Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой Страница 3

По выходным к нам приходили гости, родственники Эммы Ивановны. Ее брат, полковник внутренних войск Владимир Иванович с женой Аллой Николаевной, инструктором Горкома КПСС, отец Иван Сергеевич с новой женой Валентиной Николаевной… (Бабушка Наташи умерла за пять лет до нашей свадьбы.) Разговаривали ни о чем, ели-пили, Эмма Ивановна на всех готовила, а потом, когда гости расходились, мыла посуду. Я много раз предлагал ей помочь, но она отказывалась. Она очень переживала расставание с мужем, стала курить, иногда позволяла себе выпить лишнее. Ела очень мало – обходилась, как зайчик, морковкой, капусткой. Я ни разу не видел, чтобы она полноценно обедала. Только кормила других.

В 1982 году умер мой дедушка Александр Алексеевич (отец моего отца). Дедушка был человек замечательный. Руководил крупными промышленными трестами, работал в министерстве рыбной промышленности, сделал много научных открытий. Играл на скрипке и баяне, разводил пчел на своей даче в Купавне, выращивал огромные помидоры и маленькие огурчики, всегда нам давал мед и овощи, обожал футбол, особенно игру «Динамо» (Тбилиси).

– Капиани, – он именно так говорил (через «а») – выдающийся волшебник. Смотрю на него – душа радуется.

Мы часто приезжали с отцом к деду в Купавну, он там жил со своей второй женой, тетей Ниной (моя бабушка Зина умерла, когда мне было полтора годика), ходили в лес за грибами, дед играл на скрипке и, как ребенок, трогательно ждал комплиментов. Я их всегда ему говорил, хотя играл он не слишком хорошо, абсолютного слуха, как у меня, у него не было.

В том же году умер и дедушка Наташи – Иван Сергеевич. Умер от старых ран, полученных еще под Сталинградом, где он воевал рядовым…

Мои родители не сообщили мне сразу про смерть деда, не хотели меня травмировать, похоронили его без меня – я был в Кубиковске.

А Ивана Сергеевича мы хоронили вместе с моей новой семьей. Гроб несли от его старого частного дома до кладбища, процессия растянулись метров на тридцать, потом были поминки.

После смерти Ивана Сергеевича Эмма Ивановна совсем захандрила, она стала еще сильней ругать Ивана Ивановича. А у него родилось еще двое детей. Один из них – мальчик. Все-таки мой бывший тесть добился своего.

Так мы и жили в провинции, в районном центре, а в институт, в Кубиково, ездили каждый день на рейсовом автобусе.

Из областного центра частенько возвращались на попутках – выходили на дорогу, голосовали. Останавливались в основном грузовики. В конце пути мы давали водителю пятьдесят копеек или вообще ничего не давали. Ни один водитель за четыре года не спросил у нас о гонораре за свою работу.

Учились мы с Наташей неплохо, особенно по литературе, русскому языку. Марксистско-ленинские науки мне давались легко, а Наташа в них ничего не понимала.

В двадцать лет меня исключили из комсомола. Ни за что. Я просто забывал платить взносы.

Комсомольцы вызвали меня на бюро и стали шпынять:

– А ты очень неправильный комсомолец… Почему не платишь взносы?

Один жирный парень, редактор институтской многотиражки Толя Мокрых возмущался:

– А я знаю, что ты за фрукт, мне говорили друзья, что ты и паспорт потерял.

Я отвечал:

– Да, потерял – ну и что? Скоро вообще в мире не будет никаких паспортов. Это все лишнее. А взносы я заплачу.

– Но ты же не комсомолец по сути, – отвечали мне.

– Я считаю, нужно в душе быть комсомольцем и хорошим человеком, а все остальное потом.

Исключили.

Я пришел домой. И сутки не поднимался.

Я понял, что никогда не уеду за границу, не увижу ни Парижа, ни Берлина, ни Америки… Все дороги мне были закрыты.

Наташа легла со мной на полу, гладила меня и говорила:

– Все это ерунда. Все обойдется. Сама система этих дураков скоро рухнет. Скорее, чем им кажется. А ты объездишь весь мир.

Я посмотрел на нее непонимающим взглядом.

– Точно, – сказала она.

И я поднялся с пола.

Что такое счастье? Оно многообразно. Порой малая толика света, одна человеческая фраза – огромное счастье.

Мое счастье – это Наташа.

ГЛАВА 2. СЕЛЬСКАЯ ШКОЛА

Из друзей детства я поддерживал отношения только с Сережкой Грушиным. Он писал мне из Москвы, потом из армии, потом снова из Москвы.

В восемнадцать лет Сережка пополнил ряды доблестных вооруженных сил СССР – оказался сначала в Душанбе, а потом (после «учебки») самолетом его переправили в Афганистан.

