Светлана Эст - М + Д = Страница 3

— Раткевич! Душенька Дашенька! Ты где потерялась? Сто лет тебя не видела, — восторженно защебетала Аббасзаде, про которую общепризнанный «хохмач» их параллели, Антон, сказал: ««Абба» у нее, явно, не шведская, а вот с «заде» все в порядке». — Не бросила ты модельное агентство? Чем занимаешься?

— Сексом по телефону.

Насиба и Даша разом прыснули, вспомнив, как в выпускном классе 23 февраля организовали для своих ребят «горячую линию»: «Хелло! С вами говорить ЮСА — Амэрик, совместный российско-американиш предприятий — компани «Секс по телефон энд факс», имеющий вакуумный целовальный насос о 5 губах…» Парни испуганно бросали трубку на другом конце провода, опасаясь громадного телефонного счета, и дослушал их только все тот же Антон, после чего сказал:

— А стриптиз по телеграфу вы не пробовали? Я мог бы помочь освоить. Кто там рядом с тобой, Дарья?

— Да так, еще две «старые вешалки»: Линда Евангелиста и Надя Ауэрманн, — быстро назвала Даша имена известных манекенщиц.

— Знамо дело — Лидочка и Насиба. Приходите, конфетки, к нам, фантикам, в гости. Ждем!

Постепенно на оргию «сползся» весь класс…

— Правда, славная тогда получилась вечеринка, а, «старая вешалка»? — вздохнула Насиба. — Помнишь, как тебя придавили нечаянно?

— Девяносто килограмм село мне на колени и сказало, что оно легкое…В банке теперь Антошка работает, охранником; громадный стал, как трехстворчатый шифоньер.

— Тебе хорошо говорить — ты не толстеешь!

— Потому что «булков» не кушаю, — открыла секрет своего обаяния Даша и, внимательно посмотрев на свою грустную подружку, сказала ей в утешение:

— Ничего завидного в модельном бизнесе нет, Насиба, одни муки: выкройка не сходится, полочки криво приметаны, раскрой ведут прямо на моей спине, будто это стол, зал равнодушен, журналисты ядовиты.

— Все равно, счастливая ты, Даша!

— Ну, есть немного, — согласилась манекенщица, потому что заметила на остановке «Мартина», которого уже привыкла видеть каждое утро, и слегка порозовела.

«Погоды» в конце декабря стояли отвратительные: в такую слякоть хорошая собака хозяина улицу не вытащит, но Севе и Максиму, третий день не выходящим из квартиры Пахомовых, словно подземный штрек, заваленной гранитом науки, было не до климатических катаклизмов, так как они готовились к зачету. Близился Новый год, но настроение у студентов было отнюдь не праздничным.

Когда в разгар исступленной зубрежки из прихожей послышалось характерное кваканье электрического звонка, открывать пришлось Максиму, который впился тусклым неосмысленным взглядом в абзац учебника и поэтому забодал на своем пути деревянное кресло-качалку с валявшимися в нем чертежами из пустого тубуса, кинутого рядом. Потирая ушибленную лодыжку, студент открыл входную дверь и впустил свежую, как луговая земляничка, веселую Таню Голдобину, какая решила узнать, почему, собственно, их нет на казни египетской.

— Привет, — не отрывая взоров от книги, сказал Максим, непрерывно изучавший сведения о каркасных железобетонных конструкциях, и сразу стал отвечать на немой Танин вопрос. — Нет, позвать его я не могу. Всеволод недоступен, он заперся с лучшим конспектом в туалете.

— Я доступен, доступен… — начал оправдываться Севыч, выскакивая в прихожую с толстой общей тетрадью, и шепотом, чтобы не услышала Танечка, к какой он испытывал непреодолимую симпатию, о чем Воронову прекрасно было известно, обматерил своего друга пролетарским гимном. — «Кипит наш разум возмущенный»!

— Могли бы и поторопится. В очереди ребят всего ничего осталось, — сказала Таня, сначала проявив начальственную распорядительность, как пристало старосте группы, но потом, не сдержавшись, выпалила. — Доцент мне «автомат» поставил.

— У! — завыли парни от зависти волчьими тоскливыми голосами.

— Как ты смогла уговорить Чумаченку?

— Я ему отдалась, — потупив очи, чтобы не видно стало резвившихся там бесенят, ответила Таня и, наслаждаясь неподдельным смущением Севы, добавила. — В двух позах.

— У-у! — еще выше завыл Максим, оставив Танечку долго объяснять ревнивцу Пахомову, что она пошутила.

— Мир во время Чумы! — вяло прокомментировал Воронов обстановку из гостиной и, обойдя очень стороной коварное кресло, разлегся на мягком велюровом диванчике, потому что пора было отправляться в лапы доцента.

