Дмитрий Вересов - Дети белых ночей Страница 3

– Позволь преподнести тебе подарок, любимая,– наконец произнес он.

– Еще? – радостно удивилась Бьянка.– Но ты и так одарил меня несказанно! Что же может быть еще?

– Он уже давно ждет тебя, милая Бьянка.

Бенвенуто вынул из шкафа футляр с кольцом, открыл его и протянул ей. Камень повернулся к свету так, что искра, живущая в нем, чуть не ослепила Бьянку. Красавица вынула кольцо двумя руками и с изумлением взглянула на Бенвенуто.

– Это тебе,– сказал он, взял ее за левую руку и надел кольцо на палец.– Любимая.

– Как прекрасен этот мир, посмотри...

– Воистину прекрасен. И станет еще прекрасней, милая моя, если ты согласишься отправиться со мной, чтобы жить в нем. Вместе. Нас приглашают посетить сказочную страну Россию. Прямо в столицу. Мы проплывем вдоль Франции, Испании, Португалии, Голландии. Увидим Германию, Данию, Польшу. Через всю Европу, на север, в Петербург.

– Бенвенуто...

– Российский двор, говорят, один из самых богатых в мире. Русские понимают в искусстве и ценят его. Там будет много работы, и ты, моя муза, со мной.

– Бенвенуто...

– Мы построим дом, большой и светлый. Будем растить детей и принимать гостей. Будем радоваться красоте и гармонии. Я буду принадлежать тебе, ты будешь моя, и весь этот прекрасный мир будет нашим.

Альдоджи кружился по комнате, взмахивал руками, добавляя света своей счастливой улыбкой. Он сорвал с себя фартук – мастер, завершивший великий труд,– и уселся в кресло.

– Бенвенуто...

Бьянка вытянула руки, чуть развела пальцы, любуясь кольцом. Потом медленно стянула его и бросила Бенвенуто. Тот поймал, продолжая с восхищением смотреть на красавицу. В ее глазах горели искры, похожие на ту, что жила в камне кольца.

– Этот мир так прекрасен и так непрост. Он свободен от нас. А мы не всегда можем в нем быть свободны. Вот так не свободна и я,– она принялась кружить по комнате, как давеча кружился Бенвенуто.– Я замужем. Я связана узами семьи. И буду с ними я до смерти. Ты помнишь мой заказ? Я приняла его. Спасибо, мастер мой. Прощай.

Она выпорхнула из мастерской и исчезла. Исчезла и улыбка Бенвенуто.

В мастерской сделалось мрачно, как перед грозой. И гроза разразилась. Оцепенелый, сидел Бенвенуто в своем кресле, сжимая в кулаке уже не дорогое ему кольцо. Ему хотелось закричать. Позвать кого-нибудь на помощь. Но он не мог. Ему хотелось вскочить и броситься следом за той, что ушла навсегда. Но он не мог. Ему хотелось перестать быть. Но он не мог. Он был еще нужен этому миру.

Потом он встал. Сжимая в потном кулаке кольцо, направился к статуе. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Он остановился перед мраморной фигурой, постоял и вдруг резким движением набросил ей на палец кольцо. Кольцо как будто ожидало этого. Оно легко легло на палец и, казалось, намертво приросло к нему. Бенвенуто, не веря глазам своим, попытался снять кольцо. Но не смог. Его красивое лицо исказила гримаса, и он плюнул на окольцованный мраморный пальчик. Это все, что он смог.

– Марио! Марио! Люди! Марио! Вот дьявол! Дьявол! Дьявол! Уберите ее с глаз моих!

– Все ли у тебя готово, братец?

– Готово, ваша светлость.

– Ящики, значит, вскроешь, боковины отнимешь. И чтоб к девяти утра прислал за мной. Да насчет кофею не забудь распорядиться. Гостей много будет.

– Слушаю-с. А...

– Нет! На Стрелку я поеду сам.

– Волнения б только не было, ваша светлость.

– Управитесь! – приказным тоном объявил Юрьев и вышел.

Николай Леонидович – смотритель Летнего сада – опустился на стул и просидел несколько минут, опустив плечи, глядя в никуда. Затем, кряхтя, поднялся и пошел по Дворцовой аллее к старой петровской пристани. На пристани его помощник Ерофеев с бригадой плотников сооружали подъемное устройство. Нынче ночью им предстояло принять и поднять груз из Италии – шесть больших ящиков со скульптурами.

– Все ли у тебя готово, братец?

– К ночи управимся, лишь бы волны не было...

– Управишься, Ерофеев, а то граф с нас все шкуры посдирает. Ужо пообещал. И чтоб к семи у Грота все стояло. И чтобы чисто было. Сам буду в восемь. Прощай.

Наступила белая ночь. К часу Ерофеева разбудил бригадир плотников: «Баржа на подходе». И верно, с Невы в Фонтанку баркасом верповали плоскую баржу с ящиками на палубе. Ее подвели под стрелу и пришвартовали. Старшина гребной команды баркаса, выбравшись на берег, спросил старшего. Плотники указали на Ерофеева.

