Валерий Болтышев - Огоньки Страница 3

– Да,– весело посочувствовал Виктор.– А вы займитесь аутотренингом. Внушайте себе запах, вкус. А?

– Сволочь! – взорвался сиплый.– Над людьми измываться! Сволочь гадская!

– Хи-хи-хи! – вдруг раздался из гроба ехидный старушечий голосок.– Хи-хи!

– Вот, берите пример,– невозмутимо сказал Виктор.– Люблю жизнерадостных людей. Здрасьте, бабушка.

– Хи-хи-хи! – ответил гроб.

– Она смеется! – воскликнул профессор.– Замечательно! А как погода там?

– Хи-хи! – не унималась старушка.

Ехидным хихиканьем она отвечала на все вопросы, и в конце концов Виктор решил:

– Сбрендила бабка. Или там, или уже здесь. Скорее, там.

Тем разговор и кончился. А старушка продолжала хихикать и хихикала уже пятый день. Кроме того, заслышав кошачьи страданья Жана, она начинала перекличку с ним и вопила куда громче и куда противней. Вопли не давали Брыкину уснуть. И может быть, оттого, что даром лежать было скучно, он все представлял себе зимний вечер, исчерченный тенями снег в огороде и мальчика, который плакал от маминой песни.

А как-то появился трамвай. Самый обыкновенный – выкатился из темноты, желтый, теплый, повис. В окнах люди, потом в дверях люди. Ноги по ступенькам.

«Надо же…– подумал Брыкин неохотно.– Лучше бы дочка представилась».

– Слышь, гляди-ка, Вить,– позвал он.– Трамвай, гляди.

Но Виктор не услышал. А люди сидели в желтом тепле, ехали – домой, в гости. Еще живые. «Они ездят, а я уже все. И лежу тут. Жил-жил – и все,– снова думал Брыкин, глядя на окна с тоской. И оттуда тоже смотрели. Один носатый, в очках, пялился прямо в него.– А может, меня видит? Или это когда помрешь только, все видишь? Поехал куда-то. На трамвае…»

Ничего Брыкину не надо было, ничегошеньки – только забраться вот по ступенькам, приткнуться бы где там. Хоть на час. Или меньше даже, минут на десять всего. Самую малость. Пустили бы только.

Брыкин и забыл про все. Всхлипнул, рванулся – но оттолкнул кто-то, а трамвай вдруг загудел и поплыл, поплыл куда-то вверх, поплыл. И лишь два огонька в темноте…

Вопли сумасшедшей старухи взбудоражили и без того неспокойное население кладбища. Сиплый – звали его Павел Павлович – при жизни он был завлитом в местном театре – откликался на каждую кошачью руладу лавиной такого сложного мата, что кот и старуха замолкали. Но ненадолго. Не спалось и соседям Брыкина.

– Виктор, вы знаете, с чем никогда не сможет смириться женщина? – шептала Вера Эдуардовна.

– Ты уже спрашивала, детка,– сдержанно напоминал профессор.

– Нет, Жан, я не о том! Я с бескультурьем смириться не могу! Подумай, если за нами наблюдают, а у нас здесь возмутительная ругань. Может нам, например, стихи разучивать? Вот: «Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли!..» Слышите, Виктор?

– Я уже думал об этом, детка, и… кажется, нашел. Надо, правда, еще кое-что взвесить…

– Грядет культурная революция,– усмехнулся Виктор.– Вы, случаем, не маоист, профессор?

– Здесь не над чем смеяться, Виктор Андреевич,– недовольно буркнул Жан.– Вы как культурный человек обязаны выполнить свой долг перед обществом.

– Готов! – хохотнул Виктор.– Предлагаю репрессировать атеиста! За явный саботаж!

– О, глянь, нахрюкался дядя! И рогом в землю! А? – засмеялся еще кто-то.

– Вы неисправимы, Виктор,– вздохнула профессорша.– И бесчувственны.

– Мяу! – плакала где-то кошачья душа.

– Мяу! Мяа-ау! – орала сумасшедшая старуха.– Клава Иванна я!

– А я вот думаю…– сказал вдруг Брыкин.– Вот как это понять: вот родился я, ну, там, жил, работал. А зачем, выходит? Для какой надобности?

– Ну, на этот вопрос трудно ответить однозначно, друг мой,– изготовился профессор, который и при жизни любил поговорить с народом.– А вы сами, интересно, как считаете?

– То-то и оно, что никак,– сказал Брыкнн.– Mнe получается, чтоб зачем-нибудь.

– Ну-у, друг мой,– укорил профессор.– Это явное заблуждение. Ну, вот вы сами говорите, что работали, так?

– Ну.

– А ведь своей работой вы приносили пользу. Вы ведь сантехником были?

– Ну.

– Вот. Вы ежедневно приносили пользу. Видимую, ощутимую, так?

– Так. В воскресенье не приносил,– уточнил Брыкин.

– Понятно. Так вот цель жизни человеческой, каждого человека в отдельности и общества в целости в том и состоит, чтобы приносить пользу людям. Вы – нам, мы – вам. И потому каждый человек нам дорог. И потому мы любим каждого человека. Согласны?

