Мухаммед Хайкал - Зейнаб Страница 29

Хамид так часто зевал, что слезы выступили у него на глазах. Его неудержимо клонило ко сну. Он поднял камешек и бросил в быка, а потом опять вытянулся на своей подстилке. И в мертвой тишине вновь услышал монотонный, усыпляющий скрип колеса, приводимого в движение быком. Блестела в темноте вода, льющаяся в запруду. Небо потемнело, тусклые звезды взирали с высоты недвижным взором, а над землей витали ночные тени.

Хамидом овладел гнетущий страх — в подобных случаях это часто бывает с впечатлительными натурами. Он бы не удивился, если бы сейчас вдруг появился волк и набросился на него. Что тогда делать? Хамид постарался прогнать эти мысли и овладеть собой. Через некоторое время он заметил, что упряжь перетерлась и надо заменить быка.

Хамид подошел к стойлу и неожиданно заметил там какую‑то темную фигуру. Это был его напарник.

Бедняга, не желая беспокоить спящего в шалаше Хамида, не нашел для себя более мягкой и покойной постели. Легким прикосновением руки Хамид разбудил его. Батрак спросил, поужинал ли Хамид, — ведь еду приносили из села, когда он спал в шалаше. Один на один со своими страхами, Хамид и думать забыл о еде. Теперь же аппетит у него разыгрался, и он пригласил работника перекусить с ним.

После ужина он улегся опять, не в силах противиться пьянящей неге ночного ветерка, уносившего душу в мир сладких сновидений. Он отдался покою под кровом своего шалаша, или скорее навеса, потому что там были только две стенки, образующие угол, из которого открывался вид на бескрайние просторы полей. Хамид словно провалился в бездну сна, ничего больше не слыша и не ощущая. Он не проснулся бы даже от самого сильного шума — так он был переутомлен. Его сразили палящий зной и страх одиночества.

Проснулся Хамид в прекрасном расположении Духа. Вокруг царила непроглядная тьма, высоко над ним был натянут бархатный полог, усеянный звездами. Он уселся возле скрипящего водяного колеса, чтоб поговорить с батраком. Но тот, закутавшись в свой плащ, сладко дремал, а бык сам, без понуканий, ходил по кругу. Но вот бык остановился, и сон мигом слетел с крестьянина. Он закричал на животное и снова закрыл глаза. Хамид сделал еще одну попытку заговорить с ним, но работника окончательно сморил сон, он лишь изредка, показывая, что слушает Хамида, бормотал свое «ага».

Перед восходом луны сияние звезд стало меркнуть, и наконец появилась луна, ущербная, с чахлым румянцем, как бы пристыженная оттого, что запоздала. Открыв миру свой лик, луна осветила землю призрачным светом, под которым заблестели посевы, до этого черные и угрюмые. Легкий ветерок пронесся по огромному пространству над спящими травами, опьяненными его свежестью и прохладой проточной воды. Бык, вращавший колесо, продолжал свой путь, ни на минуту не останавливаясь, а хозяин его спокойно дремал. Хамид с радостью слушал однообразную музыку ночи, любуясь то близкой линией горизонта, то лунной дорожкой на зыбкой воде канала.

В молчании ночи он размышлял о многообразии жизни. Сколько чудес, повергающих в изумление разум, сокрыто там, за горизонтом? Сколько там живых душ! Им нет числа. А он, Хамид, так близко от них, и ничего о них не знает! Скрип колес, находящихся в отдалении, скрадывается расстоянием. Чем заняты люди, работающие возле них? Молчат они, погруженные в свои думы, или усердно трудятся на поле? Руки феллаха на рукоятке архимедова винта, и бык помогает своему хозяину. Это облегчает и ускоряет работу. И все живое наслаждается свежим ветерком, водой, тишиной и сумраком ночи так же, как наслаждается всем этим и он сам.

А звезды! Как удивительны эти небесные волшебницы, сияющие доброй улыбкой. Неужели они, эти крошечные точки, были свидетельницами начала творения, и пребудут вечно, в то время как наша жизнь — лишь краткий миг? Несмотря на столь высокое свое положение, звезды скромны и малы, как будто ход времени научил их, что глупо гордиться своим долголетием, что и большое и малое существует под властью необъятного. И разве это не удивительно, что они могут держаться там, в космосе, оцепенев в неподвижности или же медленно перемещаясь так, что это почти незаметно для глаз.

А что там, под землей? Кто знает? Там могила мертвого и колыбель живого, корни деревьев и трав, покой смерти и грохот вулканов! Там то, чего мы не ведаем.

Как бледна луна! Если верно, что на ней обитают живые существа, то это, должно быть, влюбленные, которые пылают такой страстью к предмету своей любви, что превратились в слабые, бледные призраки. Хамид долго глядел на эту светящуюся планету, будто вопрошая ее, а она молчала, тихо и плавно плывя по небосводу.

