Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше Страница 29

Ничтожная, казалось бы, разница в пределах человеческой жизни, но настолько отчаянно важная в этот конкретный жизненный момент, что превращала обычный шестой класс средней школы в некий нездоровый круг, где дети с замедленным или ускоренным развитием, грешившие против времени из-за недостатка или, напротив, избытка способностей, осуждались за то, что не шли в ногу со всеми — то запаздывали, то забегали вперёд и никак не попадали в общий ритм.

В этом, собственно, и заключалась вся драма: никто в таком классе по вине друг друга не чувствовал себя на месте, ни дивные нимфы и шалуньи, ни нечисть из циклопов и уродов.

Ожидать, что проблема так или иначе разрешится к утру, когда нужно отправляться в школу, не приходилось, по этому я незамедлительно попыталась справиться с ней сама.

Я включила свет и подошла к зеркалу, желая убедиться, что смогу это сделать. Внимательно и критически осмотрела себя спереди, сзади и в профиль. Особенно в профиль.

Не было никаких сомнений: мне всё те же одиннадцать лет, и я всё такая же тщедушная, как и прежде. Метр и тридцать сантиметров идеально ровной перламутровой бледности, на которой пылают огромные, чёрные, как само зло, глаза. Я выглядела крохотной и изящной, как насекомое. Было бы просто грешно не порадоваться такому бесстыдному везению.

Ещё оставалось время поблекнуть идеалам.

Чтобы заменить воинственные крики лёгкими вздохами.

Чтобы превратить всю гамму разноцветных впечатлений — от чёрного, как смола, отчаяния до зелёного, подобно изумруду, ликования — в унылую, словно серая пыль, тоску.

Я вернулась в постель, приняв твёрдое решение.

В обмен на мой шестой класс Мария потребовала, чтобы отныне и во веки веков я никому ни словом не обмолвилась про все рекламные ролики, которые она позволит снимать в нашем доме.

Либо соглашаюсь, либо отправляюсь в школу.

Несмотря на явно завышенную ставку, которая оказалась к тому же ещё неприличнее из-за условия, согласно которому я должна была каждый день, включая субботу, пять часов заниматься с преподавателем, я согласилась на этот шантаж.

Людовика по медицинским показаниям в школу не пойдёт ещё неизвестно сколько времени, а Ноэми пришлось вернуться в пятый класс, потому что из-за испанского языка она провалила все экзамены.

Не согласись я на условия Марии, то оказалась бы в шестом классе, в этой геенне огненной, совсем одна.

Я не могла позволить себе ставить вопрос принципиально.

«Зубной порошок Белоснежный. Улыбнись жизни, и жизнь улыбнётся тебе».

Договорившись однажды о нашем главном do ut des[14], мы перешли к деталям. Ни я, ни Мария ещё никогда не делали таких ставок, поэтому следовало отнестись к ним со всем вниманием.

После целого дня переговоров и нескольких дней привыкания моя новая жизнь сделалась такой, какой ещё никогда не бывала до сих пор: воплощением изнеженности.

Утром я занималась с месье Юбером, на радость бабушке, после обеда отправлялась поиграть пару часов с мамой, а вернувшись домой, делала уроки. Вечерами бабушка часто водила нас в театр. Когда я укладывалась спать, отец желал мне спокойной ночи по телефону.

И если дни моих сверстниц бежали один за другим под барабанную дробь военных маршей, то мои сменяли друг друга в ритме менуэта.

Таким образом, пока они тратили все свои силы на выживание, я использовала свои на всевозможные развлечения.

Бесстыдное благополучие, в каком я пребывала, и полнейшее отсутствие необходимости что-либо делать приводят, как свидетельствует история всех уважающих себя цивилизаций, ещё до падения нравов к расцвету искусств. Там, где раньше господствовало оружие, теперь властвовала риторика — наука о красноречии, возникшая ещё в античные времена в школах софистов, где обучали ораторскому искусству, построению выразительной письменной и устной речи.

Не имея больше никакой необходимости что-либо говорить, я смогла посвятить себя исключительно тому, как следует говорить. Не заботясь о каком-либо содержании, я научилась получать удовольствие от самого звучания слов, которое предшествует их пониманию или даже исключает его.