Он стал охранять Кабульский аэропорт.

Когда он прилетел, была весна. Цвели цветы. Много цветов. Острые, как зубная боль, горы подпирали яркое синее небо.

– Природа как на курорте, – подумал Сашка.

Из созерцательного и расслабленного настроения его вывел сержант Жаков:

– Ложись!

Начался обстрел. Оттуда-то стреляли, Сережка не понял – откуда. Он бросил свой гранатомет и свалился в прилипшей к спине гимнастерке на холодную землю.

Жаков очнулся первым и стал кричать:

– Груша, твою мать, огонь!

Сережка схватил гранатомет и стал стрелять вверх. Он боялся не умереть, он боялся Жакова, его криков и последующих разборок.

В воздухе появились наши вертолеты, Сережка прекратил стрелять. И опять лег на землю.

Прошел его первый день в Афганистане.

Сергей прослужил в Афганистане три месяца и был ранен. Ему повезло, пуля каким-то невероятным образом прошла через щеку навылет. Лечили его в лазарете три месяца. Вскорости комиссовали.

Он пришел домой с орденом Красной звезды и книжкой ветерана войны. Начал искать работу.

Устроился грузчиком на чаеразвесочную фабрику.

Работа кормила. Он получал почти двести рублей и подворовывал – выносил чай в штанах. Потом продавал его знакомым из нашего двора.

Ночами ему снились афганские бомбежки.

Он просыпался, крича:

– На помощь, на помощь!

Больше заснуть не мог.

Ночами он писал мне письма. Почти все из них доходили до адресата. Я ему отвечал. …В Москве я бывал редко, но еженедельно звонил родителям, еще мы переписывались. Они были рады, что я учусь, женился, нашел себя. В Москве у меня не было никаких перспектив. Главное – там никто не мог решить наш квартирный вопрос. А жить с родителями и молодой женой в одной квартире я опасался, боялся, что Наташа не поладит со свекровью, моей волевой мамой.

Легкие, как ласточки, студенческие годы пролетели мгновенно. Даже быстрее, чем детство. В 1986 году сразу после института нас с Наташей благополучно распределили в сельскую школу в родную Кубиковскую черноземную область, в село Среднеспасское.

За областной и районный центры я не держался – служить в армии не очень хотелось. А на сельских учителей распространялась бронь. …Мы приехали с Наташей в район в августе, накануне учебного года. Прошлись по селу. Увидели огромные колхозные поля, свежие невырубленные просеки. Село Среднеспасское состояло из двух больших улиц, вдоль которых виднелись низенькие одноэтажные бревенчатые избы с мезонинами. Магазин был один. Туда привозили белый хлеб (который местные жители ласково называли булочкой), черный ржаной хлеб, водку, жигулевское пиво и мыло. Еще иногда на прилавки выбрасывали консервы. За всем остальным приходилось ездить в райцентр.

Мы шли через огромное поле по узенькой протоптанной тропинке к старой двухэтажной деревянной школе, комья жирной питательной черноземной земли прилипали к нашим нелепым городским туфлям.

Поле перерастало в лес. Мы зашли и в лес – красивый, смешанный, правда, изрядно загаженный. Повсюду валялись пустые бутылки из-под водки и жигулевского пива…

Реликтовые вековые сосны, подпирающие небо, росли вперемешку с мелкими и невзрачными кустарниками. На опушке мы заметили боярышник и волчью ягоду… Все рядом.

Посредине опушки возвышался муравейник, огромный, как Вавилон. Муравьи были заняты увлеченным и малопонятным делом – строили свою невероятную муравьиную цивилизацию.

Сосны, боярышник, волчья ягода, муравейник… Лес давал полное представление и о человеческой жизни… …Директор школы – сорокапятилетний стареющий бородатый математик Сергей Петрович Носенко – встретил нас очень радушно, учителей в школе не хватало; он предоставил нам в бесплатное пользование просторную, пустующую и основательную избу-пятистенок и участок черноземной земли в двадцать пять соток. Газа и телефона в избе не было. Удобства – во дворе. Но посредине дома стояла внушительная русская печь с лежанкой, которая отапливала все четыре комнаты. …Мы стали налаживать наш непростой крестьянский быт.

Дрова мне приходилось колоть самому, но я не расстраивался. Это была хорошая физкультура. Березовые чурбаки горели долго и хорошо, хотя и оставляли опасную копоть в дымоходе. Печка нагревалась не скоро, но держала тепло до утра.

Наташа проявляла ангельское терпение. Хотя ей приходилось в селе, конечно, нелегко. Наташа выросла в интеллигентной городской семье врачей. С детских лет ее все лелеяли и оберегали…