Олег Егоров - Казейник Анкенвоя Страница 29

- Так ведь армия, - подавши своему подмастерью Перцу два тайных масонских знака, вольный землекоп Могила сплюнул и ковырнул в ухе пальцем. - За всеми не уследишь. Иные грехи отпускает, иные бороду.

- На срок боевых учений девятая страница, - поддержал начальство исполнительный Перец. - Полевая инструкция отменяет побрив.

- Так вы, значит, на городской мусорной свалке боевые учения проводили? - бургомистр Хомяков, глядя на меня, кисло скривился. - Маневры?

Интересные маневры у вас, товарищ. Семь убитых, пятнадцать раненых, двое смертельно.

Виктория зевнула и деликатно прикрыла рот ладошкой, подавая тайный знак вождю анархистов-масонов Дмитрию Кондратьевичу.

- При наступательных боях допустимые потери, - выразил Митя общее мнение силовиков. - Три к одному. Нормально.

- Довожу до сведения магистрата, что за грамотные действия в максимально приближенных условиях, капеллан представлен к учебному георгиевскому кресту. Могила вскочил, довел, и сел.

- Хватит, господин Могила, отмазывать любимчиков! - Шура хватил кулаком по карельской березе. - Пьянство, грабежи с отвертками! Распустили орден!

- Орден мы не распускали, - сухо парировал Могила. - И хрен распустим. Орден ядро порядка в пушке славянской цивилизации. Пороху, чтобы выстрелить, у нас тоже достаточно. И фитиль стоит. Как думаешь, капеллан, хватит у нас пороху?

Молча, наблюдал я за дебатами, развернувшимися вокруг моей очередной бесславной попытки вырваться из Казейника. Могила вытянул из бокового кармана плоскую охотничью флягу, и выпил из нее, подавая тайный знак масону Виктории. Виктория ответила ему черепаховым гребнем, взборонившим расплетенную косу.

- Пятнадцать добровольцев присягнули славянскому ордену благодаря воскресной проповеди нашего капеллана, - Вика-Смерть убрала гребень в сумочку, и вынула из нее свернутую газету. - Набор мангалом. Последняя страница. Завтрашний номер «Казейник цайтунг».

- А вы меня цифрами не замнете! - вскричал бургомистр. - Стыдно, товарищи! Устроили круговую поруку!

Он тряхнул в воздухе органайзером, подавая тайный знак видеокамере, которую заметил я в правом верхнем углу помещения.

- Каждый ротвейлер на балансе! Ротвейлеры мусорную свалку чистили от крыс! Теперь мне утилизацию прикажете закрывать на учет?

- У попа была собака, он ее убил, - заржал не к месту Перец, за что моментально удостоился от Могилы тайного знака по шее.

- И не собака была у товарища капеллана! - Шурик ткнул в меня пальцем. - Автоматическое огнестрельное оружие без лицензии было! И оно еще есть! Сдайте оружие, преподобный товарищ! Вам известно, что за имение армейского оружия в Казейнике полагается? Только ваши заслуги перед обществом еще как-то удерживают меня от крайних мероприятий!

- Это согласен, - полицмейстер Дмитрий Кондратьевич заерзал на стуле. - Автомат надо сдать. За ваш автомат, батюшка, мне уже попало от концерна.

- Оружие нельзя сдавать, кому попало. Оружие не пивная посуда, Шурик.

Я взял «калач» с подоконника. Щелчок затвора мгновенно прикончил затянувшуюся дискуссию. Хомяков и Виктория на собственном опыте знали, что я с похмелья бываю взвинчен. Прочие как ветераны пенитенциарной системы знали, что «калач» в руках нервной личности способен рассеять самый сплоченный коллектив. Короче, все замерли.

- Патрон у меня еще остался, Хомяк. Патрон мне жалко. С другой стороны, за убийство Филиппова новый продавец из «Нюрнберга» два пузыря мне поставил. Следующий бургомистр, я думаю, канистру медицинского спирта легко презентует. Как думаешь, Могила, получу я канистру спирта?

- Две получишь, - кивнул альбинос. - Вместе раздавим.

Побелевший Хомяк резво отскочил к своим доспехам. Далее как-то ему не отступалось. Ноги бургомистра то и дело гнулись, точно решил он заняться производственной гимнастикой.

- Я по четвергам уроки большого тенниса даю! Беру! Ты на моем диване с чужими женщинами спал! Меня сам Анкенвой назначил тайным голосованием! Ты не посмеешь!

Бургомистр, вопиющий в пустыне. Даже Вика-Смерть равнодушно отвернулась к окну.

- Посмею, Хомячок, - я навел автоматическое оружие на бывшего друга. - В Казейнике я могу отстреливать ежедневно по дюжине бургомистров. И мне ничего за это не будет. Разве что учебная медаль. Как думаешь, Могила?

Могила тактично смолчал. Когда в тишине сухо щелкнул спусковой механизм, помещение молниеносно пропиталось мочевым ароматом.

