Валерий Болтышев - Огоньки Страница 4

Они летели в дальний конец кладбища.. Впереди светилось что-то вроде прогоревшего костра – куча красных огоньков – и слышался оттуда многоголосый хохот.

– Тот самый монах,– сказал Виктор.– Желаете приобщиться? Э, погодите! Вон ползет, видите?

Чуть поодаль передвигалось бледное пятно.

– Скажите что-нибудь шепотом.

– Зачем?

– Увидите. Скажите.

Брыкин подумал и шепнул: «Задница». Пятно замерло, насторожилось.

– Чего это он? – спросил Брыкин.

– Привычка такая,– усмехнулся Виктор.– Смотрите, теперь не отвяжется.

И действительно, бледное пятно плыло теперь за ними по пятам.

– А ну огорчим служивого! – предложил Виктор и скомандовал: -За мной!

Они влились в поток огоньков, которые чинно двигались двумя колоннами навстречу друг другу – так выглядит ночью автомагистраль. Виктор объяснил на ходу, что это бульвар кладбищенский. Бледное пятно заметалось позади и пропало. А навстречу, в кучке суетящихся огоньков, как Сатурн в своем кольце, плыл большой, сантиметра в четыре диаметром, ярко-красный шар.

– Гимназистка? – догадался Брыкин.

– Точно, – ответил Виктор. – Сеанс платонической любви. Кстати, профессорша вас еще не охмуряла, нет? Еще охмурит! Только дальше хмурежа дело нейдет: субстанция не позволяет.

– А? – не понял Брыкин.

– Так, к слову. Ерунда,– сказал Виктор и остановился.– Полюбуемся обществом. Чем не ассамблея? Вот – анахронизм, шестнадцатый век, монашенки.

Мимо проплывала четверка маленьких огоньков.

– Здорово, сестры! Зря, выходит, береглись-то?

– Выходит, так! – весело ответила одна. Остальные промолчали.

– А это кто? – спросил Брыкин, завидев какую-то очень деловитую кучку, в центре которой подпрыгивал темно-красный шарик неправильной формы.

– Это? – Виктор пригляделся.– Это профессор… Богатиков, э-э, и лже-Пуришкевич с ними! Остальных не знаю. Да, кажется, Жан всерьез…

– Кота здесь нету?

– Кота?

– Ну. Профессорского. Приволокли бы профессорше, чтоб не орал,– предложил Брыкин.– Надоел, паразит.

– Во-первых, не приволокли бы. Как его волочь, он же нематериален. А во-вторых, черта с два его тут разглядишь. Да и бог с ним, пусть орет! Единственная живая душа среди этого сброда. Думаете, он профессоршу ищет? Черта с два, он бунтует,– угрюмо проговорил Виктор и вдруг крикнул.– Ну что! Сколько веков уже ползаете? Рожи! Падаль благонамеренная!

Огоньки смешались, остановились, но тут же раздался твердый организаторский голос:

– Граждане, не обращайте внимания па хулиганские выходки! Это провокация!

Толпа вознегодовала:

– Хулиганье! Хамло! Козел!

– Драть их надо! Ох, дра-ать!

– Фармазон! Якобинец!

– Сволочь пьяная! Еще в трамвай лезет…

– Облик человеческий потеряли!

– Сами лезут под колеса, а потом за них отвечай…

В жизни Брыкина иногда случались подобные ситуации и, забыв о нематериальности, он рванулся ухватить приятеля за рукав. Не было рукава.

– Закудахтали,– довольно сказал Виктор. И крикнув напоследок: «Дерьмо!», предложил: – Ну что, к монаху?

И они полетели к монаху…

К сожалению, Виктор оказался прав: путешествия по царству теней Брыкину скоро надоели. Правда, слушал он монаховы анекдоты, иногда летал к сиплому о водке поговорить, но больше лежал в своем гробу и скучал. Виктор скучал тоже. И от шуточек его становилось еще беспросветней.

– Знать бы, что все таким идиотизмом кончится!.. Ведь как надо было жить! На всю катушку, чтобы свистело кругом! Вы, конечно, спросите – а зачем? Вы же философ, аналитик, вам смысл нужен… А надо жить! Вот так. А мы что?

– Не то че-то,– уныло соглашался Брыкин.

Хорошо, хоть ночью теперь можно было отдохнуть: профессор изобрел средство против старухиного мяукания. Теперь, когда начиналась кошачья перекличка, все кладбище по сигналу профессора начинало рычать и звенеть, подражая трамвайному грохоту, и старуха замолкала. Пугалась. Успех данной кампании окрылил профессора. Последнее время он целыми днями пропадал в обществе Богатикова, Пуришкевича и других деятелей, которых Виктор называл Союзом Душевного Благоденствия.

Одним словом, жизнь на кладбище била ключом. Все шло как надо. Но вот однажды, к ночи уже, прощаясь с Богатиковым, Брыкин увидел вдруг, как над гробом атеиста взвилась струйка дыма и тут же рассеялась.