Адинатон[15], просопопея[16], зевгма[17], метафора[18], парономазия[19], литота[20], пролессия[21], анафора[22], метонимия[23], гистерон-протерон[24] — виртуозная синтаксическая сложность и изысканность украшений моей речи вскоре граничили с хождением по канату.

Не прошло и двух месяцев, как я совершенно свободно чувствовала себя в необъятном мире семантической двусмысленности и строила настолько продвинутые лексические обороты, какие не снились даже Сивилле Кумской.[25]

Месье Юбер был совершенно покорён мною, а следовательно, и самим собой.

Поскольку именно он первый познакомил меня с искусством красноречия, то абсолютно уверился, что мастерство, какого я достигла в нём, — целиком и полностью его заслуга.

И, ни на секунду не сомневаясь, считал меня своим творением.

Я в свою очередь ничего не делала, дабы разубедить его.

Он выглядел почему-то таким влажным, что, глядя на него, я всякий раз вспоминала геккона, которого убила несколько лет назад. И никогда не смогла бы сказать ему правду, а именно: если успехом, достигнутым в красноречии, я обязана исключительно его драгоценному обучению, то изначальное желание, буйный всплеск интереса, священный огонь, заставивший меня посвятить тело и душу стилистическим упражнениям, пробудил во мне не он, а синьор Паоло.

Моя новая жизнь позволяла найти оружие, с помощью которого я могла бросить ему вызов.

Красноречие против ботаники.

Неплохо звучит, между прочим.

Героически и изысканно, как мне и нравится.

Поначалу было неясно, кто наберёт больше очков, но я знала, что у меня хорошие шансы.

Весь трюк заключался в том, чтобы опередить его. Ворваться в оранжерею неожиданно, без малейшего предупреждения, и начать с ходу, как бы шантажируя. Или как в игре в трис.

— Пэ! Пять, четыре, три, два, о…

— Пингуикула вульгарис — жирянка вульгарная. Охраняемая, насекомоядная, растёт во влажной местности в горах, на высоте до двух с половиной тысяч метров, нижние листья выделяют липкую субстанцию и пищеварительные ферменты. Пять, четыре, три…

— Паронимия, от греческого para — рядом, и onyma — имя. Употребление двух или больше близких по звучанию, но различных по смыслу слов. Пять, четыр…

— Пеония оффисиналис — пион аптечный. Ядовитое растение, используемое в фармакологии. Цветёт в мае — июне, растёт на высоте до тысячи восьмисот метров. Для садоводства выведены специальные разноцветные сорта. Пять, четыре, тр…

— Претериционе — риторическая фигура умолчания[26]. От латинского praeterire — проходить мимо. Позволяет делать вид, будто молчим о том, о чём на самом деле говорим. Пять…

— Пульсатилла монтана. Ядовитое растение, сильно раздражающее слизистую носа и глаз, в древности использовалось как средство против ядов и чумы. В новейшие времена выяснилось, что обладает только болеутоляющим, мочегонным и отхаркивающим действием. Растёт в полях, на свежих и плодородных альпийских лугах и в негустых горных лиственных лесах на высоте выше двух тысяч метров. Пять, четыре, три, два…

И так далее, в таком же безумном темпе, пока губы ещё успевают произнести эту букву «П», но за время обратного отсчёта уже не в состоянии вымолвить ни одного другого подходящего звука.

Кто задерживался на начальной букве, о которой шла речь, тот проигрывал.

Если не удавалось иногда с полной уверенностью определить, кто победил, то лишь потому, что мы редко доходили до этого момента.

В самый разгар игры в девяти случаях из десяти Мария резко обрывала наш поединок.

— Ну всё, хватит, Леда! — орала она, беря меня за руку и уводя. — Перестань выражаться и не мешай работать синьору Паоло. — А потом обращалась к моему противнику: — А вам платят за то, чтобы ухаживали за садом, а не за сочинение детских потешек!

Короче, если учесть, что именно так протекала моя жизнь в эту пору, вечером в канун Нового года, когда бабушка предложила мне высказать какое-нибудь пожелание, у меня хватило ума промолчать, оставив его на потом.

Это была единственная пора в моей жизни, когда не происходило никаких исторических событий.

До того, пока не случилось кое-что.

«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина».

О-о-ох!

Не успела я узнать в темноте его голос, как вспыхнули умопомрачительные огни рампы и осветили его.