Ольга Новикова - Каждый убивал [Журнальный вариант] Страница 29

Было и прошло! Забыто! Начинаем с чистого листа, с расчищенного! — накачивает себя Глеб, выходя из лифта. Дверь квартиры распахнута, в коридоре топчется местный охранник. “Я никого туда не пускал… мы же понимаем”, — виновато лепечет он: проворонил убийцу. Глеб отстраняет его, идет в комнату, присаживается на корточки возле трупа, залезает в карман неплотно обтягивающих джинсов убитой — наркоманы быстро худеют и не успевают обновить одежду, достает блистерную упаковку с двумя таблетками.

— В лабораторию! — Передав трофей Витьку, Глеб поднимает голову к люстре, объясняя свои действия: — Наверху — самое потайное место, где прячутся следы преступления…

Подтаскивает стул, встает на него и осторожно, не задевая хрустальные подвески, вытягивает оттуда белый шнур.

— Стойте! Нельзя же так! Вы все следы затопчете! — кричит Витек, протягивая Глебу голубой комочек с бахилами. Опомнился.

Старательный криминалист-новичок так огорчился, что у Глеба даже екнуло где-то внутри от сочувствия. Представил себя на его месте. Да он за такую халатность… Взорвался бы, но… бурю наружу бы не выпустил, побоялся старших и опытных…

Не особо и притворяясь, Глеб охает, просит пардону, как бы в смущении отходя вглубь комнаты, к окну.

— Отметьте в отчете мою промашку… я еще за ручку двери схватился, о стол вроде оперся, вот удавку схватил, — надевая тонкие полиэтиленовые бахилы и резиновые перчатки, виноватится он.

— Да ладно, бывает… — Витек спохватился и идет на попятный. Кому хочется начинать службу на новом месте со стука на коллегу…

— Нет, нет, обязательно занеси в протокол, — настаивает Глеб, снова возвращаясь к приятельскому “ты”, чтобы подчеркнуть, что он нисколько не в обиде. — Что-то тут знакомое, — говорит он, демонстративно рассматривая белый шелковый шнур.

Улика так себе, нередкая. Глебу, правда, впервые попалась в доме Вероники Мазур, зато в книжках и в кино распиарена… Привлекая внимание к орудию убийства, он рассуждает вслух, приобщая коллег:

— Точно такой же удавкой задушили любовницу ее мужа… Обе молодые… у обеих грудные младенцы…

— Маньяк объявился? — Опытный судмедэксперт первым снимает с языка то, что Глеб не хотел бы сам озвучивать.

— Тут вам и карты в руки, — подхихикивает Витек.

Глебу лестно, что новоиспеченный криминалист знает о том давнем деле. Старожилы-то сразу позавидовали и постарались забыть о его раннем успехе. Если кто вдруг вспомнит о пойманном им маньяке, все молча разбегаются, не докурив сигареты. И не глядя ему в глаза. Мужики, а губы поджимают по-бабски.

Тараканы!

Забыли они… Забили…

Но прием удобный — выкинуть из головы то, что мешает чувствовать себя комфортно. И я им прямо сейчас воспользуюсь. Что было — наплевать и забыть. Никогда не поздно начать с чистого листа.

— Не спешите с выводами. Дело на контроле у самого высокого начальства, если кто не в курсе. — Глеб вскидывает голову, демонстрируя недосягаемость куратора, и для пущей убедительности прикладывает палец к своим губам. — Пока не найдем достаточно доказательств, лучше даже не заикаться про маньяка. Подслушает кто-нибудь, пресса раздует, и нам несдобровать.

Общая тайна объединяет, хотя бы на время, которого вполне достает на сбор хиловатых доказательств версии того, что Веронику Мазур и Светлану Бизяеву убил один и тот же человек. Белый шелковый шнур, одинаковая странгуляционная борозда, осведомленность преступника о том, что посторонних дома не будет, беспрепятственное попадание в дом…

— Но в сводке вроде было, что ту Мазур двое убивали? — робко вспоминает новичок после старательного осмотра места преступления.

Что-то слишком долго возился Витек… Дотошный… Ладно, о результатах все равно мне доложит.

