Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое… Страница 29

Летели мы до Канарских островов часов восемь. Вышли из самолета — и попали в пекло. Солнце стояло в самом зените, на горизонте — горы, почти полностью лишенные растительности. Усадили нас в автобус, чемоданы погрузили в автомобиль. Здесь я впервые заметил, что испанцы любят быструю езду не меньше русских. А может, даже больше…

Автобус несся с сумасшедшей скоростью по узкой трассе, зажатой с одной стороны нескончаемой вереницей небоскребов, а с другой — морем, подступавшим почти к самому шоссе. Казалось, у первого же поворота автобус врежется в барьер, отгораживающий трассу, и все мы полетим в тартарары. И, несмотря на то, что водитель сразу же включил приятную стереофоническую музыку, чувствовали мы себя не очень спокойно… Даже те, кто не первый раз попал на Канарские острова.

Пароход, который мы должны были ремонтировать, стоял в сухом доке — у него нашли что-то неладное с корпусом, и он не мог оставаться на плаву. Эту работу — заварку повреждений — взялись делать испанцы: наша «подменка» управиться не могла: то ли не было нужной аппаратуры, то ли квалификации не хватало… В общем, простояли мы полторы недели.

Когда ремонт закончили, к пароходу подсоединили два троса, и тракторы стянули его вместе с многоколесной тачанкой, на которой он был установлен, по рельсовой дороге на другую линию. Там тракторы разделились — один зацепил его с кормы, второй с бака — и потащили судно уже в другом направлении, задвинули на платформу, и та вместе со своей чудовищного веса ношей погрузилась в воду. Опускали ее, кажется, восемьдесят лебедок… Очень интересная технология, в наших портах я такого не видал.

Есть и у нас плавучие доки, только на них работа идет куда медленнее…

В конце концов привели все в порядок и спустя неделю взяли курс на Гвинею-Биссау. Предстоял лов рыбы со странным названием «курок» — один из ее плавников, действительно, напоминает курок пистолета и согнуть его нельзя, не сгибая одновременно другой. Рыбу эту обычно скармливают пушному зверю, человек ее есть не может. Так я думал раньше. А потом обнаружил этот самый курок на прилавках калининградских магазинов — по 90 копеек за килограмм.

Зубы у этой рыбы — как у крысы, и главный корм ее — мальки и икра других видов морских обитателей. Словом, беда для районов рыболовства. Вот наши и заключили договор на ее отлов… вроде бы для очистки моря. Помню, первый трал еле вытащили — было в нем тонн пятьдесят, не меньше. Развязали его, стали спускать содержимое в люки рыбообрабатывающего цеха — а оно не идет. Ломами пришлось разбивать груды, в которые сбилась эта маленькая хищница.

Простояли мы там на рейде дней пять. Вспоминать не хочется, какие это были дни. И ночи тоже. Жара стояла невероятная, небо плавилось. Спать в трюмах было невозможно — устроили на палубах палаточный городок, на баке. Каюты на БМРТ не кондиционированы, есть кондиционеры только на кораблях, построенных в ГДР. А эта модель — наша… Правда, в последние годы некоторые советские суда тоже стали делать с охлаждаемыми помещениями, но они во многом уступают гэдээровским — сейчас, говорят, несколько таких судов ловят тунца в районе Сьерра-Леоне.

Всего в этом рейсе мы провели месяца два. И где-то к середине августа вдруг выяснилось, что денежный план трещит по всем швам: рыбы вроде много наловили, но вся она дешевая. Поясню, в чем дело: судну типа нашего за полгода положено выловить две с половиной тысячи тонн — это при его вместимости пятьсот тонн. И после каждых пятисот тонн — надо возвращаться в порт, сдать улов. Или перегрузить его на плавучую базу, которая заберет замороженную в наших цехах рыбу.

Когда ловится рыба крупная — вроде скумбрии или ставриды — все проще: разделка ее идет быстрее. Вот проходит она через машину, которая отделяет мясо от костей: пролетает через нее рыбина, как через пушку, только слышишь — пуф, пуф! — кость вылетает в сторону, две половинки тушки — вниз… Так машина и называется — филейная пушка. Допотопная, очень капризная — чуть расстроилась, кость идет вместе с мясом, брак, словом. Для каждого сорта и размера рыбы — специальная настройка.

Так вот, если рыба «дорогая», то есть легкая в обработке, крупная — можно выколотить максимум 3200 рублей за полугодовой рейс. Это — потолок. Раньше получали и до четырех тысяч — когда не было постановления о рыбных экономических зонах. Заходили в любую зону, берег видно — а рыба-то обычно ловится ближе к берегу — запускали трал, уловы были превосходные, рыба крупная. А с шестидесятых годов были установлены двухсотмильные промысловые зоны — во всех странах, где есть рыбный промысел.

