Вячеслав Козачук - Сказки антикварного магазина Страница 3

- Ты спрашивал, как я попал к писателю? Рассказываю!

Писатель, надо сказать, был маститый. Лауреат Шевченковской премии, живой классик, его даже в школе «проходили». Уважением пользовался таким, что у него по выходным весь литературный бомонд собирался. Со всей Украины, бывало, съезжались! Из Харькова, Львова, Одессы, Крыма… Но власть он не жаловал, жесткий человек был, войну прошел от первого до последнего дня, правду-матку резал в глаза, невзирая на чины и звания. И на язык остер был, скажет, что ярлык наклеит. За то некоторые его и боялись, и тихо ненавидели, и заискивали перед ним… Особенно от него руководству Союза писателей доставалось, он их звал «литературными чинушами». Но они ему тоже, как могли, пакостили, правда, по-мелкому, в силу возможностей, но иногда обидно ему бывало. То в делегацию за «бугор» не включат, то путевкой в дом отдыха обделят, то при составлении плана издательства «забудут»…

Но зато у интеллигенции он в большом почете был! Жизнь писатель повидал, и горя хлебнул немало, было о чем поведать ему. За «толстыми» журналами, где его печатали, в библиотеках в очередь записывались, до дыр зачитывали. Он знал об этом, но не занесся, человеком скромным оставался…

Да, так это я о чем?.. А! Как я к нему попал…

Доходили до комитетчиков слухи, что на посиделках у классика не только литературные стили обсуждают. Дескать, националистские разговоры у него ведутся, некоторые высказывают несогласие с линией партии и правительства. А в тот момент «контора» как раз «националистами» очень интересовалась, задача такая гэбистам была поставлена. Вот они всеми правдами-неправдами пытались своего в окружение к мэтру внедрить, да все не выходило. Проницателен писатель был!.. Поглядит-поглядит на человека, послушает с четверть часа, да и давай гостей выпроваживать, мол, простите старика, гости дорогие, годы свое берут… Но гости-то сразу и смекали, что стукачок в компании… Посочувствуют для виду, да и больше ни гу-гу…

Тогда комитетчики по другому пути и пошли, использовали, так сказать, достижения науки и техники. Это сейчас об этих устройствах каждый пацан знает, а тогда о них только компетентные органы осведомлены были…

Как раз юбилей у писателя приближался, круглая, значит, дата… Решили в «конторе» подарок ему подготовить.

Вместо моей картины «комитетчикам» могла на глаза попасться любая другая… Им главное — рама помассивней, позабористей, чтобы микрофончик махонький спрятать можно было. Конечно, нашли такую, возможности-то у них неограниченные были! Из запасников Русского музея, значит, мою извлекли, умельцы «конторские» над ней потрудились, что надо вставили. Вручать же вызвали секретаря Союза писателей, председателя — честный мужик был, не шел на уступки «конторским» — накануне в больницу под каким-то предлогом уложили. А секретарь у них чуть ли не штатным числился, «стучать» — вроде его хобби было. Писателем его, прямо скажем, никто не считал, так, сочинитель дерьмовенький. Все его творчество и состояло-то в книге фронтовых рассказов, да и то — писанных на основе репортажей военкоров. Сам-то он редактором фронтовой многотиражки всю войну прошел, на передовой так ни разу и не побывал… Как мина посвистывает, только по пересказам знал. Но зато «лизать» и «стучать»… По этой части он виртуозом был. Таким вот образом он в руководство Союза писателей и пробился. А до войны он инструктором в райкоме комсомола в Черкасской области работал. Как война началась, его призвали, да и определили в дивизионную газету. Там-то он письменно излагать и учился. Нет, ну дураком его считать, конечно, ошибкой было бы, неглуп был, совсем неглуп…

Да, так это я о чем?..

Вызвали комитетчики секретаря, вручили картину, заинструктировали до слез, объяснили, что и как делать надо, и отправили с подарком писателя поздравлять. Секретарь задачу выполнил, как велено было. Картину вручил, да не просто в руки отдал, а сразу определил на то место, на которое ему гэбисты указали. Да так мерзавец все хорошо обыграл, что у писателя даже тени сомнения не возникло. С тех пор картина там и пребывала. А место, надо сказать, специально выбиралось, оттуда, по расчетам спецов комитетских, наилучшая слышимость должна была быть.

