Джон О'Хара - Жажда жить Страница 3

— Спасибо, капитан. — Даффи все еще ухмылялся, когда у поворота на проселок притормозил «пирс-эрроу» весьма внушительных размеров, с номерным знаком 1. Даффи и Людвиг откозыряли, и последний подошел к задней двери машины.

— Капитан Людвиг, полицейское управление, ваше превосходительство. Мадам.

Крупный мужчина в помятом светлом льняном костюме, черных полуботинках и черном галстуке шнурком помахал шляпой в ответ на приветствие. Сидевшая рядом с ним женщина кивнула.

— Доброе утро, капитан Людвиг, рад снова видеть вас, сэр. — Он повернулся к жене: — Ирма, капитан служит в полиции штата. Я не раз имел удовольствие встречаться с ним.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Людвиг. — С разрешения губернатора мы проводим вас до дома мистера и миссис Тейт, и с этого момента вы поступите в их распоряжение. По окончании визита губернатора и его речи я готов сопроводить вас сюда, до перекрестка.

— Отлично, капитан, как скажете. Садитесь рядом с Перси.

— Слушаю, сэр. — Слегка разочарованный тем, что ему не предложили занять одно из откидных кресел рядом с губернаторской четой, Людвиг сел слева от шофера. Однако же ему было весьма приятно слышать, как губернатор негромко сказал жене: «Толковый, храбрый, опытный офицер. Строгий, но подчиненные его любят. Он честный и справедливый. Поймал несколько крупных жуликов. Участвовал в нескольких исторических расследованиях».

— Да, да, Карл, — откликалась миссис Дункельбергер на каждое слово мужа.

Через густой орешник шел глинозем, сменившийся гравием у поворота к дому Тейтов, перед которым вполне хватало места для разворота больших машин. Сейчас там было пусто, и Перси, описав широкий круг, подъехал к старинному арочному входу в большой неуклюжий деревянный дом. При скрежете колес по гравию отворились двустворчатые стеклянные двери, и на порог, встретить губернатора с женой, вышли хозяева дома.

Мужчина был почти совершенно лыс, белозуб, лицо его покрывал густой загар. Стройный, неказистый на вид, он казался ниже ростом, чем был на самом деле. Его наряд составляли просторная куртка с поясом и накладными карманами, светлые брюки из шерстяной фланели, белые (сейчас с зелеными от травы пятнами) лосины, светлая рубашка из мягкой ткани с золотой булавкой на вороте и пестрый галстук. Из петлицы куртки выглядывал белый шелковый носовой платок, и когда машина остановилась, хозяин тщательно выбил трубку и, перед тем как сунуть ее в карман, по привычке прижал чашечку к носу. Ему было лет сорок, этому добродушному, с открытым лицом мужчине, привыкшему нравиться людям. Судя по виду, пищеварение у него было отличное и питался он регулярно, не пропуская ни единой трапезы, разве что специально; с таким же постоянством, по нескольку раз в день, принимал ванную.

На стоявшей рядом с ним женщине был светло-голубой фартук официантки из столовой Красного Креста. Она выглядела немного выше среднего по тем временам роста и казалась бы еще выше, если бы не «разумно» низкие каблуки. На первый взгляд в этой строгой одежде, почти без украшений, только с обычным золотым венчальным кольцом да обручальным в оправе от Тиффани, она производила впечатление дамы вполне шикарной, однако же вокруг запястья у нее в два слоя была намотана мужская золотая цепь с небольшим студенческим амулетом, а выбивающийся из-под чепчика вдовий клин волос на лбу привлекал внимание к темно-карим глазам и рту. Ей было тридцать четыре года. Хозяев звали мистер и миссис Сидни Тейт.

Еще до того, как машина остановилась, капитан Людвиг ступил на землю и открыл заднюю левую дверь, ближнюю к ступеням дома. Так и получилось, что жена губернатора вышла из машины с одной стороны, а сам губернатор, оглядев свою неуклюжую вместительную колымагу, проговорил:

— Выйду с другой стороны, — так проще.

И обошел машину сзади, что привело к дальнейшему нарушению протокола: миссис Дункельбергер первой обменялась рукопожатием с Тейтами, заставив мужа ждать. Лишь затем он подал руку Сидни Тейту, оставив напоследок Грейс Тейт, которая, взяв губернатора под руку, повела гостей в глубь прохладного темного дома. Всю свою жизнь она принимала здесь губернаторов Пенсильвании, уж и счет им потеряла. Миссис Дункельбергер не взяла Сидни Тейта под руку.

— Пройдем сначала в гостиную, хорошо? А затем уж предстанем пред разъяренной толпой, — предложила Грейс Тейт. — Или господа желают осмотреть нашу берлогу?

— Вообще-то я предпочел бы остаться здесь, но, наверное, все-таки надо осмотреть берлогу, — откликнулся губернатор.

— Ну а мы с миссис Дункельбергер поднимемся наверх, — сказала Грейс.

— Отлично, в таком случае пошли в берлогу, а когда губернатор будет готов… По расписанию до начала вашего выступления, губернатор, есть десять-пятнадцать минут. — Сидни повел гостя в небольшое помещение, которое одновременно служило баром, комнатой для охотничьих трофеев и фермерской конторой. — Ничего тут особенно не изменилось с вашего последнего посещения, губернатор, разве что специально по сегодняшнему случаю раздобыл пинту ридингского пива. Бочкового.

— Ага, ридингского. А нельзя ли, Сидни, переделать его в аллентаунское? — осведомился губернатор.

