Роберт Кормер - Я – Сыр Страница 3

   - Я думаю, что можно делать десять миль в час, - говорю я.

   - Хорошо, если у тебя будут пять или даже четыре, - говорит он. - Не думаю, что доберешься сегодня.

  - Мы с родителями иногда останавливались в мотеле Белтон-Фолс. Если я туда доберусь, то остановлюсь там на ночь.

  Он снова разворачивает карту. Ее треплет ветром. 

  - Может быть. Но по дороге встречаются и другие мотели, - он уже сворачивает ее. - Откуда ты?

  - Из Монумента.

  Снова похолодало, и солнце спряталось в облаках.

  - Смотри – это Эйсвел. Как долго ты добирался от Монумента?

  - Около часа.

  Он разглаживает складки на карте, которая вздувается у него в руках. Он словно проделывает тяжелую работу, думая и говоря об этом.

  - Хорошо, от нижнего города в Монументе до этих пятен около пяти миль. Но у тебя были несколько высоких холмов до нижнего берега, с которых ты быстро спускался. Пять миль в час – очевидно, лучшее время для езды в течение дня.

  - Да.

  Он отвернулся и посмотрел вверх на облака и затем опять повернулся ко мне:

  - Как ты собрался туда ехать, всадник. Тебя окружает ужасный мир. Ограбления и убийства. Никто не защищен на улице. И не знаешь, кому и как верить, и кто из попавшихся на твоем пути непорядочный человек?

  Я хотел ехать и не желал все это слушать.

  - Конечно же, не ты. Потому что ты не сможешь отличить хорошего парня от плохого. Никто не знает, где умрет. Никто. Однозначно. По дороге, когда пользуешься телефоном, слушай, слушай внимательно. Ты можешь нечаянно услышать щелчок. И если ты его услышал, то это кто-нибудь подключился и подслушивает, а потом ты имеешь от него неприятности.

  Я уже устал сидеть на байке.

  - Никому никогда не верь. Расспроси для проверки, если посторонний подходит к тебе. Но, по-любому ты не должен с ним иметь контакт. Он может быть с фальшивым паспортом, липовыми правами или с ложным именем… Так, ты можешь ехать. Будь осторожен.

   Он мне всовывает в руки карту.

  - Возьми, - говорит он. Она запачкана мазутом, и я сую ее к себе в корзину не складывая, втиснув между ремнем и отцовским портфелем.

   - У тебя воспаленные глаза, - говорит он. - Надвинь шапку. Люди болеют и в старости умирают. Мы кричим им: «Вернитесь!» У жены была такая шапка, когда она работала на мельнице.

  - Это шапка отца, - говорю я. - Он носил ее всегда. Я еду навестить его – он в госпитале в Ротербурге, и думаю, что он дрогнет, увидев ее.

  - Куртка тоже его? - спрашивает он. - Выглядит, как армейская куртка моего сына. Он здесь работал – у меня в сервисе. Это было во время Второй Мировой войны. Он носил куртку, похожую на эту, она была ему великовата, как тебе твоя. Того, кто его тогда убил, звали Иводжима – ты, наверное, никогда и не слыхал о нем.

  Голубые вены взбухают над его лицом, вперемежку с красными. Я собираюсь уйти и начинаю нервничать. Я чувствую себя нехорошо, когда он сравнивает меня со своим сыном и, наверное, спросит про отца и про мать.

  - Мне жаль вашего сына, - говорю я.

  Он не отвечает ничего, вытирает руками  лицо и тяжело вздыхает, как будто бы очень сильно устал.

 - Хорошей дороги тебе,  - говорит он, махнув вперед. - Если бы я был на сорок лет моложе, то отправился бы с тобой. Как говорят, душа готова, да плоть слаба.

  Я подпрыгиваю на байке и отправляюсь в путь.

  - Большое спасибо, - кричу я, глядя мимо него. - Спасибо за карту и воздух в шинах.

  Он стоит и печально смотрит, положив руки на бока.

  - Будь осторожен, - кричит он. Его голос скребет в воздухе.

 Я виляю и поворачиваю в сторону. Изо всех сил жму на педали.

TАРЕ ОZК002                1430                   date deleted T-A

Т:          Теперь, скажи мне, можем ли мы побеседовать о Поле Делмонте?

А:          О ком?

Т:          О Поле Делмонте.

                           (пауза 8 секунд)

А:          Я не хотел бы.

                           (пауза 5 секунд)

Т:          Тогда об Эмми Герц.

А:          У меня снова болит голова.

Т:          Только расслабься, сейчас дам тебе лекарство.

А:          Я скорее нуждаюсь не в этом.