И действительно! Слышно на записях было, как будто сам там сидишь… М-да, плохих кадров тогда в комитете не было, это позже кумовство и там процветать начало…

С тех пор «слушать» писателя стали регулярно. Все его посиделки на пленках магнитофонных зафиксировали. Затем анализировали, операции разрабатывали. В результате — кого посадили, кого в психушку упрятали…

А среди коллег-писателей пополз слушок, что доносчик у писателя окопался-прописался. Вот компании собираться и перестали, опасались литераторы друг друга, каждый соседа подозревать начал. Очень расстраивался классик, никто ведь ему причину не объяснял.

Начали к писателю поодиночке захаживать. Но аппаратура-то пишет… Ей все равно, сколько у писателя в гостях — один или десять.

Разговоры с глазу на глаз еще откровенней повели. Комитетским бы слушать да досье наполнять, но они рвение проявить решили. Начали работу проводить. Тут уж все сомнения сразу и отпали. Друзья-коллеги вывод сделали: писатель на старости лет на «контору» стал работать! Потому как больше об этом рассказать и некому, в квартире писателя вдвоем были.

Да-а… Подставили классика… А может, у них так и было задумано?.. Может, неслучайно власть писателя сразу возлюбила? Выдвигать начали, за границу посылать, демонстрировали всем: вот, дескать, ценим, уважаем…

Отвернулись от него друзья. Бывало, неделями ни одного звонка…

Сильно переживал писатель. Квартира у него была в самом центре Киева, возле Крещатика, так он в ней почти и не жил, все на даче пропадал. Оно, может, так бы и сошло все на нет, но на каком-то празднике, другой писатель, тоже известный и уважаемый, почти классик, взял да спьяну и брякнул ему, дескать, что ж ты, и фронт прошел, и всю жизнь прожил праведно, а на старости лет в сексоты подался. Чего не хватало?

В тот вечер у моего классика обширный инфаркт и случился. До больницы не довезли…

Рассказчик как-то странно почмокал, издал еще несколько дивных звуков и замолчал окончательно. С минуту висела плотная удушливая тишина. Затем чей-то тоненький голосок поинтересовался:

- А с иудой тем, секретарем, что стало?

- Да ничего, — удивленно ответил повествовавший. Помер своей смертью, на Байковом кладбище с почестями похоронен. Правда, моего классика не намного пережил, всего-то лет на пять…

Как оказалось, это дежурство было последним. Когда я в очередной раз приехал к закрытию, в полупустом помещении меня встретил хмурый хозяин и известил, что магазин он закрывает. На все мои расспросы что-то невнятно мычал, а затем в сердцах выдал, что «дань», которой его обложил рэкет, совершенно неподъемна, и ему проще закрыться, чем кормить еще и свору нахлебников…

…Спустя год с небольшим, майским вечером я возвращался домой. Почему-то мне захотелось пройтись по Крещатику, посмотреть на цветущие каштаны, беспечно фланирующую молодежь, ностальгически вдохнуть воздух беззаботности, присущей молодости…

На углу Крещатика и бульвара Шевченко я нос к носу столкнулся с Витей, моим сменщиком по работе в антикварном магазине. И хотя встречались мы нечасто, тем не менее, симпатизировали друг другу. Меня привлекало в нем то, что, пройдя «горячие точки» — Афганистан, Сомали, повидав смерть вживую, — Витя остался человечным, но в то же время в нем не было истеричного надрыва, который часто встречается у воевавших в общем-то мирное время. Когда ему — как и большинство молодых офицеров он по мере возможности старался подзаработать — необходимо было в силу служебной необходимости поменяться со мной «ночевками» в магазине, он приезжал ко мне на работу, долго, видимо, стесняясь, ходил вокруг да около, пока я, наконец, сам не догадывался о приведшей его причине.

Увидев меня, Витя искренне обрадовался. Долго тряс руку, похохатывал, а затем, поинтересовавшись моими планами на ближайшие два часа, предложил:

- Давай попьем пива. Здесь неподалеку открыли пивной бар с настоящим пльзенским пивом!

Время у меня было, да и поболтать с ним мне всегда было интересно.

После первой кружки и выяснения у кого как обстоят дела, неизбежно вспомнили и о периоде, когда охраняли антикварный магазин. И тут Витя меня ошарашил:

- Саша, скажи мне, ты, когда в магазине ночевал, ничего необычного не замечал? Ничего странного там не происходило?

Чуть помявшись, я все же вкратце рассказал о подслушанных беседах.

Витя, внимательно выслушав меня, вздохнул с облегчением:

- Ф-фу, черт! А я пугался, что это только у меня такие видения! Понимаешь, ведь я даже жене не мог об этом рассказать! Она бы сразу решила, что это у меня после контузии «крышу» сносит… Да-а, тогда они меня здорово попугали!