– Осмелюсь доложить, ваше благородие, прибыл с командой в помощь.

– Пусть матросы помогут поднять, а ты иди со мной.

Они подошли к Гроту, и Ерофеев объяснил, как и где надлежит ящики расставить. Затем они вернулись к пристани, где плотники и матросы с помощью стрелы и всех известных им матерей поднимали первый ящик. Удачно. К ящику по бокам пришили по брусу и, взявшись по трое за каждый конец, понесли к Гроту. Там брусья оторвали. Операцию повторили еще пять раз. Последний ящик всетаки стукнули при подъеме. Ерофеев чуть голос не сорвал, матеря уставших людей. А плотникам еще надо было разобрать стрелу и вскрыть ящики. И матросикам надо было отбуксировать баржу в порт. Ну, потом-то все было обыкновенно: содрали крышки, выбрали опилки и унесли их в специальный для опилок амбарчик. Затем сняли распорки, отняли стенки и собрали остатки опилок. Ерофеев выдал бригадиру деньгу и остался один среди закутанных в мешковину каменных изваяний.

Уже светало, и надо было торопиться. Ножом он срезал завязки и освободил скульптуры от тряпок. Открывшееся зрелище повергло Ерофеева в тихий восторг. Шесть белоснежных, розовеющих в лучах утреннего солнца флорентийских красавиц предстали пред очи тверского мужичка. Оставшиеся лежать у подножий статуй скомканные полотнища мешковины казались ему сброшенными лягушачьими кожицами. И не ведающие стыда белые девы обнажили свои прелестные свежести. Оцепенение Ерофеева нарушил луч солнца, осветивший голову одной из статуй. Тот вспомнил, что надо торопиться, и бросился складывать куски мешковины.

Нет, ему не показалось: на палец одной статуи было надето кольцо. Серебряное, с камнем. В саду было множество статуй, но ни у одной из них на пальцах не было никаких украшений, кроме разве что мраморных. Это Ерофеев знал точно. Первым делом он попытался снять кольцо. Безуспешно. Он замер, соображая, что дальше-то делать. Его осенило: это же тот ящик, что стукнули. Ага. И тут рукояткой ножа он сам стукнул по изящному пальчику. Пальчик откололся и упал на гравий. Искра потухла. Он поднял его и сунул в карман. Быстро собрал мешковину в рулон, обвязал и оттащил к опилочному амбарчику.

Там он расколотил мраморный обрубок и смешал крошки с опилками. Мол, само так случилось. Бухнулся на мешковину, перевел дух и почувствовал, как его трясет. Успокоившись маленько, стал прикидывать, что сделать с кольцом. Продать, так узнают, да и в секретную канцелярию... Нет... Закопать разве... А на што?.. Отдам жене, подарю. Скажу, мол, за работу справную награда вышла. Да прикажу не хвастать! Добро.

Кому и вышла награда, так это графу Юрьеву. Работа Альдоджи понравилась двору. Его попытали – где, мол, сам маэстро. На что граф чистосердечно ответил, что приглашение передал ему лично и вестей оттуда пока не получал. Мало ли что могло случиться. Вот ведь отвалился пальчик по дороге... Ну мало ли что.

Жена Ерофеева не шибко обрадовалась подарку – поняла, что носить это кольцо не будет никогда. Но приняла, ничего худого не сказала. Упрятала его в свою шкатулку и старалась не вспоминать. А по осени внезапно скончалась.

Когда обряжали, Ерофеев достал кольцо и попросил надеть его на палец усопшей. «Зачем это, дурень? – сказали ему бабки.– Оставь-ка на память. Наследством будет». Так и прожил он жизнь с этим «наследством» и памятью о той белой ночи.

Часть первая

Самоубийца

Глава 1

День кончился внезапно. Вот он еще только что весь был впереди. И вот – раз, и все. Прямо как любимая Женькина конфета «Белочка», которая либо есть, либо ее уже нет. Третьего ей не дано.

Женька оторвал глаза от книги только потому, что стал плохо разбирать буквы. Оказалось, что на улице уже темно, и читает он при свете голубоватого фонаря, который качается прямо перед окном. Качается от порывов холодного ветра, гоняющего мокрый, предавший зиму снег.

Он потер кулаком глаза, будто засыпанные песком. Вспомнил, что где-то в глубине ящика, между прочим, запрятаны очки, которые он из принципа так никогда и не надевал. Подумал, что, может быть, стоит их оттуда извлечь и читать в них, пока никто не видит. Но тут же от этой мысли отказался. Боялся, что если даст своим глазам поблажку, то потом и вовсе отвыкнет читать без очков. А какой из очкарика мужчина? Женька сознательно пытался вырастить из себя нечто героическое. Вакантную должность своего отца он пытался замещать сам.

Вчера мама кротко попросила не читать ночью, и он, подавляя страдальческий вздох, ей уступил. В семнадцать лет прятаться под одеялом с фонариком казалось ему унизительным. Ведь, в сущности, отложить удовольствие на время – значит лишь продлить его. С этой умиротворяющей мыслью он вчера и заснул.