Чтобы ловить в самой зоне, нужно купить разрешение — значит, платить золотом. Ну, а наши на это идут неохотно. За пределами же зон рыбы куда меньше… Морякам кое-какую валюту в рейсе выплачивают — до 7 процентов от заработка, если заходим в иностранные порты. Ну, а что такое 70 долларов, которые составляют эти 7 процентов? Правда, в перуанской, например, валюте, — это больше миллиона солей. А на Канарских островах — десять тысяч песет. Только все равно — копейки для моряка, который и сам стремится приодеться, и домой что-то близким привезти…

К началу третьего месяца этого рейса на «Гранате» вышли из строя холодильные камеры. Рыбные брикеты стали разваливаться — температура в хранилищах поднялась выше допустимой. Капитан послал запрос на базу — просил разрешения поменять район промысла. И «Гранату» изменили маршрут, отправив судно на север в район острова Шпицберген, в норвежскую зону. Шли туда восемнадцать дней с заходом на Канарские острова, но уже в Санта-Крус. Перед выходом на берег матросам выдали по 50 валютных рублей — те самые 70 долларов. Они же — 10 тысяч песет…

В тот раз Чернов впервые увидел Запад — разумеется, «Запад» в понимании советского человека, очутившегося на территории другого государства. Все — и рядовые матросы, и начальство, были в приподнятом настроении — возбуждала возможность хоть мельком, хоть краем глаза заглянуть за железный занавес, прочно отгородивший их родину от всего остального мира. Даже те, кто не в первый раз готовился спуститься на чужую землю.

— Чужую, — рассуждал про себя Чернов, — но почему «чужую»? Ведь земля-то у всех людей одна, кто же сделал ее для нас чужой?

Наверное, схожие мысли навещали тогда не только Чернова… Однако, мысли — мыслями, но подобная возможность предоставлялась матросам не чаще, чем раз в полгода. Да еще не всегда — с валютой в кармане! Правда, и без нее дорожат советские матросы этой возможностью — хоть на витрины удастся поглазеть…

Чернов:

— Молодежь в тот раз вообще чуть ли не с ума сходила — бегают, «ура!» кричат… Словом, праздник на судне.

Зашли мы в порт Санта-Крус, пройдя мимо берега Западной Сахары. В отличие от Лас-Палмас, где судно к берегу не может подойти, а команда снимается с него катерами, здесь мы вошли прямо в порт и встали у пирса. Вышел я на палубу — вижу всю команду, столпившуюся у трапа. Город, окутанный дымкой, вдали — горы, покрытые вроде бы лишайниками. Пальмы вдоль берега… Привезли из банка валюту, заказанную нашим капитаном.

А кроме доставившей нам валюту, выстроилось у причала еще машин сорок. Не понял я сначала, в чем дело. Слышу, кричат с берега — руссо, бронза давай, баббит давай! Медь давай, русски деньги давай! Ченьж давай! Появился наш замполит, стал прохаживаться вдоль борта, следя за тем, чтобы никто из команды, и правда, не вздумал бы вступить в коммерческие связи с туземцами, нарушив тем самым раз и навсегда установленную государственную монополию на внешнеторговые связи.

Ну, а все, что могло бы быть обменяно или продано, было предварительно убрано, спрятано и наглухо заперто надежными замками. Цветные металлы, например, которые там очень высоко ценятся. Или — рыбная мука: мешок ее стоит на берегу 500 песет, доллара три с половиной. Однако ухитряются наши морячки и муку припрятать, и баббит — сплав, идущий на изготовление подшипников, и бронзу. Ну, я-то был в первом рейсе и решил не связываться с этим, А другие ребята сумели-таки провернуть свой скромный бизнес, в чем я потом убедился, заметив их повышенную активность в портовых магазинчиках.

Экипаж разбили на две группы — одна должна была сойти на берег в первый день стоянки, другая — во второй.

Интересно отметить, что только на Канарских островах наши матросы чувствуют себя на берегу более или менее вольготно: даже при наличии старшего группы и заведомо известных стукачей в составе ее, контроль за нами здесь не такой жестокий, как в Перу, например, или других портах Южной Америки: там нас запугивают портовыми ворами (и они действительно есть), возможностью антисоветских провокаций (чего я ни разу не встретил, если не считать ими довольно большое количество литературы, изданной за рубежом на русском языке — она, правда, и на Канарах попадается).