Стив Эриксон - Явилось в полночь море Страница 3

Еретичка в душе, Кристин вырвалась на свободу.

– Вы понимаете, – продолжает она, – я вообще с этим культом ничего общего не имела. Я просто поскорее сбежала из Давенхолла и с острова, поскольку… Ну, в это не следует углубляться, – заверяет она мертвеца. – Допустим, я просто убежала со всех ног. И вот я стою у дороги где-то к северу от Сакраменто, из одежды у меня – только то, что на мне, и еще книги – Бронте [12], Сандрар [13] и Кьеркегор [14] в холщовой сумке, – и тут из-за поворота появляется вся эта процессия.

И как раз в этот момент жрецы-священнослужители обеспокоились результатом последнего пересчета стада: получилось 1999, то есть кого-то по пути потеряли. Чего – именно в этот Новый год – никак нельзя было допустить. Как и прежние священнослужители, они если во что-то и верили, так это в точное выполнение ритуалов, и потому с радостью прихватили с собой молоденькую девушку, чтобы дополнить число жертвенных барашков.

Эта точность, если можно так выразиться, «спасла» Кристин в ночь на тридцать первое декабря, за двадцать четыре часа до Великого Прыжка, когда Кристин бродила вверх-вниз в темноте по разбитому на склоне холма культовому лагерю, от одного спального мешка к другому, все так же выискивая сон, как в свою последнюю ночь в Давенхолле. Проспал ли молодой священнослужитель, которого она выбрала, свое изнасилование девушкой или только прикидывался, никто не знает. Импровизированный трибунал продолжался до утра, и шквал произнесенных шепотом обвинений в конце концов разбудил обитателей лагеря. Наступивший вскоре рассвет обязывал к окончательному решению. Священнослужителя изгнали. Кристин, двухтысячную, «простили», без особой благодарности с ее стороны, – ей было в большой степени наплевать. Благодарности было бы еще меньше, знай она, что намечалось на вечер.

Потом, в 23.57 тридцать первого декабря, весь тщательный математический расчет жрецов пошел насмарку. Вдруг осознав, что происходит, Кристин побежала от берега, так быстро, как только несли ее ноги, в ушах у нее бушевал океан, перед глазами, размахивая ножами, метались жрецы.

– Знаете, у меня даже мелькнула мысль, не остановиться ли и не спросить ли кого-нибудь из них, откуда у них такая уверенность. Понимаете?

В мертвой тишине комнаты в отеле воспоминаний, сидя рядом с мертвым старичком-доктором, она на мгновение задумалась, не является ли весь ее рассказ, с учетом обстоятельств, несколько бестактным, но продолжила:

– Как они могли быть так уверены, что, прежде чем они встретили меня, женщин на самом деле было не тысяча девятьсот девяносто восемь? Понимаете? Но маньяк, который гнался за мной, размахивал таким огромным мачете, что я подумала – уж лучше, пожалуй, отложу этот разговор.

И Кристин, оказавшись моложе и резвее гнавшихся за ней священнослужителей, так и не найдя искомого сна, единственная из всей паствы пережила последний удар полуночи.

Пробежав почти полторы мили по шоссе № 1 и оказавшись где-то между Мендосино и Бодега-Беем, она наконец убедила себя в том, что больше никто за ней не гонится, и сбавила скорость. Тяжело дыша и прислушиваясь, она пошла в темноте по обочине; услышав, как навстречу ей приближается машина, она ступила на проезжую часть в свет несущихся на нее фар и бешено замахала руками. Машина чуть не наехала на нее, еле успев отвернуть, но в последнее мгновение Кристин отскочила в сторону.

– Через два часа я наконец поймала попутку – тот же самый фургон, только теперь они возвращались оттуда, куда до того так спешили.

В машине ехали две женщины под тридцать, и та, что сидела на пассажирском сиденье, не очень обрадовалась остановке.

– Куда тебе? – спросила та, что была за рулем.

– Подальше от побережья, – ответила Кристин.

Довольная тем, что удаляется от прибрежных скал, Кристин больше ни о чем не задумывалась. Поскольку сны ей никогда не снились, она сознавала, что беседа между двумя женщинами на переднем сиденье происходила наяву, хотя сама она сидела сзади и дремала.

Женщины разговаривали таким же напряженным шепотом, как и священнослужители накануне вечером. «Ты с ума сошла: подхватила девчонку, – говорила та, что сидела справа. – О чем ты думала?» Женщина за рулем ответила: «Она же еще девчонка и к тому же могла бы сказать кому-нибудь, что видела нас. Ты разве сама не видела, что мы чуть не сбили ее по дороге туда?» И снова пассажирка: «Ну, и что теперь? Мы же не можем просто вышвырнуть ее где-нибудь». И снова водительница: «Пока оставим ее с собой, посмотрим», – а потом начала хихикать, а ее подруга оглянулась на Кристин, проверяя, что она делает.