Т:          Как хочешь.

                            (пауза 10 секунд)

Т:          Ты расстроен. Пожалуйста, расслабься. Головная боль – это тревожная реакция на реальность, которую ты не воспринимаешь, как должное. И мне жаль, что ты так реагируешь. Когда мы начали эти беседы, то договорились, что они будут добровольны с твоей стороны, так будь же проще – веди к истине, но не туда, куда ты не можешь решиться, не на ту территорию, куда бы ты не вторгся.

А:        Я понял.

Т:        Мы можем вернуться к Полу Делмонту и Эмми Герц в любое время.

А:        У меня действительно болит голова. Меня тошнит.

Т:        Тогда нам стоит отложить.

А:        Спасибо.

END  ТАРЕ  ОZК002

      Дорога длинная, ровная и прямая, без собак, которые могли бы на меня напасть. Солнце светит. Я жму на педали и пою:

                     Отец навеселе,                     Отец навеселе,                     Хей-хо, дзе мери-о,                     Отец навеселе…

       Мимо проносятся машины, они обгоняют меня с жутким шелестом резины по асфальту. Шоссе №119 – хайвэй со сплошной желтой линией по середине. Я периодически съезжаю на обочину. Колеса тонут в рыхлом песке и скользят. Я теряю равновесие, затем выравниваюсь. Это мешает ехать, отбирает силы. Я боюсь, что меня может сбить машина, если буду долго ехать по асфальту. Но я напеваю:

                     Отец берет жену,                     Отец берет жену,                     Хей-хо, дзе мери-о                     Отец берет жену.

        Пытаюсь спеть песенку, которую отец всегда напевает, комично  подражаю его голосу, то повышающемуся, то понижающемуся - протяжно и мягко. Когда он поет, у него ужасный голос: «У тебя оловянные уши», - говорила мать - но она всегда могла сплясать под эту странную песню. «Это наша песня», - говорил отец. И я могу вспомнить, как он поднимал меня на руки, когда я был маленьким, и подбрасывал меня почти до потолка, напевая:

                    Жена взяла дитя,                    Жена взяла дитя…

        И тогда он мягко отдавал меня в объятья матери, когда она сидела, вязала или читала. И я извивался в ее руках, ощущая тепло и защиту от всего плохого, что есть на свете. Мне было тогда, кажется, всего лишь пять или шесть. И отец самодовольно напевал:

                    Хей-хо, дзе мери-о,                    Фермер навеселе.

      - Дейв, Дейв, - могла сказать мать. - Ты дурачок, ну настоящий дурачок, - звучало смешно и, вместе с тем, с нежностью в голосе, и аромат ее духов обволакивал меня с ног до головы.

     -  Эх… Что вытворяют в других семьях, во время их традиционных песен? - мог сказать отец, кривляясь как клоун и прыгая по комнате:

                    Ребенок взял кота,                    Ребенок взял кота…

      - В них ничего не вытворяют, - могла сказать мать. Та старая игра для меня всегда была удовольствием. Конечно, это было еще до того, как мать стала печальной, до того, как тревога навсегда поселилась у нее на лице.

     - Кто сказал, что ничего не вытворяют, напевая? - мог спросить отец. Глядя сверху на меня, он спрашивал грозным голосом: - Как тебя зовут, мальчик? - в тот момент он становился очень серьезным.

     - Адам, - отвечал я. - Адам Фермер.

     Я весело заигрывал с ним.

     - Хорошо. Полагаю, раньше наша фамилия была Смит? Кого-либо спрашивая, ты напеваешь: «Мистер Смит навеселе, Мистер Смит…»

     - Дэвид, - говорила мать. Я весело смеялся, и отец мог начать петь снова…

   Я на шоссе №119:

                    Хей-хо, дзе мери-о,                    Ребенок взял кота…

   Неожиданно славный выдался день. Октябрьские деревья горят на солнце яркими красками, все укутано в красное и коричневое. Временами поднимается ветер, срывающий с проводов стаю птиц в воздух, и птицы парят над шоссе. Я проезжаю длинный луг, весь усеянный коровами, жующими свою жвачку.

  Я рад, что не принял пилюль, и я напеваю:

                      Кот схватил крысу за хвост,                      Кот схватил крысу за хвост,                      Хей-хо, дзе мери-о,                      Кот схватил крысу за хвост…

  Я стараюсь петь голосом отца, но теряю нить. Ветер держит меня за горло, и мне нужно набрать воздух. В легких жжет, и я думаю, что пока лучше не петь. Мои плечи сводит от боли, а пальцы болят там, где я сжимаю рукоятки руля.