Небо снова поблекло, звезды почти угасли. Близилось утро. Хамид встал и направился в поля, чтобы посмотреть, хорошо ли вода напоила землю. Он дошел до конца залитого водой рисового поля, остановился и посмотрел на внезапно потемневшее небо. Но то была темнота, которая наступает на краткие мгновения перед самым рассветом. Небо тотчас прояснилось, и Хамид вернулся в свой шалаш. Он подозвал батрака и велел разжечь костер, чтобы разогреть остатки еды. А там, далеко из‑за горизонта, солнце уже высылало своих предвестников. Хамид и работник прошли в молельню и уселись там в молчании. Хамид пристально смотрел на великолепный восход, на золото, разливающееся по небу. Вот оно озарило край поля, и сразу же выкатился огромный солнечный шар, чуть колеблясь между небом и землей, как в райской колыбели. Розовая дымка постепенно растаяла. Солнце поднялось быстро, потом приостановилось, и вот оно уже недвижно висит в небе, заливая землю морем огня и света, могучее, способное испепелить все вокруг. И пришел долгий день с его шумом и гамом.

Когда возвестили о наступлении полдня, Хамид снова удалился в свой шалаш. Проснулся он только на закате. Эта ночь прошла так же, как и первая, правда, на этот раз луна запоздала еще на полчаса.

Так дни шли за днями. По ночам, оставаясь в одиночестве, ласкаемый прохладным ветерком, Хамид думал о небе, о земле, о далеких людях, бессловесных животных, скрывающих в своем молчании какую‑то удивительную тайну. Он давно уже привык к скрипу колеса, хоть немного оживлявшего сонное оцепенение. Этот скрип в глубоком безмолвии ночи сближал его с людьми. Одиночество больше не тяготило его.

В одну из таких ночей, когда Хамид глядел на угасающее светило и ждал рождения нового месяца, неожиданно слух его приятно поразил протяжный, грустный напев. Звуки доносились издалека. Это звучала свирель. Там, на дальнем поле, у оросительного колеса, по ней проворно скользили пальцы Ибрахима. Он взывал к луне, царице влюбленных. Сколько невысказанных мыслей содержалось в этой грустной мелодии, сколько страсти и печали было в ней! В груди певца словно был заключен огромный мир, более прекрасный, чем наш, зримый… И он призывал свою подругу в этот мир грез, где, тесно обнявшись, парят души влюбленных, где ожидает нас неземное наслаждение — нежные поцелуи любви.

Да, поцелуй — это признак доверия и доказательство любви… В нем сливаются души влюбленных… Это голос сердца, трепетный зов его струн. Это краткий миг, когда мы забываем себя ради прекрасной возлюбленной. Клянусь аллахом, в тот миг, когда мы целуем любимую, и кровь приливает к ее щекам, и ее затуманенный взгляд говорит: «Я твоя», тогда и мы целиком принадлежим ей, простираемся ниц пред нею, готовы умереть за нее!

Заслышав эту мелодию, Хамид забыл обо всем — он внимал ей, она целиком завладела его душой, уносила его от страдания, отчаяния и покорности к возрастающей надежде… С наступлением рассвета свирель умолкла.

Через несколько дней вода спала, но рис уже упился ею, стал зеленым и сочным. Он сильно разросся — подошло время прореживать его. На работу вышли девушки и юноши. Все они приехали утренним поездом, у каждого в руках был маленький серп. Юноши подвернули свои галлабии и вместе с девушками в молчании принялись за работу. Хамид шел за ними следом, радуясь этой прекрасной сочной зелени, которую он сберегал в течение стольких бессонных ночей. Через час все постепенно разговорились.

Один из юношей, по наущению товарищей, поторопил девушку. Она удивленно и недовольно посмотрела на него: «Разве я не работаю?» Но тот уже подгонял другую девушку, а потом весело расхохотался. Все дружно вторили ему. И началась веселая суматоха, какая бывает всюду, где работает молодежь. Хамид присоединялся то к одной, то к другой группе, помогая ей соревноваться со своими соперниками. И победители радовались не столько тому, что одолели соперников, — это их не так уж сильно заботило — сколько тому, что сам господин Хамид встал на их сторону! Так прошел первый день работ. В тот день больше не случилось ничего, заслуживающего упоминания, разве что в полдень уговорили одну из девушек сплясать.

На другой день крестьяне держались с Хамидом еще более непринужденно. Они откровенно обо всем говорили, искренне, от всего сердца смеялись. Только одна девушка, самая красивая, не позволяла Хамиду смеяться над собой и каждый раз отвечала ему какой‑нибудь колкостью.