Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 30

В Москве, поднимаясь на перрон, Алеша опускал уши шапки, поднимал воротник перелицованного полупальто, лоснящегося от масляных пятен, и шел к третьему вагону от головного, садился на пятую скамейку слева по ходу состава, где у окна было его место. Среди ранних пассажиров, которых, как правило, было четверо, каждый имел свое место. Поздоровавшись, он садился на свою скамейку и вытягивал ноги в некогда белых валенках, заляпанных пятнами мазута и масел. На валенки были надеты большие глубокие галоши. Опираясь локтем на прислоненный к стенке вагона маленький чемоданчик, в котором были булка с колбасой, или яичницей, или еще с чем-то и два термоса: полулитровый с бульоном и меньшей емкости – с кофе, он мгновенно засыпал, проваливался в глубокий сон на два часа, которых ему всегда не хватало. Биологические часы срабатывали точно: за минуту до прибытия на свою станцию Алеша просыпался. Да и соседи по скамейке, резавшиеся азартно в карты, толкали в бок:

– Парень, пора выходить!

Хотя он какие-то полминуты уже не спал, это был сигнал, чтобы зевнуть, выдохнуть длинное «Эх-х!», до истомы вытянувшись в последний раз, и устремиться к тамбуру, на ходу бросив:

– Спасибо, до завтра!

– Пока, пока, – кивали головами картежники, не отрываясь от игры. А потом он и спасибо не говорил, заменяя почти ритуальным «пока», что означало для всех и «спасибо», и «до завтра», и «привет семье», и «будьте здоровы».

В тамбуре было холодно, и свежий морозный воздух выгонял остатки затаившегося сна и уюта теплого прокуренного вагона. Вагон останавливался против тропинки и, спрыгнув с платформы, он шел к МТС вместе с пятью-шестью трактористами, приехавшими тем же составом из ближайших мест.

Обычно работа завершалась в семь-восемь вечера, и иногда директорский «газик» подвозил к платформе всех, кто задерживался в мастерской или в конторе. Алеша устраивался на заднем сиденье рядом с Кузьмичом, нормировщиком, который тут же засыпал. Однажды неожиданно на коленях у Алеши разместилась какая-то резвая дамочка средних лет из бухгалтерии. Она что-то прощебетала, что ей разрешил директор.

– Директор – на моих коленях?

– Если вы не будете возражать.

– Да, да, конечно, все спешат домой, устраивайтесь.

– Я вам сочувствую, холодно, но я горячая, грейтесь.

Алеша обхватывал ее сначала двумя руками, прижимая к себе на пару минут, а затем левой рукой, залезая под шубу и дальше под кофту, через которое проходило тепло мягкого живота. Бухгалтерша в начале поездки Алешиной руки вроде и не замечала, а потом вдруг начинала страстно шептать ему в ухо:

– Ах, какой вы хулиган, а еще с высшим образованием! Я вам разрешила совсем немножко, а вы? Вы на моем животе отогреваете руки? – Или: – А почему вы всегда возвращаетесь домой? Между прочим, у меня есть вторая совершенно свободная комната. – И тут же: – А можно, я буду звать вас Алеша? Вы знаете, я совершенно одинокая женщина с разбитым в юности сердцем. Ну пусть это будет между нами. Это будет наша тайна, я вам верю. И потом, не называйте меня бухгалтрисой. Зовите меня Леночкой, без отчества, я разрешаю.

– Дорогая бухгалтриса, не лишайте меня удовольствия к вам обращаться именно так. Это так романтично, по-испански-португальски. И пусть такое обращение будет нашей маленькой тайной – вслух никогда, никому, если только под дулом пистолета. Даже под дулом пистолета не скажу – желание женщины превыше всего! Если только жене – у меня от нее секретов нет. И опять же кроме нас, то есть меня и жены, эта тайна никому не будет известна. Под тем же дулом пистолета я не могу назвать вас, дорогая бухгалтриса, Леночкой, поскольку мою единственную и дорогую жену зовут Ле-ноч-кой. Вы слышите, как оно звучит, это имя – совсем не так, как ваше. И хотя оно и звучит по-иному, тем не менее даже же под дулом пистолета Леночкой я называть вас не могу. Это все равно что смешать божий дар с яичницей и нарушить статус-кво.

– Слушайте, заведующий мастерской, уберите свои лапы с моего живота, я вам не печка, паяц.

