Анатолий Сульянов - Долгая ночь в Пружанах Страница 3

В комнате ротного командира Старший взял телефонную трубку, попросил телефонистку:

— Соедините с командующим войсками округа! Срочно!.. Товарищ командующий! Докладываю: только что сдался с оружием солдат радиотехнической роты. Всю ночь и утро он отсиживался в сарае с сеном. Бронетранспортеры отправлены в Брест. Спасибо Вам!

— Делайте выводы. Наводите порядок в отдельных удаленных ротах и батальонах, — строго и сочувствующе посоветовал генерал–полковник.

О задержании солдата с оружием было сообщено командующему армией, доложено на «Комету» оперативному дежурному, генералу центрального командного пункта для доклада главнокомандующему.

В комнате ротного командира они остались вдвоем; солдат тупо, отрешенно и молча смотрел в пол, не поднимая глаз. Сидел в валенках, с накинутым на плечи одеялом, продолжая ненасытно пить горячий чай, на вопросы Старшего отвечал тягуче и заторможенно, говорил прерывисто, продолжая дрожать — холод медленно покидал замерзшее худое тело.

— …Я после выстрела спужался… сробел от… от страха и… и побег.

— Куда же ты бежал?

— А я… я… не з…з…знаю. Я. был как чум. как чумной. Полоумный, а можа. сдурел совсем. Я ничего не видел, никого не слышал. Бежал от них, кто… кто побег… побег за мной. Он, зараза, хо…хотел отобрать у меня. мой кара…карабин. А я… я не отдавал оружие. И вдруг… выстрел. Человек вскрикнул и упал. И я со страху побег. А другой… другой дядя за мной. Он за шинелю схватился… я… выр…вырвался из шинели и побег… побег без нее…

Дрожь не оставляла сильно перепуганного и вконец замерзшего, озлобленного человека, испытавшего и животный, внутренний страх, и глубокое охлаждение всего тела. Холод лишил его памяти, и он, чтобы ответить даже на простой вопрос, подолгу напрягался, морщил лоб, уставив взгляд на что- либо или, наоборот, пугливо и часто двигал глазами из стороны в сторону. Молодой солдат не выдерживал обыкновенного человеческого взгляда, прятал глаза, нервничал, ерзал на табуретке, лицо его покрылось испариной, он, похоже, только теперь начал понимать всю тяжесть случившегося и оттого испытывал нарастающий страх.

— …Бежал в темноте, увязал в снегу, падал, пока не… не помню, как оказался в сарае, в сене. Поперву, сквозь дрему, можа, уснул или. сознание потерял — уж и не помню. Очнулся от страха и холода, закопался вглубь сена, замерз. Что делать? Не знал.

И в то же время ему разговор вроде становился лишним, ненужным, солдат слушал кое–как, вполуха, подолгу смотрел в окно испуганными, растревоженными глазами. Он, похоже, находился в мучительном разладе и с самим собой, и с окружающими его людьми. Теперь главное — помочь ему обрести себя, уверенность, опереться на его добрый характер, вселить в душу твердость, укрепить совестливость. Но, тем не менее, временами казалось, что он не хочет быть лучше.

Колючий, угрюмый взгляд его оставался почти неподвижным; на вопросы не отвечал, оставаясь в оцепенении, словно замороженное изваяние. Скуластое, опухшее лицо его оставалось бледным и безжизненным, с оттенком белого мрамора.

Услыхав в который раз вопрос, кто стрелял и что толкнуло его на преступление, солдат неожиданно истошно закричал:

— Не знаю! Не знаю! Ненавижу всех! Не убивал я! Никого не убивал! Они… Они убили! Не стрелял я! Я никого не убивал! Свой карабин я не отдавал, а они вырвали у меня.

Взъерошенный и озлобленный, подобно взрослеющему рычащему щенку, он готов был кинуться на обидчика, бросая негодующие, злые взгляды в его сторону. У него, похоже, не было сомнений в своей правоте и невиновности.

— Они убили! Не стрелял я! Не виноват я! Не могу больше! — крикнул Семен и бросился к полуоткрытой оружейной комнате, схватил стоящий в углу пирамиды свой карабин, рванул рукоятку затвора, но в то же мгновение дежурный по роте кинулся к нему, вырвал из его рук оружие и со всей силой оттолкнул его так, что тот рухнул на пол, ударившись головой о стол. Ему тут же связали руки, ввели в комнату к Старшему. Тот подошел к потерявшему самообладание солдату, вгляделся в лицо и приказал:

— Дайте ему еще чаю!.. Развяжите руки.

Кружку с горячим чаем Семен взял обеими руками, поднес ее к вздрагивающим губам, — Старший услышал биение металла о зубы. Чай глотал жадно и с шумным придыханием. После затянувшегося молчания, отвечая на вопросы, солдат хлюпал носом, торопливо вытирал с лица ладонью пот, все еще находясь в состоянии сильного возбуждения. Взгляда Старшего не выдерживал, опускал голову на грудь, похоже, стыдился, на вопросы начал отвечать лишь после того, как выпил очередную кружку чая и вытер лицо.