– Ну. И что?

– Как что?

– Ну и лежу я тут, хоть и приносил,– пояснил Брыкин.

– Вот несчастье-то еще… Жена, поди, прокляла все на свете. И дети ведь, наверно, есть. Вот стыдоба… Ле-жит, голубчик…– протянул женский голос.

– Ах, вот в чем дело! – обрадовался профессор.– Вот оно что! Значит, вознаграждения ждете? Рая? Нет, мой друг, загробного вознаграждения не будет. Но разве вы не вознаграждены? Разве вы не счастливы сознанием того, что приносили пользу! А все эти рай и ады – сказки, как видите.

– Так зачем тогда пользу приносить? – спросил Брыкин.

Виктор неприлично заржал.

– Нет, у вас типично потребительская логика! – вскликнул профессор.– Чистейшей воды прагматизм!

– Мя-ау!-завопила старуха.– Мя-ау!

Брыкин повернуться хотел, прижать кота.

– Господи! Не кричите вы, ради бога!– охнула Вера Эдуардовна.

– А вы знаете, что именно труд, полезный труд сделал из обезьяны человека? – горячился профессор.– Полезный труд!

– Знаю,– ответил Брыкин.

– Это-то он знает,– ехидно вставил Виктор.– Он не знает, зачем труд выкинул такую шутку…

Оборвав его на полуслове, мимо кладбища с мощным гулом и грохотом прокатился трамвай. Земля тряслась, у брыкинского гроба проломилась доска, а в могилу Богатикова, к его величайшему ужасу, упал комок глины, который купец принял за жабу. Когда же грохот наконец стих, все услышали странные булькающие звуки, исходящие из гроба сумасшедшей. Потом и они исчезли. Трамвай, видимо, здорово напугал старуху, и перекликаться с кошачьей душой в эту ночь она уже не пробовала.

– Так я не понял…– начал было Брыкин, но на него цыкнули разом с десяток голосов. И он замолк.

Вскоре с Брыкиным, вернее с его душой, произошла долгожданная метаморфоза: освобождение брыкинской души от бренного брыкинского тела. Виктор, который был свидетелем этого события, описывал все следующим образом…

Сначала в Брыкине что-то хлопнуло и зашипело, и над гробом появился дымок, а сам Брыкин ойкнул. Тогда Виктор заглянул в пролом между досками и увидел, как под ребрами у Брыкина перекатывается маленький красный шарик. Медленно, ощупью, подкатился к дыре, которая когда-то была брыкинским животом, и покачиваясь, поплыл вверх – так пузырек газа выбирается из болотной трясины.

В свою очередь Брыкин увидел ту же самую тьму, которая осточертела ему в гробу, только изредка утыканную красными огоньками. Кладбище было похоже на жэковскую бытовку, когда перегорит лампочка вдруг: темно и цыгарки слесарей светятся. Брыкин удивился только, когда заметил, что легко проникает сквозь землю, так легко, будто ее и нет. Он поднимался все выше, пока не уперся во что-то твердое.

– А это чего? – спросил он.

– Тот свет, в смысле – этот,– ответил Виктор.– Ну что, рады? Счастливы? Не желаете прогулочку по царству теней?

– Можно,– сказал Брыкин.

– Тогда вместе. Хоть разок в Вергилиях походить…

Они летели рядом. Кругом были все те же гробы и огоньки душ, похожие на окурки,– где по одному, а где кучками.

– Завидую, черт возьми! – сказал Виктор.– Радостно?

– Лучше, чем лежать-то,– ответил Брыкин.– Куда хочешь, туда и летишь.

– Ну-ну, попробуйте. Вот сюда.

Они свернули налево, и Брыкин уперся во что-то твердое.

– Опять тот свет?

– Он самый. Вернее, граница родного погоста.

– Ничего, зато сюда можно,– сказал Брыкин и двинулся направо.– Лучше, чем лежать-то.

– Лет через семьсот надоест, я думаю,– усмехнулся Виктор.– Но все равно завидую. И приятелю вашему сиплому, дурехе-профессорше… Представляете, мечтает о прекрасных временах, когда все кладбища сомкнутся – раз они разрастаются, то и сомкнуться должны, так она считает,– и она наконец попадет в лавру.. Маразм, но цель. А у вас есть цель, неофит?

– Не знаю,– сказал Брыкин.

– А у меня была. Когда первый раз вылетел из своего корыта, разогнался и – в стену. С лету. Раз, другой. Не вышло, дудки…

– А зачем это?

– Да ладно,– помолчав, сказал Виктор.– Летайте, развлекайтесь. Каждый развлекается как может. Тут один придурок за Пуришкевича себя выдает. Всего и доказательств-то – говорит, лысый был. А как зовут, не знает, забыл, мол…

Они летели в дальний конец кладбища.. Впереди светилось что-то вроде прогоревшего костра – куча красных огоньков – и слышался оттуда многоголосый хохот.

– Тот самый монах,– сказал Виктор.– Желаете приобщиться? Э, погодите! Вон ползет, видите?

Чуть поодаль передвигалось бледное пятно.