— Что ж, назовем его так. Но ведь жители Ридинга тоже голосуют, не так ли?

— Ну да, у них там, в Ридинге, есть и демократы, и социалисты, но все равно сначала надо отлить.

— Конечно. — И Сидни открыл дверь в туалет.

— Хорошо, когда туалеты внизу, — сказал губернатор. — Не надо тащиться наверх лишь ради того, чтобы немного побрызгать. Дома — я имею в виду Аллентаун, а не губернаторский особняк — у нас внизу нет туалета. Только наверху. А в особняке есть один и внизу. Дома мой мочевой пузырь часто приговаривает: «Дункельбергер, беги наверх и отлей чуть-чуть». Но меня не проведешь, я человек ученый. Поднимаюсь наверх немного побрызгать, стою пять минут, десять, спускаю воду, рисую в воображении Ниагару, Атлантик-Сити, а толку никакого. Сдаюсь наконец, спускаюсь вниз, а мочевой пузырь и говорит: «Пора, Дункельбергер, пора!» И что я тогда делаю? Я иду в сад, а если у соседей есть возражения, пусть отворачиваются. Нет уж, с меня хватит. Ну вот, хорошо, побрызгал.

Он сел в мягкое кожаное кресло с невысокой спинкой, взял кружку пива, отхлебнул, причмокнул и вытер губы.

— Как говорится, Сидни, жизнь хороша, надо только уметь ценить ее, но большинство не умеет.

— Это уж точно. — Сидни присел на край стола с кружкой и трубкой в руках.

— Давайте поболтаем, Сидни. Я люблю вас слушать.

— Спасибо, губернатор, — рассмеялся Сидни.

— Да оставьте вы этого «губернатора». Мне нравится, как вы произносите мое имя. «Дункель» рифмуется с пулькой, а «бергер»… нет, у меня, как у вас, не выходит. Вы говорите «бюргер», и получается «Пулькельбюргер», ну, не совсем, конечно, но… Знаете, на прошлой неделе я пригласил пообедать Кларкстона, это новый ректор университета, он произносит мое имя, как и вы. Фу, черт, опять сказал «приглусил» вместо «пригласил». Ирма ругает меня за голландский акцент, говорит, он стоит мне «гулосов». Но ведь если с детства так говоришь, меняться слишком поздно, не так ли? Вы говорите по-своему, я — по-своему. Главное — понимать друг друга, согласны, Сидни?

— Вполне.

— А у меня для вас хорошие новости.

— Правда?

— Ну да. Пока не официально, но могу твердо обещать. Лейтенант, лейтенант-коммодор, как там по-вашему?

— Капитан-лейтенант. Вот здорово, Карл, ей-богу, здорово. Вы большой молодец.

— Хорошим людям надо помогать, если есть возможность.

— У меня нет слов. Грейс тоже будет счастлива. Я знаю, вы к ней очень хорошо относитесь, а сколько ей, бедняжке, приходится терпеть… С самого апреля болтаюсь тут под ногами, ни черта не делаю, как прихлебатель какой. Карл, вы очень добрый, очень щедрый человек. Не возражаете, если я прямо сейчас расскажу Грейс?

— Знаете, бюрократия такая штука, может, лучше подождать с недельку, Сидни? В общем-то у меня никаких сомнений нет, но пусть это пока останется между нами.

— Как скажете, Карл, как скажете, но только Грейс все равно узнает. Она всегда все узнает. Как только надо что-нибудь удержать от нее в тайне, сразу язык развязывается.

— Да, женщины хранят секреты лучше нас с вами, — ухмыльнулся Дункельбергер. — И это хорошо. Знаете, вряд ли бы я удержался в политике, если бы у Ирмы был длинный язык.

— Ладно, Карл, будь по-вашему. Но небольшой праздник мы ведь можем устроить, если есть повод? Вы, миссис Дункельбергер, Грейс и я. Знаю, что вы очень заняты, но… ладно, там видно будет.

— Ну что ж, Сидни, если наши дамы закончили осмотр второго этажа, мне пора, наверное, выйти наружу и усыпить публику.

Они спустились по южному крыльцу и, то и дело останавливаясь, направились к трибуне. Дункельбергер был столь же внушителен фигурой, сколь и осанист, так что многие, даже не узнавая в лицо, обращали на него внимание. Он отвечал на приветствия на английском пенсильванском немецком, а когда поднялся на трибуну, раздались аплодисменты, заглушившие речь очередного оратора, доктора О’Брайана, который расточал похвалы в адрес местного отделения Красного Креста. Доктор пробормотал еще несколько слов, губернатор же, обменявшись с ним рукопожатием, виновато поклонился. Дождавшись, пока Дункельбергеры и Тейты займут свои места, ведущий, полковник Шофшталь, шагнул вперед, и в тот самый момент раздался мужской голос: «Что это за куколка, Карл?» Последовал смущенный смех, кое-кто зашикал, но мужчина настаивал: «Ну так что, Карл, кто эта куколка, спрашиваю?» В собравшейся на праздник трехтысячной толпе набралось бы не больше пятнадцати человек, которые не знали Тейтов по имени, а, наверное, две тысячи знали Грейс в лицо (было, конечно, до боли очевидно, что пьянчужка имеет в виду отнюдь не Ирму Дункельбергер, которая мужественно сделала вид, что не расслышала вопроса). Грейс сосредоточенно изучала рубашку цвета хаки, что была на полковнике Гамильтоне Шофштале, и также прикинулась, будто ничего не произошло, хотя и покраснела.