Кристин притворилась спящей. Водительница все хихикала.

– Прекрати, – оборвала ее подруга.

Та замолкла, а через мгновение проговорила:

– Дай-ка. – И пассажирка, поколебавшись, передала ей бутылку, из которой водительница отхлебнула. Поднаторевшая за ночи, проведенные в комнате на задах Давенхолльского бара, Кристин распознала запах бурбона.

В Бодега-Бее они свернули налево, проехали через округ Марин, по мосту Золотые Ворота и перед самым рассветом уже катили по Ломбард-стрит к центру города. Кристин никогда раньше не была в Сан-Франциско, если не считать того, что родилась там, и смотрела в окно, пользуясь дневным светом и забыв о подслушанном подозрительном разговоре. Пару раз пассажирка оборачивалась, и Кристин замечала, что водительница тоже посматривает на нее в зеркало заднего вида.

– Есть хочешь? – спросила она.

– Да, – ответила Кристин.

– В Норт-Биче заедем в одну маленькую булочную. – Она все смотрела на Кристин в зеркало. – А что ты там делала на дороге?

– Ну, знаете ли, – сказала Кристин, – можно ведь и у вас спросить то же самое, – а про себя подумала: что, Кристин, тебе всегда обязательно умничать?

– Ха-ха, – проговорила женщина за рулем, не найдя в ее словах ничего смешного, а подчеркнутое молчание ее подруги гласило: ну, что я тебе говорила?

Если не считать одинокого флага, развевавшегося в конце улицы, в городе не было никаких признаков праздника. Пройдет еще час или два, прежде чем Кристин убедится, что полуночный прилив не смел все и вся и что этот Новый год ничем особенно не отличался от предыдущих девяноста девяти, так же как и от девятисот до того. Женщины остановились у булочной на Коламбус-стрит и зашли внутрь. Жуя круассан и запивая его эспрессо, Кристин сменила стратегию, перейдя к смиренным оправданиям.

– Это долгая история, – кротко сказала она, – но спасибо вам, что подобрали меня. Можно еще круассан и кофе?

Ей купили еще круассан. Женщины смотрели, как Кристин ест; та, что сидела за рулем, потягивала кофе, а другая курила сигарету.

– Можешь пока остаться с нами, – сказала первая, а вторая продолжала молча смотреть на Кристин сквозь сигаретный дым.

Их звали Изабель и Синда. Сначала Кристин путалась, кто есть кто. После завтрака они проехались по городу и в конце концов остановились перед отелем на Грант-авеню, неподалеку от Юнион-сквер, где полчаса просидели в машине, глядя то на отель, то друг на друга. «Этот?» – Изабель за рулем спрашивала Синду, которая сверялась с адресом на водительских правах, явно чужих. Поглядывая на Кристин, они пошептались о чем-то между собой и наконец вышли из машины. Все трое беспечно вошли в холл, миновали стойку с портье и старшим коридорным и вошли в лифт, на котором, воспользовавшись ключом, поднялись на самый верх.

Выйдя из лифта, они оказались в пентхаузе. Кристин, которая никогда не была в большом отеле, не говоря уж о пентхаузах, он показался невероятно роскошным и изысканным. На самом деле это был небольшой, хотя и ухоженный пентхауз в небольшом, хотя и шикарном отеле. Отель располагался неподалеку от Драконовых Ворот перед Чайнатауном, где не наблюдалось даже наступления Нового года – что уж там говорить о новом тысячелетии. Глядя в окно отеля, Кристин только и могла подумать: вот, опять меня окружают лишь старые китайские сны. Теперь ей мешали спать звуки Чайнатауна – китайское бормотание и грохот медных гонгов, эхом разносящиеся в пещере подсознания.

Изабель сказала, что пентхауз принадлежит ее брату. Но хотя там были фотографии симпатичного молодого человека с родителями и друзьями и даже с кем-то, кого можно было принять за сестру, признаков присутствия Изабель в его жизни не наблюдалось. Изабель и Синда прошлись по апартаментам с беспристрастным любопытством абсолютных, явных чужаков, подбирая разные предметы и с безразличием отбрасывая их. У них не было ни малейшего намерения прибраться, и они не подавали виду, что кто-то еще должен здесь появиться. Когда звонил телефон, они не брали трубку. Они жили там несколько дней, и Кристин слышала, как по прошествии некоторого времени сообщения, которые записывал автоответчик, становились все более озадаченными и обеспокоенными, пока Изабель не прикрутила громкость.