Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух Страница 3

Когда я садился на скрипучее сиденье кинозала Дома милиции, мама показывала мне на часы и шепотом говорила, что заберет меня за пять минут до конца фильма. В большом зале показывали всякие приключенческие фильмы, но бывали и исторические тоже. Только однажды показали «Великого диктатора» Чарли Чаплина, а вместо журнала поставили комедию-короткометражку о том, как Чарли угодил в революцию. Пока я смотрел фильм, Сенка ходила помогать своим отцу и матери, жившими в большом доме на улице Мустафы Голубича 2. Между ним и Домом милиции находился заросший крапивой двор и старый высохший фонтан. У маминой мамы был рак гортани, звали ее Ханифа, и деду Хакии не нравилось, что дочка все время пристает к нему с гигиеной. Встречал он Сенку словами:

- Тебе б, дочка, лучше в свободное время в кино сходить, чем у нас тут мучиться! Тебе что, своего дома не хватает!?

Пока она отскабливала пол на кухне, он разглядывал лохань с водой и говорил:

- Эх, эх, другие толкутся, а с тебя пот рекой...

Никто не понимал, что это значит, но все знали, что это у него такие присказки к разным рассказам.

Мамину маму мы называли мамулей, а не бабушкой или бабкой, как остальные. Умывая и расчесывая больной старушке волосы, дочка теребила отца, чтоб он рассказал нам об умыкании, происшедшем в Доньем Вакуфе. Дед, тогда еще юноша, с помощью братьев и пистолета марки «маузер» выкрал нашу мамулю из ее родительского дома. Он был бедняком, а будущий тесть богатым купцом, который и слышать не хотел о свадьбе. И даже больная мамуля сладко смеялась этой истории, в которой играла главную роль, хотя смех причинял ей боль, потому что доктора удалили ей часть гортани. Дед мой хаживал от смерти на волосок. Был он высоким и могучим, и я верил, что, когда вырасту, стану похожим на него. Больше всего мне нравилась фотография, где он в полицейской форме королевства Югославии. Когда я спросил его, что это за одежда, он сказал мне:

- В сорок первом году я из-за этой формы мог голову сложить. Предупредил меня в ночь перед акцией в Вакуфе один усташ[2], мой школьный друг: «Беги, Хакия, получил я приказ завтра тебя ликвидировать!»

- А ты что сделал?

- Сбежал в Сараево и спас себе жизнь!

Одиннадцать раз оставляла меня мама в Доме смотреть «Геркулеса» со Стивом Ривсом в главной роли, и всякий раз, возвращаясь домой, я изображал сцену разрушения греческих храмов. Связывал два кресла за деревянные ножки, и рывком веревки обрушивал кастрюли, горшки и другие предметы, поставленные на их спинки. Все для того, чтобы изобразить сцену, в которой Геркулес, привязанный цепями к колоннам храма, символично вырывается на свободу. Дергает цепи, и храм рушится. Один раз я решил устроить это представление во дворе, но от волнения и напряжения пукнул. Было мне очень стыдно, что все так смеются, а отец утешал меня, лежа на диване, после дневного сна, в хорошем настроении:

- Да не переживай ты так. В Англии все так делают, как приспичит, просто добавляют: «Sorry».

Очень сильное впечатление произвел на меня фильм о том, как затонул самый большой корабль в мире. Испуганный сценами человеческого страдания на этом корабле, а также от страха перед концом света, решил я построить свой собственный Титаник. В фильме меня больше всего поразили сцены с тонущим кораблем. Вода врывалась в спальни, кухни, коридоры, рестораны, везде, где раньше происходила обычная человеческая жизнь. Думал я о том, что в нашей квартире подобное несчастье покончило бы с нами всеми за мгновение ока. Если бы наша полутора-комнатная квартира на улице Ябучицы Авды была Титаником, вода прорвалась бы через окно кухни, где спал я, через коридор залила бы комнату, где спали папа с мамой, и конец истории. Как и большинство детей, я боялся катастроф и судного дня. Всего того, что называлось «концом света», и пытался придумать, как бы защититься от этого страшного конца. Думал я, что если вода окажется в наших комнатах, лучше бы всем нам превратиться в рыб. Когда я рассказал об этом отцу, он улыбнулся.

- В рыб превратиться, хм. Разумно, - сказал он. - Тогда никто не говорил бы «молчит, как рыба», будто рыбы просто так молчат, а они ведь молчат, потому что им все ясно!

Долго собирал я материал для своего Титаника. Из табурета, сделанного моим дедом в Травнике, чтобы женщинам было на что присесть с чашечкой кофе, отломал я деревянную ножку и сделал из нее мачту. После соседка Велинка, зайдя к маме выпить кофе, села на него и грохнулась. Огорчилась она синяку на заднице, и сказала:

- Видишь, Сенка, как бывает - стоит из боснийской трехногой табуретки выдернуть ножку, как все катится к чертовой бабушке[3].

