прервал свое дело встревоженный врач.

У Лун только мотнул головой и, сглотнув полный рот вязкой жижи, насилу исторг из сведенного горла невнятное:

– Жалко.

Уже через несколько дней У Лун, стоя у зеркала, нежно поглаживал новые зубы. Его желтоватое, цвета топленого воска лицо на глазах наливалось здоровым румянцем.

– Теперь я доволен, – сказал он зубному врачу. – Когда-то среди деревенских полей я мечтал о таких вот зубах.

На улице снова накрапывал дождь. Двое крепких подручных раскрыли клеенчатый зонт, приподняв его над головою У Лун’а.

– Смекнёте, зачем я здоровые зубы сменил? – врач велел ему не открывать больше рта, но У Лун’у хотелось болтать. – Никогда не любил «слепить людям глаза». Так скажите, зачем же я деньги на зубы истратил?

Державшие зонтик громилы растерянно переглянулись – для них побужденья У Лун’а всегда оставались загадкой – и предпочли промолчать.

– Очень просто: я прежде был бедным, меня человеком никто не считал. Но теперь, лишь открою свой рот с золотыми зубами, и всем будет ясно: У Лун – человек!

Их нагнал зубной врач, протянувший У Лун’у бумажный кулек:

– Я обязан отдать. Настоящие зубы. В них семя и кровь Ваших предков.

У Лун, раскрыв сверток, увидел в нем пригоршню белых, в кровавых подтеках зубов. И это мои настоящие зубы? Что в них настоящего? Взяв один зуб, У Лун долго смотрел на него и вдруг выбросил в сторону. Прочь! Эти зубы жевали мякину и отруби, лютой зимою стучали от холода.

– Все убирайтесь к чертям! – У Лун, вскрикнув как малый ребенок, швырнул сверток в мусорный бак.

В этот день на раскисшей от сырости улице было немного прохожих. Никто не заметил блестящие, странного вида вещицы, рассыпанные на размокшей земле. Это зубы У Лун’а белели меж мусорным баком и сточной канавой.

То моросящий, то вновь проливной, дождь стихал и опять лил стеною. Сквозь влажную дымку, сквозь «сети дождя» пробивались, кропя теплой россыпью солнечных зайчиков камни брусчатки, лучи никогда не тонувшего в тучах светила. Отмытая вешним дождем мостовая мерцала холодным агатовым блеском.

Ми Шэн’у был в тягость дождливый сезон. «Буйно росший» под стенами мох, будто бы поднимался по левой, увечной ноге, покрывая угрюмое сердце. Хромая, Ми Шэн вошел с улицы в залу, поплелся на внутренний двор...

– Вот зараза! – в гостиной играли в мацзян[9], и Ци Юнь как всегда «обвиняла людей и роптала на Небо».

– Да что же за кости мне под руку лезут? – сегодня Ци Юнь проклинала свою неудачу. – За что ни возьмусь, лишь расстройство. От Неба такая судьба. Ну вас к черту с дурацким мацзяном.

– Ми Шэн, денег дай! – закричала ему из гостиной супруга.

В мацзян Сюэ Цяо играть не умела и делала ставки на пару с Ци Юнь:

– Я совсем проигралась.

Она, как успел убедиться Ми Шэн за два года их брака, была говорлива, ловка и умна. К этим качествам юной жены он питал отвращенье: их брак был взаимным просчетом. Два года назад Сюэ Цяо явилась в лабаз с преогромной корзиною белых магнолий. Печальные глазки на розовом кругленьком личике тронули сердце Ми Шэн’а. Тогда он увидел в ней только застенчивую продавщицу цветов.

– Ты напомнила мне Сяо Вань, – Ми Шэн, выбрав магнолии, бросил цветы на прилавок. – Ей было пять лет, её брат придушил.

Отдавая монетку, он взял Сюэ Цяо за руку. Она не смогла постичь смысл его слов, но по теплому блеску в глазах догадалась о редкой возможности стать молодою невесткой в богатой, торгующей рисом семье.

– Проигралась, завязывай. Тошно от вашей игры, – Ми Шэн, встав под карнизом, смотрел, как в затянутом дымкою небе сплетаются лучики солнца и струйки дождя. На душе было муторно.

– Что это хмурый такой? – Сюэ Цяо стремительно вышла во двор. – Проиграла немножко, уже недоволен? Я с мамой на пару, чтоб маму порадовать...

– Очень нужна ты с дочерней любовью. Обрадуй её. Ей всегда все должны, и никто никогда не расплатится, – он безучастно взглянул на жену. – А меня не желаешь порадовать? В мерзкий дождливый денёк чай могла бы в постели со мной поваляться.

Та делано прыснула и, ущипнувши Ми Шэн’а за ухо, вернулась к столу. Там ее с нетерпением ждали.

– Ты деньги нашла? – по столу колотила костяшкой Най Фан, молодая супруга Чай Шэн’а.

– Нет денег у мужа. Я может... со стойки возьму? – Сюэ Цяо уперлась в Ци Юнь испытующим взглядом.

– Со стойки нельзя, – та состроила кислую мину. – Давно всем твержу, что обычай в лабазе... Тебе ли не знать?

Сюэ Цяо сердито уселась за стол:

– Тогда в долг играть буду.

Опять загремели костяшки.

– Мужик твой от Неба прижимист. Медяк между пальцев не выскребешь, – не унималась Ци Юнь. – Два сынка, хоть один бы толковый. Ми Шэн, крохобор, ради дела гроша не истратит. Чай Шэн, лоботряс, на забавы готов всё спустить. Вот оставь им лабаз, через день пойдет прахом.

Ми Шэн, чертыхнувшись, смахнул с подоконника старый горшок. Игроки тут же смолкли, и возле окна кроме стука костяшек о стол ничего больше не было слышно. Ми Шэн, свесив голову, поковылял в свою спальню. Обидные, злые слова отдавались в ушах. Он «взрослел и мужал» под томительный стон материнских упреков. И дело не в том, что в свои десять лет он убил Сяо Вань. Ми Шэн верил, что дело в семье. В ее темной душе. Это дом «достигающей неба вражды».