…Ему грезилось лицо Даши, то надменно-чужое, то светлеющее в улыбке; изящная кисть ее руки, затянутая в тонкую лайковую перчатку, которая однажды оказалась на автобусном поручне в такой близости от его пальцев, что он с трудом удержал желание прикоснуться к ней; нетерпеливый жест, каким она откидывала за плечо пряди светлых волос. Максим уже неделю и, как ему казалось, всю жизнь не ездил городским автотранспортом, мучительно отвыкая от своей любви…

— Сыр во время Чумы, — передразнила его Танечка, какая, оказывается, услышала его сентенцию, и подала чашку, накрытую сверху бутербродом с маслом и пластинкой голландского сыра. — Ешь и пойдем. Сева уже собрался.

— Аве, Цезарь, моритури тэ салютант! — приветствовал крепкий, словно штрафной удар футбольного мяча, кофе «Пеле» «идущий на смерть» гладиатор.

Зачет они с Севой последними, но сдали, и ликующий Пахомов поцеловал, как бы от радости, Таню, а Максим — зачетную книжку с росписью преподавателя: каллиграфически выведенным «Чума…» и неразборчивой завитушкой вместо окончания.

МАКСИМ: По случаю успешно завершившей эпопеи с зачетом Максим устроил вечеринку, благо его отец улетел в Германию, к бюргерам, заключать контракт на поставку новой партии стройматериалов, а деликатная мама ушла ночевать к подруге.

Второкурсники пили национальный студенческий напиток — водку, разбавленную до кондиции «Спрайтом», что улучшало ее ходовые качества — и освобождали холодильник не только от склянки с паюсной икрой, салями и окорока-«ореха», но и от трехлитровой банки кислой, противно-розового, винилового цвета капусты, которую родители насолили друг другу, затерявшуюся среди деликатесов.

— Раззе меведю докажешь, ик, што стоит мооз? Нет, ик, у него шкуа тостая, — сглатывая лишние буквы, жаловался «заваленный» доцентом Стасик Найденов, которого развезло не столько от выпитого, сколько от неприятностей.

— У вина одна вина: его всегда не хватает, поэтому, давай, стукнемся, — протягивал Воронову очередную рюмку друг Севыч, но бдительная Танечка ее перехватывала и, не находя, куда бы незаметно вылить, вынуждена была выпивать сама.

К утру угомонились: четверо легли на кровати в спальне, бледный Стасик — на ковре под торшером, а Сева и Танечка оккупировали комнату Максима, заявив, что у них будет ночь великой любви, где мирно заснули, едва обнявшись.

Окинув удовлетворенным взглядом картину, достойную кисти какого-нибудь великого баталиста, Максим, который почти протрезвел, принял контрастный душ, побрился с запасом — два раза, и пошел на остановку, потому что ему нестерпимо хотелось встретить Дашу, о какой он тосковал.

«Мооз» не стоял, зато мела сильная пурга, нахлестывая только что побритые чувствительные щеки, когда Воронов бежал к автобусу, в чьем «нутре» уже скрылась его любимая.

Максим имел правильное, хотя и не подкрепленное обширной практикой убеждение, что плакать сугубо девичье занятие, а настоящий ковбой может в крайнем случае только разве что крупно поиграть желваками, но он испытал приступ такой нестерпимой душевной боли и отчаяния, когда заметил, как девушка рванулась отойти, что у него выступили слезы.

Понимая, как он жалок и отвратителен, студент подумал: «Дарю тебе этот проклятый автобус, а сам буду ездить на собственном метро имени Любви Ивановны Неразделенной, ветерана движения, вот только докопаю на днях конечную под политехом. Там в мрачных тоннелях будут ходить черные поезда, потому что ты забрала свет из моей жизни. Я ведь вижу, как ты всегда отворачиваешься к лесу передом, а ко мне задом, и мысленно твердишь: «Дурак какой!» Не судьба! Нам, двоим, не стать одним…»

Максим протиснулся мимо пассажирки, стряхивающей ошметки мокрого снега с рыжей шубы, и шагнул в слепую метель, какая, будто шаман, напившийся для экстаза «мухоморовки», кружила по проспекту в буйной пляске, вздымая драные подолы снежных вихрей.

ДАРЬЯ: Не встречая на остановке своего персонального кремлевского часового, студента (то, что Он учился не вызывало сомнений, потому что однажды Дарья невольно проследила, как «Рики Мартин» зашел в политехнический институт), девушка почувствовала себя обиженной тем, с какой легкостью от нее отреклись. Беззащитный в своей влюбленности, о которой она знала, студент долго вызывал раздражение, но он старался, как мог, демонстрировать ей независимость, не надоедал, да и вид имел пригожий, а также широкие, в полсалона автобуса, плечи.