- Форточки надо открывать.

Я швырнул оружие на карельскую полировку.

- Владей, силовик.

Альбинос рассмеялся. Я вышел из кабинета. Могила нагнал меня в приемной и цепко схватил за предплечье. Я дернул руку. Напрасно. Хватка у Могилы была профессиональная.

- Да ты не психуй, капеллан.

Могила подмигнул мне, точно соседу по камере.

- А, веришь ли, я рад, что кишки тебе в автобусе не выпустил.

- Верю. Тебе флаг христианский нужен Могила. Знамя части. К тому же, ты еще в магазине прикинул, что я со Словарем захочу поквитаться.

- Кроме шуток. С тобой не скучно.

- Ты, конечно, метишь высадить Словаря из Гроссмейстеров. И выхожу я тебе естественный союзник.

- Со Словарем я и без тебя решу. А с тобой мне просто весело. Кураж у тебя редкий. Час пробьет, я второго человека вылеплю из тебя, капеллан.

- Типа Евы?

- А я о чем? Кураж. Не с Перцем же век чифири гонять. Но пока извини. Вернуться тебе надо. Протокол у нас такой.

Когда мы вернулись в кабинет, от Шурика только запах остался. Очевидно, слинял через потайную дверь.

- Пардон, - Вика маленькой кисточкой лакировала свои когти. - Гер бургомистр отправился немецкую делегацию встречать.

- Только брюки выжмет, - Митя, успевший уже разобрать «Калашников» на запчасти, подмигнул мне, точно в доску своему.

«Подмигивание есть тайный масонский жест, - подумал я, прикуривши следующую папиросу. - Жест посвященных масонов. Во что-то они меня посвятили. Знать бы только во что».

- Стрельба на свалке, - Вика напомнила причину заседания.

Остальные призадумались.

- Пятнадцать суток? - Митя вопросительно посмотрел на рыцарей овального стола. - У меня есть отдельная камера с удобствами. Трехразовое питание, выпивка, бабы.

- А пятнадцать суток у тебя есть? - закрашивая коготь на мизинце, ласково поинтересовалась Виктория.

Митя открыл перочинный ножик, и молча стал вырезать на прикладе букву «К».

Предположительно первую букву слова «конфисковано».

- Дисциплинарное взыскание, - выступил злопамятный Перец. - Связать и к татарину. Глухих его накажет глубоко.

Вика, теперь сидевшая против Перца, слегка порозовела, и Перец, охнув, сунул руки под стол. Запамятовал Перец, что у Виктории ноги длинные.

- Домашний арест, - Могила, склонившись, подкурил от моей папиросы, какую-то немецкую сигаретку, затянулся и выпустил едкое облако. - Сутки. С правом посещения славянской часовни.

- Годится, - Виктория завинтила кисточку в алый пузырек. - Митя, вызови конвойных для батюшки.

- Не его юрисдикция, - возразил альбинос. - Военный патруль за капелланом присмотрит.

- Годится, - Вика встала, одернула юбочку и собралась было покинуть масонскую ложу.

- Домашний арест не годится, - несмотря на крайнее переутомление, мне вдруг стало весело. - У меня дома нет.

- Ты где ночевал, прежде чем эта школьная проститутка отвезла тебя в опечатанную хибару?

- Выбирай-ка выражения, мадам, - посоветовал я Виктории.

- Ты где ночевал после банкета с николаевскими угодниками?

- Ты не знаешь?

- Годится, - кивнула Виктория, прежде чем выйти за дверь. - Могилевский, с вас патруль. А ты, Митя, все же наведайся в общежитие педсовета. По моим агентурным сводкам Виктор Сергеевич Пугачев у себя в кладовой листовки для зеленых печатает.

- Зайду, - Митя, отвернул черную манжету, и посмотрел на часы. - В двадцать тридцать. Капеллана проведаю до кучи.

- Ты свою задницу до кучи проведай, - бесцветные зрачки альбиноса Могилевского затуманились. - Будешь грузить, надорвешься, Митя.

- А ты меня вылечишь, - усмехнулся полицмейстер.

Осознание себя какой-то ржавой берданкой, из-за какой поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, исчерпалось, помнится, внутренним воплем: «как вы мне все надоели, Господи!».

- Эрст денкен, дан ленкен! - материл на смешанном языке Дмитрий Кондратьевич отрядного командующего, когда мы с Вьюном покидали магистрат. - Это что за шведская столовая, многочлен тебе в дупло? Голодные массы провоцируешь, Веригин? Сдайте рашпиль!

Анархисты суетливо разбирали по карманам вареные яйца, резаный хлеб и плоские банки со шпротами. Разжалованный Веригин, спасая офицерскую честь, ломал о колено рашпиль.

- Ладно, оставь, - махнул рукой полицмейстер.

