Николай Дежнёв - Асцендент Картавина Страница 3

Входная дверь то и дело хлопала, из нее несло промозглым холодом. Я поднял воротник плаща.

Что ни говори, а знакомство с астрологией открывает человеку большие перспективы. В том смысле, что позволяет дотронуться до вещей весьма далеких от обыденности. Все мы, чего греха таить, бредем по жизни, глядя себе под ноги, она же зовет нас к открытию мира и не где-нибудь, а внутри нас самих. Человек зачастую живет и не знает, каков он, а взглянет на расположение планет в домах и знаках зодиака и, возможно, что-то новое о себе поймет. И пусть не все правда и во многом можно сомневаться, но сам факт существования иного представления о мире заставит его обратить свой взгляд к звездам.

Взять, хотя бы, христианскую религию! Она учит, что не вправе люди уходить из жизни по собственному желанию, и меня всегда интересовало так ли это. Как проверить, думал я, как убедиться в справедливости такого утверждения, пока ни обнаружил в литературе по астрологии исследования гороскопов самоубийц. Оказалось, что в них начисто отсутствуют общие признаки, а это значит, что Творец, загоняя нас в камеру смертников под названием жизнь, не предусмотрел возможности самовольного из нее выхода…

Кто-то, не скрывая раздражения, толкал меня в спину. Я поднял голову и обнаружил, что стою перед прилавком, а за ним, уперев руки в крутые бока, монументом себе возвышается продавщица. Застывшую на ее карминно-красных губах улыбку лишь с большим натягом можно было назвать дружеской. Изломав подведенную углем бровь, женщина смотрела на меня, как на врага народа.

— Будем играть в молчанку?

Во дела, а я и не заметил, как подошла моя очередь! Задумался, такое со мной случается. Особенно в пасмурные дни, когда в природе туманом разлита тоска. Долгое отсутствие солнца выворачивает наизнанку. Чувство такое, будто не живется мне на белом свете. Хотя, возможно, и правда не живется! Но визави в несвежем синем халате надо было что-то отвечать. Нелидов по своему обыкновению просил купить бутылку, но какую именно не сказал. У него всегда так, если что понадобилось, не сходя с места, вынь да полож! Ходит вот только с палочкой, дошкандыбать до магазина целая эпопея. Караулил меня на лестничной площадке. Из окна второго этажа ему весь двор виден, как на ладони. На первом у нас ателье по прокату всякой рухляди, так алкаши за стаканом повадились ходить к нему. Он в свое время эту братию хорошо изучил, но из человеколюбия давал. У него на людей шестое чувство имеется, он их видит изнутри. И о братве, которую всю жизнь ловил и сажал, говорит с пониманием, хотя и неохотно. Сунул мне в руку стольник и говорит: беги. Я и побежал.

— Ты что, немой, что ли, так и скажи!

Странная все-таки манера у этой продавщицы смотреть на людей. Подбоченилась, наглая, как новая Россия, и не мигает. А я с детства легко впадаю в краску, чувствую, зарделся маковым цветом, от лица прикуривать можно. Другие наврут семь бочек арестантов и ничего, а я по малейшему поводу становлюсь цвета красного знамени победившего на свою голову пролетариата. Опытные люди не раз советовали обратиться к психоаналитику, говорят, они чудеса делают, только я не верю. Был у меня знакомый малый, робел перед женщинами в черных чулках. Ничего у него с ними не получалось. Одно время даже пытался на ноги не глядеть, но выходило еще хуже, потому как смотреть больше было не на что. Он-то и связался с этими прохиндеями, и заплатил им кучу денег и они действительно ему помогли, но, как бы это сказать… частично! Теперь бедняга вынужден в любую погоду носить темные очки. Нет, яркого света он не боится, просто надоело получать каждый божий день по морде. Страх перед черными колготками пропал, но его место занял тик, а мужик нынче пошел нервный, многим не нравится, когда их женщинам подмигивают.

Продавщица, тем временем, начала окончательно терять терпение.

— Тебе какую? Ты не менжуйся, ты пальцем покажи!

— Мне… — в горле пересохло, я с трудом сглотнул, — мне кедровую! За сто три рубля…

Произошедшая в лице женщины перемена меня поразила. Впечатление было такое, что, набрав полные легкие воздуха, освободиться от него несчастная уже не могла. Покраснев от натуги не хуже моего, обладательница засаленного халата сложила карминно-красные губы в нечто похожее на гримасу страдания и только тогда выдохнула.

— Кедровую ему! — Отступила к двери в подсобку и крикнула в ее глубину. — Зинк, ты слышала? Подь сюда, погляди на вахлака! — повернулась ко мне и по-змеиному прошипела: — Кедровая — сто сорок девять рубчиков, а за стольник — пшеничная…

Глаза ее сузились до размера прорезей пулеметного гнезда, но это было лишним, я и сам понимал, что обмишурился. Сослепу, не со зла. Очки дома оставил. Если б кто сказал, что придется бежать в магазин, я бы их захватил. Полку с бутылками можно было разглядеть через щелочку в кулаке, но я постеснялся. Торговые работники такую манеру не одобряют, она им кажется подозрительной. Знают, наверное, много всего за собой, вот и опасаются. Другой бы на моем месте только усмехнулся, а хабалку за прилавком послал трехстопным, но далеко не ямбом — и что примечательно: она бы с готовностью пошла в адрес — но я так не могу. Недостаток воспитания, с детства не приучен, и теперь уж вряд ли овладею мастерством.