— Так поэтому и не нужно никому трепаться… — Глеб старается говорить по-дружески, чтобы закрепить почтение, которое к нему явно испытывает Витек. — И там не все ясно, и тут только версия… Вполне может быть, что не маньяк… Обе дамочки так или иначе связаны с олигархом Бизяевым… Может, по его приказу убили любовницу зятя, и теперь кто-то из близких убитой ему отомстил… До него самого не добраться… А может… Может, Бизяев никакой не преступник, а как раз жертва. Оба убийства могут быть нацелены именно на него. Как в бильярде — бьют по шару, чтобы не он сам залетел в лузу, а всего лишь подтолкнул третий шар. Может, задуман рикошет…

— А ведь и правда! — Витек аж притопнул от восхищения. — Конечно, кому нужны рожавшие девки! Нас учили, что если убийства не по пьяни — а у нас явно не этот случай, то чаще всего их совершают из-за денег или в борьбе за власть. Бизяев тогда — классическая цель. И олигарх, и депутат нерядовой. Как это я сам не догадался?! А может, нам “шахматку” расчертить? По вертикали — эпизоды, по горизонтали — фигуранты…

— Грамотей нашелся… Тоже мне, шахматист. Материала пока с гулькин нос. Надо доказательства собирать… — осаживает Глеб. — Но при таком раскладе хотя бы есть основания допросить этого неприкасаемого. Как свидетеля. Заканчивайте, а я буду дальше действовать.

27. Анжела

Двухслойные темно-зеленые шторы всегда с честью сдерживают натиск утреннего света, и просыпается Анжела обычно по своей воле. Никакого насилия над личностью! Особенно утром. Поэтому наложено табу на ранние рейсы, на съемки до полудня, на утренние косметические процедуры, на дообеденные деловые и приятельские встречи… Не жаворонок она — и точка. Исключение — те редкие случаи, когда приходится подстраиваться к полету на частном борте: тут уж не покапризничаешь… Ради действительно крупного заработка, бывает, встаешь по будильнику, ну и спортивный Тапир, увы, чаще всего не считается с привычным распорядком. “Подъем, лежебока! Лыжню проспишь!” — орет прямо в ухо каждое куршевельское утро…

Но сегодня ее растормошил пустой желудок. После вечернего облома с красной дорожкой — будьте прокляты, московские пробки! — чуть было не сорвалась в обжорство, но пока соображала, чем бы утешить себя, пока мысленно выбирала между реблошоном с бокалом мерло и засахаренным имбирем с шоколадным фондю, что продается в “Эдьяре” на Садово-Кудринской, рядом с домом, пришла эсэмэска от Глеба: “Светлану Бизяеву убили, еду расследовать”. Беда беду накликала.

И никаких подробностей. Пробовала ему звонить — телефон отключен. В Интернете порыскала — старье одно попадалось, никакой новой информации.

Но это же не может быть шуткой? Значит, Ника хоть как-то отомщена? Чей грех — тот и в ответе!

Впрыск адреналина перебил оскомину от сорванного мероприятия. Есть больше не хотелось. И уснула быстро.

А что же разбудило? Собственное пузо или Катюхин звонок вмешался? И то и то, наверное. Голод истончил пленку, разделяющую сон и бодрствование, а шевеление “вертушки” в немом режиме довершило побудку.

Кстати, как экономно русский язык относится к своим пожиткам. Канули в лету вертушки — телефонные аппараты с вращающимся диском, которые стояли у начальников. Словцо полежало в загашнике и снова стало модным. Или станет, благодаря моей “Верту”.

— Вставай, соня… — Добрый золотистый голос, как сберегающее реле на выключателях, делает плавным, приятным переход из сна в явь. — Скидывай пижамку и под душ! Я тут рядышком, в “Кофемании”, мечтаю накормить тебя ланчем.

Оказывается, Катюша все-таки прилетела в Москву.

Знает про Нику?

Была тут, когда со Светкой разделались?

Не разберешь пока… Как элегантное платье годится почти на все случаи жизни — и радостные, и трагические, — так и ровная аристократичная интонация Катюхи подходит к любому настроению. Но что у нее внутри? Часто совсем неясно… Но тут не обычная скрытность, не двойное дно, а просто глубина какая-то особая… Не такая, как у Глеба…

Она, пожалуй, единственный человек, с которым можно отвлечься от всех бед. Умеет Катюха сделать уютную выгородку, даже когда кругом бушует горе. Хоть полчаса-час побудешь в защищенном закутке.

Говорит, намерена взять интервью для мадридской русскоязычной газеты, прикупленной мужем, лайт-олигархом, чтобы любимая женушка не заскучала. Дома-то заботы кончились: старший сын, тинейджер, отправлен в английскую школу, младший, второклассник, настолько перспективен для тенниса, что на корте готов дневать и ночевать. Нянька возит его на уроки и на тренировки. В общем, полная сил мать оказалась не у дел.