Михаил Лифшиц - Почтовый ящик Страница 29

Свежевыкрашенная тележка с трехметровым картонным знаменем «Да здравствует советская наука!» выплыла из ворот предприятия и остановилась по команде «Стой!» Представитель парткома, ответственный за проведение демонстрации, стал оглядывать группки сотрудников, искать пополнение для команды, которая покатит телегу. Сережа слегка присел, спрятался за своих, чтобы не попасться на глаза. Не дай Бог, назначат в команду, мало того, что не отойдешь, так потом, после демонстрации, надо телегу возвращать на предприятие. Сережин маневр удался, из их лаборатории катить телегу позвали Виталия Царькова. Хорошо, теперь никаких забот, тем более, Генка уцепился за телегу, будет помогать везти. Так что в ближайшее время ясно, где его искать…

Домашние сборы были беспокойными. Анна Петровна, которая поднялась раньше всех, чтобы накормить и проводить демонстрантов, все утро ворчала, бубнила, что не надо бы ходить, дел на огороде по горло, день год кормит, а эти «чтой-то и кудай-то, мужчины, тоже, называются, не сбитая борона»…

Потом выяснилось, что Генке не во что обуться, у ботинка отлетела подошва. Тут уж Сережа возмутился: «Ты что, не мог раньше сказать?! Обязательно перед выходом из дома! Где я тебе ботинки найду первого мая?! Сиди теперь в четырех стенах, никуда не пойдешь! Тоже мне, младенец, сороковой размер обуви!» Бедный Генка расстроился, захлопал глазами, казалось, сейчас заплачет. Помог Андрей Прокофьевич – полез на антресоли и достал хромовые сапоги. Намотал внуку портянки, чтобы сапоги не болтались на ногах. Ничего, сойдет. Генка сначала обрадовался такой необычной обувке, рассматривал свои ноги в сапогах и так, и этак. А потом опять загрустил – большие сапоги у него на ногах выглядели как валенки. Решили брюки выпустить поверх голенищ, тогда не так заметно.

Прокофьич из комнаты крикнул: «Сереж, я, что тебя хочу спросить…» Когда Сережа подошел, Прокофьич сунул ему стеклянную фляжку из-под коньяка с темной водкой, настоянной на калгане. Такую же фляжку тесть засунул во внутренний карман своего пиджака.

Наконец вышли из дома втроем: дед, отец и Генка. Пришлось поднажать, чтобы успеть вовремя, к перекличке. А потом почти час топтались у предприятия. Ну, это как всегда.

«Андрей Прокофьевич, а где ваш внук?»

«Ой, какой большой!»

«Андрей Прокофьевич, вы его наказываете? А как?»

«Квартальной премии лишает, хи-хи-хи…»

«Андрей Прокофьич, а внучку вы тоже привели?»

Гомон сотрудников его лаборатории, вопросы, и настоящие (какой действительно у начальника внук), и с подковыркой, приятно будоражили Прокофьича, вонзались в него с разных сторон, как струйки циркулярного душа. Прокофьич неспешно поворачивал голову к вопрошавшему, отвечал через раз и блаженно улыбался. Андрей Прокофьевич был счастлив.

За много лет он привык, что любой вопрос о собственном ребенке, о единственной дочери Татьяне, вызывал тревогу, душевное напряжение. Для ответа нужно было сосредоточиться, подумать, что сказать. Всегда нужно было обмануть себя и убедить других. Даже для того, чтобы на дежурное: «Как дочка?» – ответить: «Да все нормально», требовалось подобрать тон. Он-то знал, что не все нормально. А если дальше будут спрашивать? «Конечно, перешла в следующий класс, нет, троек мало… конечно, сдала сессию…» Но как перешла, как сдала, каких родительских усилий это стоило, знал только он!

Теперь же всякое упоминание о внуках было приятно Прокофьичу, и любой его ответ был непринужден и правдив. Генечка и Настя. Ребята – первый сорт. Всегда хотелось о них говорить. Тут уж, наоборот, следовало удерживаться, не рассказывать больше, чем спрашивали. И самые превосходные дедовы оценки вполне соответствовали действительности. Нет, совершенно объективно! Он мог бы ответить, что Генечки тут нет, потому что он улетел в космос, и это было бы меньшей неправдой, чем та, которую он допускал раньше, когда говорил, что Таня хорошо сдала сессию.

Колонна института вслед за телегой продвигалась по аллее, выходившей на круглую площадку. Эта площадка была похожа на замощенную лесную поляну, тут заканчивался лесок, отделявший институтские территории от жилых кварталов. В эту поляну вливалась еще одна аллея. Объединенные поляной, две аллеи превращались в городскую улицу Бульвар космонавтов.

На другой аллее уже стояла колонна из соседнего института, катившая телегу «Выше знамя социалистического соревнования!». В назначенную минуту единая колонна двух институтов должна была двинуться по Бульвару космонавтов к центральной площади, чтобы вовремя пройти мимо трибуны, на которой стояли отцы города.

