Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 29

После беседы в парткоме к Алексею подошли Аветик Даниельян, или попросту Дан, и Георгий Рухадзе, подходили и другие ребята, все сочувствовали, похлопывали по плечу – «не на всю жизнь»!.. Не на всю-то, не на всю – а в трудовой книжке записали: «На постоянную работу».

Глава III. На сельской ниве

Прибывшие из Москвы на работу должны были представиться первому секретарю райкома партии: он должен знать новых людей, направляемых на подъем сельского хозяйства. Электричка в райцентр прибыла часов в пять, и в студеные декабрьские сумерки, с рюкзаком за плечами, Алеша отправился в райком, который находился в самом заметном на привокзальной площади здании – в двухэтажном дворянском особняке. Дежурный милиционер, проверив документы, сказал, что часа полтора как закончилось большое заседание, и все разъехались. А первый, Николай Николаевич, один в кабинете, работает. Открыв высокую дверь в приемную, Алеша натолкнулся на человека, выходящего ему навстречу из кабинета.

– Здравствуйте, проходите. Вы приехали работать в МТС? Мы вас ждали, – и он широким жестом пригласил войти в кабинет. – Сейчас организуем чай с баранками, и давайте знакомиться, а то знаю вас только по анкете. Алексей Петрович Ларин? А я Николай Николаевич Разуваев, будем знакомы, – и они обменялись рукопожатием. – Смотрю на ваши ботинки – они для города. Здесь в таких можно и без ног остаться – отморозите. Вот вам записка на склад, получите валенки с галошами и простеганные ватой теплые штаны, иначе замерзнете. Остальное вроде у вас есть. Работать будете в новой МТС, в четырех километрах отсюда. Там, в деревне, вас устроят с жильем, а если будет плохо, то не стесняйтесь, сообщите. А пока вот вам еще одна записка – в гостиницу. Поживете там некоторое время за счет райкома, пока не устроитесь. У вас корни, как я посмотрел в анкете, не деревенские. Но не на всю же жизнь вы к нам, хотя этого я не должен вам говорить.

Завязался разговор. Николай Николаевич не скрывал, что первое время москвичу будет трудно жить в деревне, деревня сейчас в запустении, люди живут бедно, дельных мужиков мало, половину скосила война. А вот пьяниц хватает, драки, безотцовщина. Подрастает новое поколение – на них и надежда.

– Деревню надо поднимать, пора. Ваша задача не только в ремонте технике, но и в подготовке трактористов из молодежи – на них вся надежда.

Утром Алексея разбудило радио: бой Кремлевских курантов и гимн. Последние известия не слушал. Первый день, когда придется работать с неизвестной ему техникой. С техникой он разберется, с людьми тоже постарается найти контакт, может быть, не сразу – все-таки он горожанин, а они крестьяне. Впрочем, какие они крестьяне – они те же рабочие, но в сельском хозяйстве, на сельской ниве. «Сельская нива» – какое-то старомодное, поэтическое понятие. Вся работа будет направлена на подъем сельской нивы. И в этом его задача.

Он встал, привел себя в порядок, быстро перекусил в буфете и пошел в МТС представляться директору.

Оказалось, директор МТС тоже москвич, но сжег корабли – назад себе дорогу закрыл, остается здесь насовсем.

– Плохо сегодня нашей полунищей деревне, очень плохо. Сами увидите, как люди живут. Заведующий мастерской местный. Он скоро уезжает на три года учиться в Москву – вот вы и займете его место. Да вот еще что, Алексей Петрович, беда у нас с кадрами – нет трактористов. Будем готовить человек двадцать пять трактористов, из молодежи, придется вам подключиться. Жильем обеспечим в деревне, поможет Маша, она у нас из местных, агроном и комсомольский секретарь.

Затем состоялась передача дел новому заведующему мастерской. Передавать-то, собственно, было нечего: мастерская недостроенная, без въездных ворот, без окон, за исключением кладовой. В отдельных помещениях были застеклены окна, навешены двери, обитые войлоком и сверху – железом, там было тепло, обогревались электрической печкой с мощной нихромовой спиралью. Центральная часть мастерской была закрыта крышей-фонарем, под которой строители успели установить кран-балку. Но ни крыша, ни стены не спасали трактористов от холода. По мастерской гулял ледяной ветер. Подле каждого трактора в ведрах чадила пропитанная соляркой ветошь вместе с сырыми поленьями. Такого счастья погреть руки хватало не более чем на час, после чего процесс повторялся. Сквозняк разносил по мастерской сажу, которая, оседая на руках и на лицах трактористов и смешиваясь с копотью чадящих двигателей и землей, превращалась в почти не смываемую черную грязь. От нее можно было избавиться только в парилке, с березовым веником, смачиваемым в обжигающей мыльной пене, на полоке, под потолком, в самом горячем месте бани. Вся центральная часть мастерской была забита тракторами – гусеничными, а между ними колесными.