Работница прилавка, между тем, подперла сложенными руками груди и как-то совсем уж не по доброму ухмыльнулась. Набычилась так, что я почувствовал себя тореадором, мотающимся без дела по арене с красной тряпкой в руках.

— Н-ну?..

И все бы ничего, и взгляд по-торгашески подмалеванных глаз можно было вынести, но беда была в том, что я ее узнал. Маленькая девочка бежала вприпрыжку по дорожке парка и ее косички, словно на пружинках, подрагивали. И таким веселым, таким солнечным был тот весенний день, что все вокруг светилось радостью. Как же это случилось? Когда? По человеческим меркам так не должно быть! — словно бы в поисках денег я начал ощупывать карманы. — Если бы она подпрыгнула сейчас, мы все очутились бы в подвале магазина, где, наверное, и находятся закрома родины…

Только не я один, она меня тоже узнала. Карминно-красные губы дрогнули и на них выползла смущенная улыбка. Впрочем, меня трудно не узнать, я мало изменился, разве что появились морщины и порядком поседел. В остальном такой же сухопарый и вихрастый, каким был. Но, конечно, уже не тот долговязый парнишка, что, млея на припеке, делал вид, будто готовится к экзаменам.

Очередь за моей спиной глухо роптала:

— Эй ты, долговязый, отвали от раздачи!

— Какую… — начала было продавщица по инерции и тут же запнулась. Щеки ее пошли пятнами, выражение глаз стало беспомощным и виноватым, как если бы из под маски растерявшей иллюзии женщины на меня глянула маленькая девочка.

Выбора не оставалось, надо было брать дорогую. Не терять же в самом деле лицо из-за какого-то полтинника, пусть оно и поросло серебрившейся щетиной. Честно сказать, эта поросль на подбородке меня несколько смущала. Перед выходом из дома я в обязательном порядке бреюсь, но на этот раз не стал. Вечер, темно, да и за сигаретами добежать только до угла. Не мог же я в самом деле знать, что Савеличу приспичит выпить. Бриться каждый день и следить за внешним видом — святая обязанность человека из общества, даже если общество это состоит из таких же маргиналов, как он сам. Ну, может, про маргиналов я немного перегнул, но людей по жизни лишних, это точно. Уходящая, как принято говорить, натура. Через каких-нибудь четверть века декадентствующие художники будут за таких натурщиков платить большие бабки.

Выудив, наконец, из кармана джинсов стольник, я положил на прилавок и собственный полтинник. Женщина наблюдала за моими манипуляциями едва ли не с умилением. Она, похоже, совершенно забыла где находится и по какой причине мы с ней сошлись лицом к лицу.

Уголки ее измазанных карминно красной помадой губ дрогнули и пошли неуверенно вверх.

— Помните, как мы с вами ворону спасали?

И я действительно вспомнил. Редкостной наглости попалась птица и чрезвычайно увертливая. Забралась на самодельную крышу балкона и, припадая на лапу, изображала из себя подстреленную жертву. Металась из угла в угол по шиферным листам пока я, высунув через прутья руку, пытался накинуть на нее вслепую сачок. Девчонка взобралась на подоконник лестничной площадки и оттуда руководила моими действиями. За нее приходилось бояться больше, чем за пернатую скотину. Из нас троих я был старшим, а значит самым умным и ответственным. Когда коррида порядком всем надоела, бесстыжая птица перелетела на ветку тополя и, склонив голову на бок, принялась рассматривать черным глазом своих несостоявшихся спасителей. Видно ей, как и людям, не хватало простого человеческого внимания.

Шло время, мы стояли, разделенные прилавком, и сдержанно улыбались. Бывают в жизни моменты, когда сказать вроде бы нечего, а уйти нет возможности. Как тут уйдешь, как оставишь ее наедине с этой жалкой улыбочкой? Может ей, как той вороне, недостает тепла? Может, я ее единственный шанс почувствовать себя в этом гадюшнике человеком? Никто ведь в юности не мечтает провести жизнь за стойкой винного магазина. Духами торговать, и то на стену полезешь, а тут еще и шебутно, и народ все больше грубый и на слово несдержанный. А она женщина, и не то, чтобы страшненькая, просто по жизни запущенная. Ей бы заняться собой, да быт затрахал. А лучше, чтобы ею занялся кто-то другой, обогрел, приласкал. Только, если честно, пусть даже такой малый найдется, ничего хорошего из этого не получится. Вранье это и сладкие слюни: человека изменить нельзя. Большую подлянку кинул мужикам Бернард Шоу, красиво соврав про Пигмалиона. У меня на этот счет есть собственный опыт. Друг мой Сашка, светлая ему память, в эту сказочку поверил. Галатеи из уличной девчонки не вышло, а парень кончил жизнь под забором. Видно так устроен мир, что верх из двух берет тот, кто стоит ниже по развитию. Ученые психологи об этом законе всемирной подлости наверняка знают, но помалкивают, боятся сказать. Впрочем, их можно понять, многие женаты.