Когда колонна Сережиного института подходила к поляне, раздалось громкое приветствие: «Поздравляем с Днем международной солидарности трудящихся наших коллег и смежников, которые стремятся к вершинам науки, подобно воздушным гимнастам, поднимающимся под купол цирка!» Веселое поздравление через мегафон с обязательным употреблением слова «купол», в честь руководителя Сережиного института Петровичева-Купола, было традиционной и санкционированной первомайской вольностью. Первомайское приветствие придумывалось в другом институте и хранилось в тайне. В прошлом году разведка донесла, что будет провозглашено «Пусть наши изделия защищают рубежи социалистической Родины под ярким солнцем, и под куполом звездного неба! Ура, товарищи!» Поэтому тогда сходу ответили: «Вместе с вами согласны создавать новые изделия днем и ночью и поднимать их качество не в ущерб количеству!» В этом году разведка не сработала. Пришлось крикнуть в ответ нейтральное: «Поздравляем друзей и коллег с праздником! Благодарим за ваши пожелания! Желаем и вам успехов в труде!»

На ноябрьские праздники через мегафон произносили более гладкие фразы. Хотели один раз на 7 ноября крикнуть: «Каждой фирме – сытную зимовку!», поменяв одну букву в правдинском заголовке, вместо «ферме» – «фирме». Но в парткоме не разрешили, разглядели намек на актуальную статью в «Правде» о сытной зимовке крупного рогатого скота на животноводческих фермах.

Две колонны теперь расположились на сходящихся аллеях, поставив рядом головные телеги. На поляне была первая запланированная остановка. Ответственные товарищи пошли вдоль аллей, оценивая, как выглядят праздничные колонны. А группы сотрудников по вполголоса произнесенным словам: «В лес!» брызнули в кусты. Там разлили и выпили первую порцию, по скорому закусили и вернулись на свои места, дожевывая колбасу, а за ними удалились следующие. На другой запланированной остановке перед выходом с Бульвара космонавтов на площадь выпивали еще раз по сигналу «В подъезд!»

Прозвучала команда «Пошли», катящие команды чуть налегли, и колесницы покатились рядышком по бульвару, а за ними постепенно, от головы к хвосту колонн, тронулись люди. Кто-то зазевался, кого-то еще не дождались после возлияния в кустах. Но через несколько минут ряды стали равномерны, без прогалов, темп движения установился – все приспособились к крейсерской скорости телеги.

Гена катил телегу с большим удовольствием. У него была своя рукоятка с резиновым чехлом, как у велосипеда. Замечательное сооружение, созданное институтскими умельцами, легко несло картонное знамя в честь советской науки. На спусках телегу надо было придерживать, чтобы не раскатилась, Гена упирался ногами в асфальт, а это было неловко делать в больших дедовых сапогах. Гена боялся, что его неловкость может заметить строгий дяденька из парткома, который командовал всеми. Тогда дядька его наверняка прогонит от телеги, а этого бы очень не хотелось… Да еще может спросить «чей?», тогда он папу и дедушку подведет.

Как назло, именно на спуске дяденька, уходивший в хвост колонны, опять догнал телегу. Дядька приблизился к Гене, схватил его под мышки и посадил на раму тележки: «Оп!» Чуть сапоги не соскочили. Потом дядька сказал: «На подъеме спрыгнешь», осмотрел голову колонны и опять направился в хвост. Здорово! Сейчас немножко прокатимся, а потом можно опять толкать…

– А сапожки у тебя великоваты. На вырост брали? – ехидно спросил Генку Царьков.

Генка покраснел, насупился и ничего не ответил. Царьков помолчал некоторое время, а потом сказал назидательно:

– Ладно, не куксись, дело житейское. Но помни, дядя Виталий на три метра под землей видит. От меня тайн нет!

Постояв перед площадью, поправив праздничное оформление и ненадолго группами сбегав в подъезд, демонстранты вышли на площадь.

Классический фасад городского Дворца культуры с четырьмя дорическими колоннами был украшен большим портретом Ленина, который закрывал две средние колонны, и пучками красных флагов, закрепленных на крайних колоннах. Ниже главного большого портрета шли портреты членов Политбюро ЦК КПСС, расположенные по алфавиту, но сначала портрет Брежнева, а потом – Андропова, и далее без сбоев. От портретов к площади спускались ступеньки Дворца культуры, у нижней ступеньки установили заборчик из стальных трубчатых секций, вдоль которого стояли милиционеры. На другой стороне площади перед памятником Циолковскому располагалась трибуна с городским начальством и представителями предприятий города. Руководители институтов, по «табели о рангах» стоявшие выше городских начальников, в зависимости от ситуации, либо тоже стояли на трибуне, либо шли в рядах своих сотрудников, либо не участвовали в городской демонстрации.