И бухгалтриса перестала ездить у Алеши на коленях. Появилась она в «газике» через пару недель, выселив нормировщика, и с комфортом не меньшим, а Алеша подозревал, большим, устроилась на коленях инженера по сельхозмашинам. Они о чем-то шептались – она ему в ухо, он ей, пока однажды не нагрянула жена инженера. Сначала жена поставила мужу синяк под глазом с воплями: «Кобель лысый! Я еще поговорю с тобой дома со скалкой, старый пердун». Затем она вцепилась в волосы бухгалтрисы, которые, к ужасу разгневанной жены инженера, оказались париком. Обхватив руками голову с редкими волосенками и воя в тоске об упорхнувшем счастье, как волчица при луне, бухгалтриса умчалась. В километре от конторы на нее натолкнулись товарки Ее одели, дали чей-то берет – хорошо, что еще была оттепель, не простудилась, и, проводив до станции, отправили домой. Вороны использовали парик по назначению, устроив в нем гнездо, инженер по сельхозмашинам получил очередной выговор по партийной части, а бухгалтриса, переслав заявление через знакомых, уволилась по собственному желанию. С тех пор Алеша ее не видел. Это маленькое происшествие в коллективе, брошенном на подъем сельского хозяйства, прошло почти незамеченным:

– Подумаешь, делов! – рассуждал «потерпевший». Хотя и хреновая баба, да не своя – в этом-то и был интерес. Вот за интерес схватил фингал под глазом, даже не потешился толком.

Домой Алеша возвращался в девять-десять вечера, а то и позднее. В прихожей он целовал Леночку, вполголоса шептал что-нибудь ласковое, а после горячего душа подбегал к детской кроватке и говорил какие-то умилительные слова о Танюше. Не мог он позволить себе расслабиться, окунуться в теплоту домашнего быта хотя бы на короткое время, на несколько часов в неделю вернуться к любимым занятиям, к книгам, к музыке. К тому же, он еще не чувствовал себя в полной мере отцом. Ребенок был у Леночки, у тети Груши, а его нервы были сжаты, как пружина, плотные витки которой, выполняя функцию самосохранения, не допускали к сердцу эмоции и жалобы на жизнь. Жизнь потекла по новому, неожиданному для него течению, и надо было находиться в ее русле без отклонений в сторону. Ему казалось, что если он возьмет на руки ребенка и прижмет его к себе и удары их сердец сольются в едином ритме, с ним произойдет непоправимое: он будет рваться из своего рабского состояния, и это дополнительное мучение только усугубит трудности жизни. Хотя в то время он не осознавал свою жизнь как рабскую: что делать, достался не тот билетик в жизненной лотерее. Он просто отключился от привычного бытия, у него нет свободного времени, он изгой, интересная ему жизнь проходит где-то рядом, близко, рукой подать, но – мимо. И с этим придется смириться и не возвращаться к мыслям о прошлом. Попал – тяни лямку до конца.

Он плюхался на стул за обеденным столом, и тетя Груша кормила его и первым, и вторым, и третьим, и еще чем-то, а он всем съеденным восхищался и называл ее кормилицей, спасителем нормальной семейной жизни, лучшей поварихой Москвы. А Леночка еще успевала поделиться больничными новостями, и главное – рассказать о Танюше. А иногда смотрела на него и молчала. Только в глазах был вопрос: так дальше тебе жить нельзя, надо устраиваться как-то, пусть на год, на два, не на всю же жизнь…

– Вот что, Алешенька, чтобы ты не грел руки на женских животах, я купила тебе меховые варежки.

– О, спасибо, Леночка, отлично, теперь нам морозы не страшны. Только эта красота на тракторе в первый же день будет заляпана грязью, соляркой, маслом. Я ими буду пользоваться в исключительных случаях… А теперь давай в постельку, поговорим о жизни, а? Тетя Груша, нет возражений?

– Да что ты, дорогой. В такую рань встаешь, и все на ногах.

– Тетя Груша, а я не на ногах, я сижу, сплю, ничего не чувствуя вокруг. Сплю, как младенец, не ведая, какие приключения меня ожидают на вахте строителя социализма. Ребята говорят, даже похрапываю. Не все так плохо и безнадежно, как кажется со стороны. Впереди нас ждет радость, и бесконечное счастье, и синие море, и общение с друзьями, и музыка, и книги, стихи, и все блага жизни и цивилизации, которые создало человечество для человека, то есть для нас с вами, а вы говорите.

– Алешенька, – останавливала его Леночка, – хватит парить в облаках. Гаси свет, поговорим в темноте.

Она, прижавшись к нему и положив голову на грудь, куда-то под подбородок, слушала, чем он занимался в течение дня. Затем он замолкал, и она тихонько перемещалась на свою половину постели, пока Алеша около пяти не перебирался к ней.

Однажды Леночка, когда Алеша приехал домой особенно поздно, предложила ему поискать комнату в райцентре.

– Алешенька, ты ведешь ненормальный образ жизни уже полгода: в оба конца по Москве, а потом на поезде – это минимум шесть часов. Да от платформы до МТС еще час. Если будет комната, ты сможешь там иногда ночевать, хотя бы в сильные морозы, или когда задерживаешься в мастерской, или когда очень устанешь. А с едой на эти дни что-нибудь придумаем. Я в эти вечера буду скучать без тебя. Но нельзя так себя изнурять, дорогой. Только я должна знать, где ты ночуешь, иначе не буду спать, буду беспокоиться – что с тобой, где ты. Я готовила тебе сюрприз, но придется раскрыть его раньше времени: у нас будет телефон.