На Потекии купил я фанеры, а из отцовской рубашки, привезенной им в пятьдесят седьмом году из Англии, скроил паруса. Захоти я корабль побольше, дома у нас стало бы пусто, как в здании местной управы Горицы. Больше всего я мучился с тем, каким сделать корпус. Разглядывая фото «Титаника» в школьной энциклопедии, я, сам не знаю почему, представил себе Титаник с парусом, что, конечно, истине не соответствовало. И решил я такой корабль создать, как бы, по мотивам настоящего Титаника.

Отец был в командировке и не мог мне помочь. Он был занят на работе важными вещами и часто ездил в Белград. Из школы я бежал сразу домой, чтобы продолжить строительство Титаника, даже в футбол бросил играть. И опять изменилось мое видение времени. Больше не пытался я измерять время, сравнивая его с скоростью, с которой Гагарин покорял космос. Сердце мое билось быстрей обычного, когда я находился около Снежаны Видович и время тоже летело страшно быстро. Вроде, только встретились, а уже пора расставаться. Например, перемена кончилась, или мы дошли уже до ее дома. И только время, которое я проводил, работая над Титаником, замирало совсем. Вот ведь удивительно, думал я. Будто оказываешься в каком-то ином мире, в стране, где из часов вытащили стрелки. Только начинал я делать свой Титаник, как сразу переселялся в мир, не имевший ничего общего с поскрипыванием лебедки за окном, не было и деревьев, гнущихся на ветру, не чувствовал я голода, мог долго обходиться без сна. Наверное, так же чувствовал себя и Гагарин во Вселенной.

- Вот так и живут художники, наплевать им который час, полночь или рассвет, забывают они про еду. Люди искусства живут своей жизнью, затворяются в своем мире и другого для них не существует! - пояснял мне со знанием дела отец про художников и искусство.

Мне же время, потраченное на Титаник нравилось почти так же, как время, проведенное со Снежаной. Каждый вечер точно в пол-седьмого я оставлял работу и выходил на улицу. В это время Снежана Видович возвращалась домой. Спрятавшись за ступенькой лестницы, я кричал:

- Бууу!

Она останавливалась и говорила:

- Ах.

Тогда я, ни говоря ни слова, целовал ее и пулей мчался домой. Ходил я каждый вечер целовать ее так, как взрослые по утрам ходят на работу.

Подготовка деталей корабля длилось долго, а потом у меня возникли большие сложности с клеем. Детали из фанеры и дерева я клеил клеем Охо, довольно дорогим, и поэтому картонную палубу решил склеить простой мукой, размешанной в горячей воде. В результате, схватилось лучше всякого ожидания. Не было никого, кто не поражался бы моему Титанику.

Гагаринская скорость достижения Вселенной снова пришла мне на ум, когда я шел в школу. Нес я свой Титаник и думал, что скоро увижу Снежану Видович. Когда мы выставили свои работы на столах, я, волнуясь, объяснил учительнице:

- Будь у меня еще день, Титаник получился бы лучше.

Славица Ремац нежно дернула меня за ухо и сказала:

- Вот, парень, ведь можешь же, если захочешь. Передай Сене, что получилось. Проснулся в тебе интерес.

Снежана на перемене зашла в наш класс. Посмотрела на работы и приободрила меня:

- Твоя работа просто чудесная. Остальные по сравнению с ней - чушь собачья!

В школе я получил пятерку.

Я бежал вниз по крутой улице, спускающейся от школы к дому. На самом деле, это была необычная улица. Называлась она Горушей, и посреди нее были ступеньки. Район, где я жил, был очень характерным для Сараева. Улицы там возникали на месте крутых спусков и водостоков. Все они были узкими и скатывались вниз к Титовой улице. С гордостью держал я в руках перед собой полутораметровый макет. Полученная пятерка и этот мой Титаник вызвали во мне то, что взрослые называют человеческой гордостью, настроение было праздничное, и впервые никто не должен был говорить мне, что надо держать голову высоко, не горбиться, в общем, все, чем так надоедали мне каждый день. В Сараево люди чаще всего ходят по улицам сутулясь, потому что им все время то слишком холодно, то жарко. Выглядят так, будто метеорологическая ситуация пригибает их к земле. Я и сам из-за холода все время старался съежиться, чтобы стать меньше и не так мерзнуть, а во время жары тащился по Горуше и другим улицам еле-еле, будто мышь. Думаю, что из-за этого стеснения позвоночника, а также из-за чего-то другого, мне не доступного, люди в Сараево часто обращаются друг к другу: - Ты, мышь.