— Знаешь ли ты, Семен, что сейчас ты, я и вся рота находимся на обильно политой в войну кровью бойцов Красной Армии Пружанской земле? Слышал ли ты об этом?

— Не–е–а.

— 22–23 июня 1941 года в Пружанах танкисты 141‑го и 142‑го танковых батальонов 32‑й танковой бригады больше суток держали оборону. А на той улице, где сегодня был тяжело ранен из твоего карабина человек, шел бой с танками Гудериана. Советские танкисты сражались до последнего снаряда, до последней капли бензина. Бой был жестоким. Танки корпуса Гудериана прошли Польшу, Чехословакию, великую Францию, Нидерланды, Бельгию — они завоевали всю Европу! И вдруг в белорусских Пружанах два советских батальона стоят насмерть! Танки Западного фронта БТ‑5 и БТ‑7 горели как спички — на них стояли бензиновые двигатели, и их экипажи гибли вместе с горящими танками. Танкистам было лет столько, сколько тебе и твоим товарищам, Семен! И ни один не струсил! Танкисты двух батальонов погибли смертью героев на улицах Пружан!

Старший заметил, что у открытой двери собралась вся рота с командиром.

— Сыны наши! Вы охраняете Белорусскую землю. Рядом с вами останки танкистов 141‑го и 142‑го танковых батальонов Западного фронта. Не забывайте этого! Я склоняю голову перед ними.

Установилась глубокая тишина — люди, казалось, даже не дышали.

Старший на мгновение задержал взгляд на Семене и удивился — лицо, особенно глаза парня, отражали нестерпимые муки, — и спросил себя: «Что сейчас творится в его душе?» Душа, конечно, мается, страдания волнами накатываются и на измученную переживаниями душу, и на мальчишеское, беззащитное лицо, то затеняя его, то высвечивая меркнущую голубизну глаз.

Семен постепенно обрел дар речи, говорил, уже не заикаясь, но с большими паузами; похоже, память тоже вернулась. Но на вопросы он отвечал по–прежнему боязливо, часто задерживая взгляд на двери, словно ожидая ареста. Старший решил продолжить уточнение случившегося ночью. Семен ответил:

— Думал долго — что делать? В роту иттить боялся — робел, испуг после выстрела глубоко сидел во мне.

— Чего же ты, Семен, ждал?

— Не. не знаю. Но очень боялся. Стал смотреть в щелю, вижу, ходют сержанты наши, потом ротный командир, апосля чужой в большой шапке человек появился. И ротная собачка наша бегает! И так мне хотелось погладить ее! Я очень люблю собачек, козочек! У бабушки были и козочки, и собачки. Я с ними рос, и с бабушкой.

— А где твои родители?

— Папаня ушел от нас, а мамка после этого пить водку начала. А когда бабушка стала болеть, меня отправили в детдом.

Старший слушал, удивленно покачивал головой. Вот сколько довелось парню пережить.

— Потом увидел броневик у входа в роту. И мне стало страшно. Ето, думаю, за мной! Снова спужался от страха — на ём пулеметы, ён, зараза, завезет куда–нибудь, а оттуль не выберешься! И по сараю очередь–другую может дать! Куда теперь иттить? Убьют сразу! Думал–думал, что делать? Куда иттить? В роту — боялся, а чего, не знаю, видать, страх обуял меня. Карабин мой выстрелил, и я. значится, виноватый.

— Видишь, Семен, как плохо началась вся твоя полоса неудач и нарушений — с употребления спиртного, а кончилась стрельбой. Не переломишь себя — тобой будут плохие люди помыкать и править. Береги себя от скверны чужого веления! Нельзя уступать их требованиям! Раз уступишь, другой, и все — нет у тебя свободы, нет и тебя! Характер свой надо иметь и свое «я». Уметь за себя постоять и других защитить. Главное — слушай свою совесть! От совести, браток, многое зависит!.. И сколько бы ты еще в сарае просидел? Ведь мог и замерзнуть! Ждал, пока за ноги тебя не выволокут? Продрог сильно. И до сих пор не согрелся.

— Можа, и замерз бы. Пакуль в щелю не посмотрел. Гляжу, к сараю идеть офицер в высокой шапке и в шинеле какого–то необычного цвета. Идеть и идеть! Почему–то, наверное, сдуру, загнал патрон в патронник, машинально, на всякий случай. Никого не хотел убивать — мной кто–то командовал, дьявол или черт? А ён, зараза, идеть и идеть. Куда же, думаю, ты идешь? Патрон же в патроннике!

— Одного чуть не убил — мало. Второго мог убить, — резко бросил Старший, насупившись.