Каждый день начинался с дефектации деталей, предварительно отмытых в поддоне с соляркой, обтертых ветошью. Держа в красных, негнущихся от мороза пальцах деталь, Алеша определял характер дефекта – технологический или усталостный. Если технологический, то есть заводской, то, составив кучу бумаг, можно было добиться на центральном областном складе запчастей замены бракованной детали на новую. Еще Алеша должен был проверять работу отремонтированных тракторов и контролировать работу сварщика. И так каждый день. Как-то не верилось в равномерное, без толчков течение времени. Алеше казалось, что время проходило как-то неправильно, в бестолковых суетных делах в мастерской, во сне в электричке, в непродолжительных часах общения с семьей.

Впоследствии работа в МТС вспоминалась как отдельные фрагменты черно-белого фильма, порой комедийно-трагического но чаще монотонно-обыденного.

Через несколько дней после приезда Алеша попал под опеку Маши, она помогла Алеше с жильем. Удалось устроиться у колхозницы, живущей прямо напротив МТС, через дорогу. Дверь в избу была обита рогожей и разноцветным тряпьем и, согнувшись в три погибели, Алеша вошел внутрь. В нос ударил жаркий, спертый, кислый, застоявшийся воздух. Боже, и здесь можно жить? Избу перегораживала русская печь с лежанкой, за которой оставалось метра полтора до стены. На этом пространстве стояла табуретка, а за ней вдоль стены раскладушка, на изголовье которой из подслеповатого маленького оконца падал скупой зимний свет. Встать в полный рост в избе Алеша не мог.

– Милок, как последний жилец уехал, я раскладушку на мороз выносила, морозила клопов. Тепереча их нету.

– Тетя Мань, а у тебя их полно в стене, и тараканов тьма-тьмущая. Вона, смотри, сколько! – воскликнула Маша.

– Таракан – зверь невредный. Я их кажный день в ведро смахиваю и на мороз.

– Нечисто у тебя, тетя Мань, – заметила агроном, – грязно.

– Ничего, милок, от грязи не треснешь – от чистоты не воскреснешь.

– Ну что, пошли дальше смотреть? – сказал Алеша.

– А смотреть больше нечего, все.

– Ну что ж, пока буду ездить домой, – обрадовался в душе Алеша, хотя и понимал, что будет тяжело. Но все равно сердце пело: домой, в Москву, домой, в Москву!

В Москве, поднимаясь на перрон, Алеша опускал уши шапки, поднимал воротник перелицованного полупальто, лоснящегося от масляных пятен, и шел к третьему вагону от головного, садился на пятую скамейку слева по ходу состава, где у окна было его место. Среди ранних пассажиров, которых, как правило, было четверо, каждый имел свое место. Поздоровавшись, он садился на свою скамейку и вытягивал ноги в некогда белых валенках, заляпанных пятнами мазута и масел. На валенки были надеты большие глубокие галоши. Опираясь локтем на прислоненный к стенке вагона маленький чемоданчик, в котором были булка с колбасой, или яичницей, или еще с чем-то и два термоса: полулитровый с бульоном и меньшей емкости – с кофе, он мгновенно засыпал, проваливался в глубокий сон на два часа, которых ему всегда не хватало. Биологические часы срабатывали точно: за минуту до прибытия на свою станцию Алеша просыпался. Да и соседи по скамейке, резавшиеся азартно в карты, толкали в бок:

– Парень, пора выходить!

Хотя он какие-то полминуты уже не спал, это был сигнал, чтобы зевнуть, выдохнуть длинное «Эх-х!», до истомы вытянувшись в последний раз, и устремиться к тамбуру, на ходу бросив:

– Спасибо, до завтра!

– Пока, пока, – кивали головами картежники, не отрываясь от игры. А потом он и спасибо не говорил, заменяя почти ритуальным «пока», что означало для всех и «спасибо», и «до завтра», и «привет семье», и «будьте здоровы».

В тамбуре было холодно, и свежий морозный воздух выгонял остатки затаившегося сна и уюта теплого прокуренного вагона. Вагон останавливался против тропинки и, спрыгнув с платформы, он шел к МТС вместе с пятью-шестью трактористами, приехавшими тем же составом из ближайших мест.

Обычно работа завершалась в семь-восемь вечера, и иногда директорский «газик» подвозил к платформе всех, кто задерживался в мастерской или в конторе. Алеша устраивался на заднем сиденье рядом с Кузьмичом, нормировщиком, который тут же засыпал. Однажды неожиданно на коленях у Алеши разместилась какая-то резвая дамочка средних лет из бухгалтерии. Она что-то прощебетала, что ей разрешил директор.