Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух Страница 4

Вприпрыжку бежал я нахоженной дорогой домой, совершенно уверенный в том, что Юрий Гагарин в вопросах быстрого пересечения пространства по сравнению со мной просто дилетант. Влюбленный в Снежану Видович, гордый своим Титаником, хотел я быстрей попасть домой и порадовать маму. Ведь папа был в командировке.

Иногда я останавливался перевести дыхание. Титаник в моих руках выглядел так, будто он больше меня. Пол-метра в ширину, почти столько же в высоту. Увидел я маму, вешающую простыни на веревку между окном и акацией. Она снимала с веревки сухое белье, а мокрое вывешивала, чтоб оно успевало всохнуть к ее возвращению с работы. Работала она бухгалтером на Строительном факультете, и когда кто-нибудь спрашивал ее:

- Как дела? - всегда отвечала: - Нормально, доконает меня эта работа.

Помахал я ей рукой, но она меня не заметила. Закрывали меня от нее простыни, раздуваемые ветром, будто паруса, влекущие невидимый парусник, на котором плыли мы все.

Спрыгнул я со ступенек, и напрямки, еще быстрее, побежал вниз по склону. Как-то упустил я из виду, что гордость и высоко поднятая голова плохо вяжутся с наклонной местностью. Зацепился я ногой за какой-то камень, и, падая, повернулся, чтобы упасть на правую руку, а в левой держал Титаник. Заорал я от боли в суставе правой руки, и сквозь паруса, получившиеся из отцовой рубахи, увидел небо. Тогда впервые в жизни я сказал:

- Черт бы драл это небо!!!

Те сто метров вниз по склону представляли собой длиннейший и тяжелейший путь, с которым мне надо было справиться.

Я плакал и стонал от боли и напряжения. Титаник стал тяжелее настоящего корабля, потому что море было сильней моей левой руки. Во рту я чувствовал вкус глины, размоченной моими слезами; будто поцеловал землю, на самом же деле я говорил:

- Черт бы драл эту землю.

Соседка Велинка пила кофе на балконе третьего этажа, увидела меня и крикнула маме:

- У тебя там ребенок плачет, весь скрюченный от боли, ползет и держит в руке какую-то деревяшку, высоко над головой!

Когда подошла мама, я заплакал еще сильней. Она отряхивала мою распухшую руку, а я спросил ее:

- С ним все в порядке?

- С кем?

- С Титаником?

- Все хорошо, сынок, не беспокойся, все будет в порядке.

Пока меня вели в больницу, мама несла Титаник так же, как и я. Торжественно, несмотря на то, что волновалась из-за моей руки. Даже с доктором, установившим перелом сустава, разговаривала, крепко держа Титаник в руках. Ассистент наложил на руку гипс, и мама отвела меня домой. Боль в руке никак не проходила, но мне было не жаль. Ведь теперь не надо было идти в школу.

Учительница передала мне, что я не должен пропустить ни одной домашней работы. Снежана писала эти задания со мной вместе, и мне уже не хотелось, чтобы рука побыстрей срослась, особенно когда Снежана доставала вязальную спицу, засовывала ее под гипс и чесала там, где чесалось.

Договорились мы, что я буду диктовать задание, а Снежана записывать. Смотрел я и думал, ну почему у меня не сломаны и вторая рука, и обе ноги, тогда Снежана всегда писала бы мои задания. Никогда раньше, и позже тоже, мой почерк не был таким красивым.

Отец снова вернулся из командировки. Он очень огорчился из-за моей сломанной руки. Поцеловал меня и обещал, что сводит в Илиджу, купаться в бассейне, когда придет время. Знал он, что это меня порадует, потому что именно из-за этого бассейна я разок получил от него по шее.

Перед дневным сном, на кухонной тахте, отец детально рассмотрел макет Титаника. В сомнении покачивал головой, заглядывал внутрь Титаника, и сказал мне:

- Отличная работа, только, кажется, корпус тяжеловат. Смотри, поосторожней с ним! Не знаю, выдержит ли клей. Так и во всем нашем социалистическом строительстве...

В день, когда я снял гипс и почувствовал, что моя рука стала невесомой, отец вернулся поздно ночью, в хорошем настроении и верный старой привычке приводить в таком состоянии домой пьяных друзей. Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Отец пошел в комнату и разбудил маму:

- Вставай, Сенка, сегодня вечером Насер перешел с русской стороны на американскую!

Мама встала и повела себя так, будто возле нее стоит бочонок белого вина, а не муж. Была она к нему строга. Не принимала во внимание тревогу маленького человека за большую историю. Старалась оставить меня вне магистрального исторического пути:

- Не ори, дурень! Ребенка разбудишь, ему завтра рано в школу!