– Видал? – спросил Богатикова.

– Батюшки…

Брыкин подлетел к гробу и заглянул внутрь. На том месте, где прежде слабо светился красный огонек, лежала куча пыли.

– По-омер!..– удивленно протянул Богатиков.– Насовсем помер…

И был он прав.

Атеистические убеждения оказались сильнее бессмертия души. Кузьма Алексеевич Петровский действительно умер. Насовсем.

Ночью на кладбище не спали. Но тихо было, очень тихо. Думали каждый о своем, хотя источником раздумий был подвиг атеиста.

Там, наверху, по-волчьи выл ветер, разбрасывая по погосту истлевшие остатки венков, сухая трава шуршала. И звуки эти захлестывали присмиревшие души безысходной звериной тоской. Кто-то заскулил тихонько.

– Эй,– шепотом позвал Виктор.– Не надо. Вы что… Старуху разбудите.

И голос стих.

Это Брыкин силился вспомнить песню, которую слышал тем давним вечером.

Странно, не комнатку с желтой лампой, не синее окно видел он. Брыкин видел себя теперешнего: в полуразвалившемся ящике, в кучке тлена – маленький красный огонек, похожий на незатушенный окурок. Горько было Брыкину, но он только скулил, вспоминая песню, а над ним в ночи ветер выл. Начиналась метель.

Утро принесло с собой событие, значимей которого не происходило здесь со времен Никона и раскола, когда десяток монахов сожгли себя в сарае, именуемом скитом, а души их очень эффектно, с песнопениями проваливались в недра.

Теперь же готовилось нечто не менее грандиозное. Едва проснувшись, профессор, не сказав обычного «с добрым утром», убежал куда-то, бормоча: «Пора! Решительно пора!»

Потом мимо, громко визжа, промчались две души.

– Это чего это? – спросил Брыкин. Никто ему не ответил.

Через некоторое время души пролетели обратно, тоже с визгом и тоже на большой, скорости. Навстречу им вылетела теперь тройка душ, таинственностью своей сея в массах недоумение и даже страх. По кладбищу загудел приглушенный хор испуганных голосов. В следующей тройке душ Виктор разглядел купца Богатикова и крикнул:

– Кузьма Савельич! Бросьте дурака валять!

Купец отделился от тройки и подлетел к ним.

– Что это у вас за брачные игры, Кузьма Савельич! Не надоело?

– Да ить как глянуть, батюшка,– вздохнул купец.– Оно, конечно, и не пристало купцу да и в годах с песьим визгом, значит, носиться. И одышка опять же тоже, значит… Эх, упрямый человек профессор ваш! Одно слово – ученый. Рази для неуча стал бы Богатиков такое вытворять!

– А что вы делаете-то?

– Как, значит, что? Народу возбуждение делаем.

– Ага! А зачем? – допытывался Виктор.

Богатиков помолчал и шепнул заговорчески:

– Сказать разве? Ась? Вот вам, Иван Семенович, батюшка, а вы – услуга, как говорится за услугу. Ась?

– Да ладно, чего там! Все свои,– успокоил Виктор.

– Ладно, по старой, значит, дружбе.– Богатиков придвинулся вплотную.– Переворот, уважаемые, будем делать!

– Какой переворот?

– Вестимо, какой! Государственный.

В это время над ними провизжало богатиковскос звено. Купец заспешил:

– Ну так как же, Иван Семенович? Может, сговоримся?

Виктор назвал его стяжателем, и купец обиженно улетел.

Не успел Брыкин спросить, что же такое случилось (из богатиковского шепота он ничего не понял), как появился профессор и закричал взволнованным голосом:

– Товарищи! Товарищи! Все на митинг! Все на бульвар!

Вера Эдуардовна взвилась и воскликнула:

– Жан, дорогой, я так счастлива! Ты вождь? Вождь? Почему же ты раньше не сказал, Жан? Я бы поняла!

– Не мог, детка, не имел права…– нетерпеливо ответил профессор и обратился к Виктору:

– Виктор Андреевич, сегодня надо решать, с нами вы или нет.

– Вы что, серьезно?– удивился Виктор.

– И весьма. Хотим поручить вам контроль за порядком на собрании. Осилите?

– Так вы серьезно? – понял Виктор.– Вот осел!

Брыкин видел, как по профессорской душе пробежали пурпурные пятна, но профессор только жестко произнес:

– Что ж, с такими, как вы, нам не па пути!

И улетел на бульвар.

На собрание Брыкин пришел вместе с Виктором. Бульвар уже был забит россыпями душ. Они перемигивались, как угольки в печке, и беспрестанно гудели. Жарко, было, хорошо. Над душами нависло штук десять огоньков, среди которых Брыкин узнал профессора, купца Богатикова и того, что выдавал себя за Пуришкевича. Вид у них был торжественный.

– Граждане! – взреял над собранием голос профессора.– Впрочем, почему граждане? Ведь все мы товарищи и друзья!

– По несчастью,– подсказал кто-то из толпы.