«Знатно формулирует, - спускаясь по ступеням, перевел я на свой текущий адрес немецкую поговорку, - Сначала подумай, потом руководи». Метаться по Казейнику в поисках выхода, да еще и Вьюна гонять вхолостую далее было позорно и бессмысленно. Настал черед пораскинуть мозгами. Склеить что-то авантажное из мелких черепков информации, подхваченных мною за четверо суток моего брожения в Казейнике. «Этвас ист бессер ден нихтс», - как, после заметили сторожа порядка , засадивши в острог славянского унтера Перца, - «Лучше мало, чем ничего». Склеивать я начал с анализа прошлых контактов. Хомяк, приятель школьных лет, шапочно был знаком с прожектером Семечкиным, но Словаря только на моих свадьбах видал, а с Викторией Гусевой и вовсе не встречался. Словарь, военный мой командир и друг на долгие лета после демобилизации, напротив, когда-то ударял за цензором Викторией Гусевой, но про Семечкина слыхом не слыхивал, а Хомяка вряд ли помнил. Вика-Смерть, моя товарка по институту и наперсница по жизни советского периода, отлично знала Колю Семечкина, отдаленно Словаря, и решительно не имела понятия кто таков прилипала Хомяк. Коля Семечкин, соратник мой по диссидентству, общался более-менее тесно с Викой, и Шурика встречал от случая к случаю, но с тем же Словарем ему прежде столкнуться не довелось. А главное, ничего общего эту влиятельную в Казейнике четверку, кроме близких со мною прошлых отношений, никак не связывало. Все они попросту вращались на разных орбитах. Допустить, что сюда они съехались по какому-то нечаянному совпадению, мой рассудок отказывался. Собрать их вместе был способен лишь Анкенвой. Фигура вне поля зрения, для чего-то затянувшая мою скромную персону в свою глумливую игру. Все мои догадки были, однако, сырыми, как здешняя атмосфера. Кроме, пожалуй, вывода, извлеченного мной из реакции политических лидеров Казейника на мое же вызывающее поведение. Очевидно, имелся четкий наказ Анкенвоя спускать мне любую выходку, любое нарушение общих правил, любой скандальный поступок. Казалось, Анкенвой мне выписал индульгенцию на всякий грех. Иначе бы его инквизиторы давно уже меня распяли, колесовали, переломали мне кости железной палкой, сожгли бы меня на постепенном огне, и развеяли мой прах над Княжеской площадью. Больше того. Казалось, дан еще и наказ оберегать меня от случайных стычек с аборигенами, для чего, собственно, и раздулся успешный миф о моей святости. Словом, я был неприкасаем. Нечто вроде священной коровы. Казалось, Анкенвой занес меня в красный фолиант и так занес, точно какую-нибудь сибирскую язву. Казалось, начни я выкашивать и николаевских, анархистов, а хоть бы и славян, они только шапки снимут по убитым, да тот же полицеймейстер, не моргнувши, выразит свое общее мнение: «Допустимые потери. Нормально». И вдруг подумалось мне, того-то и ждет Анкенвой. Когда смоют мертвые воды Казейника с меня все незапятнанное, что осталось в моей периодической таблице идеалов. Когда я сдамся, понявши, что нет мне пути назад. Когда я запью и сорвусь. Потеряю чувство реальности. Когда я, подобно Вию навыворот, опущу мои веки и увижу врага моего. И обрушусь я на врага моего, гневом ослепленный, как на котенка пятой осенью. Кем окажется тот котенок? Могилой, Перцем, Викторией, Словарем или безобидным, в сущности, Хомяковым? Это не важно. Важно, что я вышибу из него дух. Такой и себя на кон поставит. Такому Анкенвою сорвать с меня человечью маску равно, что банк сорвать. Может, он азартен. Или выигрыш, или к черту все. Допустим, когда я вызвался Агеева заменить у позорного столба, как удачно Коля Семечкин вылез. Могила с Митей инструкции хозяина придерживались, а Семечкин проявил инициативу. Почему? Да потому, что шанс. Могила с Митей не знают меня, а Семечкин знает. Семечкин видел, как я на Ленинградском рынке одним ударом лицо хулигану разбил. Да так разбил, что он до приезда милиции собственной кровью умывался. А дай мне отвертку в руки, шило, да еще пьяному, когда инстинкты бушуют, шанс? Конечно, шанс. И если бы выгорело, Анкенвой Семечкину такие премиальные заплатил бы, что можно бы и к жене молодой вернуться в Сокольники. И зажить сам-барин: доброе пиво с утра, к вечеру и джин-тоник, и на курорт на Сейшельские островки тоже не дурно. Здоровье и гражданство поправить. То-то он вспыхнул, и зверинец на площади зажег. Даже какой-то Маратов закон из котелка своего точно кролика вытряхнул. Любопытно, отчего это Николаю на ум пришла именно Шарлота Корде? Мне известно, что Семечкин всегда о бабах думал. Но почему не Фани Каплан? Верно от того, что Корде своего «друга народа» зарезала хорошо, а Каплан своего плохо застрелила.