Его друг с козлиной бородкой сел на табурет, возле моего корабля и зажмуренных глаз, и каждое отцово слово сопровождал вопросом:

- Хорошо, а ты что предлагаешь?

- Ничего ты не понимаешь, - говорил отец.

Мама говорила отцу:

- Неужто везде должна быть эта твоя политика, что, мир без нее пропадет, что ли?

Отец говорил:

- Считаю, что серьезно нарушено равновесие в мире, дай мне выпить.

- Убирайтесь вон оба, разбудите ребенка.

- Что ты предлагаешь? - спрашивал моего отца человек с козлиной бородкой, и он сказал:

- Предлагаю, раз мы не можем поменять мир, надо поменять кафану[4]

- Пошли вон отсюда! - шептала мама, которую обидело, что отец сравнил наш дом с кафаной.

Отец поцеловал меня, не зная, что я не сплю, а его приятель постоянно задавал тот же вопрос:

- Что ты предлагаешь, Мурат?

Отец не отвечал, а человек встал со стула и, с трудом удерживая равновесие, заплясал как Чарли Чаплин в фильме «Золотая лихорадка». Из-за его серьезно нарушенного равновесия, его мотало, как на качелях, сначала в одну сторону, потом в другую, и так несколько раз, пока из спальной раздавались приглушенные голоса, там мама с отцом ругались из-за Насеровой измены. Отцовский друг, конечно, в конце концов потерял равновесие и зацепился за мачту Титаника. Я смотрел на это сквозь прищуренные веки и готовился как Муфтич, вратарь клуба «Сараево», прыгнуть к Титанику и предотвратить катастрофу. Корабль закачался, и уже накренился, падая, но он успел с пола схватить его за днище. И, возвращая мой корабль на радио, сказал:

- Не дай Боже случиться второму затоплению Титаника.

Я на своей тахте вздохнул с облегчением и накрылся одеялом с головой, чтобы человек с козлиной бородкой меня не видел. И именно когда, казалось, все опасности уже позади, человек с козлиной бородкой поставил точку в истории моего Титаника. Выходя, он хлопнул дверью на кухню так, что вибрация по тонкой социалистического строительства стенке передалась радиоприемнику, а с него на корабль. От этого мой Титаник упал, в падении сломал мачту, а клей из муки, оказалось, не так уж хорошо держал палубу. Перед моими глазами погибал мир. Долго я плакал той ночью и, в конце, сказал:

- Черт бы драл социалистическое строительство.

Как я в первый раз не увидел Тито.

В тысячу девятьсот шестьдесят третьем году я впервые переcек границу СФРЮ. Мы с Сенкой отправились в долгий путь в Польшу, где жила моя тетка Биба Кустурица. Муж ее, Любомир Райнвайн Бубо, был корреспондентом Танюга в Варшаве, а сама она работала в Международном Рабочем Институте. Для моей тетки это была не только вторая уже заграничная работа, но и второй муж. После развода со Славко Комарицей, генеральным консулом Югославии в Берне, она опять вышла замуж. По этому поводу я спросил отца:

- А что это значит, что тетка Биба перелезла с коня на осла?

Отец любил, когда я брал с него пример и рассуждал логически, и этот новый теткин муж ему тоже не нравился:

- Что-то, малой, многовато ты спрашиваешь для своего возраста!

Не только приятели моего отца пострадали из-за любви к матушке-России. Поскольку в школе я учил русский, многие из учеников, с которыми мы ежедневно занимались вместе, были детьми заключенных на Голом Острове[5].

- Хотел бы я работать на почте, чтобы каждый день бить штемпелем Тито по голове! - сказал мне по секрету Душко Радович, сидевший в классе передо мной.

Необычную профессию почтового чиновника, который штемпелем гасит марки с изображением Тито, он выбрал не потому, что был плохим учеником. Был он лучшим математиком школы, и все мы списывали у него домашние задания. Врезать Тито штемпелем он хотел за то, что его отец восемь лет отработал на Голом Острове... Рассказывая об этом штемпеле, он стучал кулаком по столу, сначала слегка, а потом все сильней. Похож он был на члена албанского культурно-художественного коллектива, в котором танцоры быстро впадают в транс, когда их начинает нести танец. Тщетно пытался я его утихомирить и предупреждал, что его выгонят из класса.

Я же товарища Тито воспринимал, как дорожный знак на нашей улице; потому что он присутствовал повсюду и везде был равномерно распределен. Отцовский друг инженер-электрик Сулейман Пипич утверждал, что Тито надо воспринимать как судьбу. После шашлыка в саду этого Сулеймана развернулась дискуссия о Тито. Мой отец говорил: