Шарлотта Линк - Хозяйка розария Страница 3

Несмотря на ранний час, солнце уже светило довольно высоко над восточным горизонтом, отбрасывая косые красноватые лучи на гребни волн. Сентябрьский день обещал быть ясным и напоминал о лете. Всю последнюю неделю стояла необычайно теплая для начала осени погода. На утесах красным ковром цвел вереск, на берегах бухт светло блестел песок. Бакланы и крачки не спеша взлетали с берега, отправляясь на утреннюю охоту.

Беатрис пошла по тропинке дальше. То и дело наклоняясь, она срывала ягоды ежевики и с наслаждением отправляла их в рот. Это был своего рода отвлекающий маневр. Эти минуты дня, эта прогулка высоко над морем, были самыми опасными моментами ее повседневного бытия. С заливом Пти-Бо, куда вела тропа, были связаны главные воспоминания ее жизни — все равно, плохие или хорошие. В плохих воспоминаниях просыпались прежние страхи, до сих пор не утратившие своей прежней силы. К хорошим воспоминаниям примешивалось чувство невозвратимой утраты, печаль о том, что моменты счастья скользнули по жизни, но не укоренились в ней. Беатрис давно запретила себе любые поползновения жалеть себя, но временами она все же не могла удержаться от горьких мыслей о том, что жизнь подарила ей не слишком много счастья. Она невольно принималась сравнивать себя с Мэй, которая жила легко и без проблем, если не считать надуманных болезней и мрачных прогнозов, касающихся судеб мира и вселенной. Мэй ни разу в жизни не пришлось пережить истинную трагедию. Самым болезненным событием стала смерть ее отца пять лет назад. Отцу было девяносто два года, он умер в превосходном лондонском доме престарелых от сердечного приступа, и Беатрис была убеждена в том, что закат его жизни прошел лучше, чем у большинства других людей, а конец его был легким и безболезненным. Мэй изо всех сил делала вид, что переживает ужасную драму, в то время как ее престарелая мать, оставшаяся одна в том же доме престарелых, приняла удар судьбы с куда большим достоинством.

Муж носил Мэй на руках, дети ее не разочаровали, и даже внуки оказались образцовыми, за исключением, возможно, Майи, перед которой не мог чувствовать себя в безопасности ни один мужчина на острове, но и она успокоилась после того, как пережила свой период бури и натиска. Нет, жизнь никогда не была по-настоящему жестокой к Мэй.

«А со мной? — спросила себя Беатрис. — Со мной жизнь обошлась жестоко или нет?»

Этот вопрос неизменно возникал в ее мозгу, когда она оказывалась на этой тропинке, и поэтому Беатрис иногда думала, что ей следовало бы избегать залива и его окрестностей. Но до сих пор ей счастливо удавалось оставлять вопрос без ответа и вытеснять его прочь из сознания, и каждое утро она, с непреодолимым упрямством возвращалась на знакомую тропу, по которой ходила уже несколько десятков лет. Эта прогулка стала укоренившейся привычкой, от которой Беатрис не желала отказываться из-за пары мучительных мыслей.

Вот и сегодня Беатрис отбросила в сторону вопрос о превратностях жизни и громко кликнула собак — настала пора возвращаться домой. Хелин наверняка уже сидит в кровати и ждет чашку утреннего чая. Беатрис знала, с каким нетерпением Хелин ждет ее возвращения с прогулки. И дело было не в том, что ее мучила жажда или донимал голод. После долгой ночи Хелин жаждала увидеть человека, которому можно было бы поплакаться в жилетку. Хелин много и охотно плакала и, подобно Мэй, погружена в свои мелкие болячки и недомогания, но в то время как Мэй могла быть веселой и жизнерадостной, Хелин была воплощением неудовлетворенности и вечной воркотни.

— Мальчики, пошли! — крикнула Беатрис собакам, не делая исключения для Мисти — единственной сучки в этой маленькой своре. — Нам пора домой, поухаживать за Хелин!

Собаки пронеслись мимо и впереди Беатрис устремились к родному дому. Если до этого их возбуждала перспектива вольно побегать возле моря, то теперь их также неудержимо влекла перспектива обильного завтрака.

«Они всегда всем довольны, — подумалось Беатрис, — потому что для них важны самые простые вещи. Они не задают себе вопросов, они просто живут».

Обратный путь она проделывала быстрее, чем путь на прогулку, а войдя на порог, стряхнула все мучительные мысли.

Дом, сложенный из коричневатого островного гранита и окруженный розами, рододендронами и огромными синими гортензиями, выглядел в утреннем свете, как маленький, мирный райский уголок. Зеленые ставни на всех окнах были широко открыты, кроме ставен в комнате Хелин на втором этаже. Было ровно половина восьмого. Все жители острова Гернси могли проверять часы по Беатрис.

Без десяти восемь Беатрис вошла в комнату Хелин с подносом, на котором стояла чашка чая и тарелка с двумя поджаренными тостами. Несмотря на то, что Хелин утверждала, что по утрам не в состоянии даже смотреть на еду, хлебцы каждый раз непостижимым образом исчезали с тарелки. Однажды Беатрис прямо спросила об этом Хелин, и та ответила, что скормила хлеб птичкам, но Беатрис поверила ей только наполовину. Хелин была стройной и тонкой, но назвать ее истощенной было нельзя, и было ясно, что ест она больше, чем признает.

Она включила лампу на ночном столике и сидела в постели, опершись на подушки. Вероятно, Хелин уже побывала в ванной, так как волосы ее были аккуратно расчесаны, а губы блестели только что наложенной светло-розовой помадой. Беатрис ощутила укол раздражения: неужели Хелин, уж коли она встала, была не в состоянии открыть окна и ставни? В комнате было темно, жарко и душно, как в склепе, но Хелин, видимо, сознательно добивалась такого впечатления. Ей было восемьдесят лет, и временами ей изменяли память и логика, но она всегда проявляла удивительную сообразительность, когда хотела возбудить сочувствие окружающих.

Хелин хотела, чтобы ее жалели с утра до вечера. Беатрис знала, что она не всегда была такой, но у нее всегда была склонность напускать на себя вид полной беспомощности, чтобы окружить себя людьми, готовыми из сочувствия и сострадания в любой момент подставить ей плечо. С годами, однако, эта склонность усилилась настолько, что теперь не осталось почти никого, кто выносил вечную слезливость Хелин.

— С добрым утром, Хелин, — сказала Беатрис и поставила поднос на столик у кровати. — Как тебе спалось?

Она слово в слово знала ответ, и Хелин не замедлила его дать.

— Честно говоря, я почти не сомкнула глаз и ворочалась всю ночь. Два раза я включала свет и пыталась читать, но от утомления просто не могла сосредоточиться и…

— У тебя просто слишком жарко, — перебила ее Беатрис. Она пробыла в комнате Хелин всего пару минут, но ей казалось, что она вот-вот задохнется в спертом липком воздухе. — Я не могу понять, почему ты летом спишь с закрытыми окнами!

— Сейчас уже не лето. Сегодня второе сентября!

— Но на улице тепло, как летом!

— Я боюсь, что ко мне может кто-нибудь залезть, — уныло произнесла Хелин.

Беатрис презрительно фыркнула.

— Послушай, Хелин, ну как можно к тебе залезть? Здесь нет лестницы, по которой можно взобраться на второй этаж!

— Стена не совсем ровная, и любой ловкий вор-верхолаз смог бы…

Беатрис решительно открыла окно и распахнула ставни. В комнату хлынул живительный поток свежего воздуха.

— С тех пор, как я нахожусь в здравом уме, я все время сплю с открытыми окнами, Хелин, и ко мне пока еще никто не забрался — даже когда я была молода и привлекательна, — добавила она, стараясь шуткой сгладить сквозившее в ее тоне раздражение.

Но Хелин не улыбнулась. Она на мгновение зажмурила глаза от яркого света, потом взяла с подноса чашку и отхлебнула чай.

— Что ты сегодня собираешься делать? — спросила она.

— С утра поработаю в саду, а во второй половине дня встречусь с Мэй в Сент-Питер-Порте.

— Да? — с надеждой в голосе спросила Хелин. Беатрис и Мэй иногда, собираясь на прогулку или в магазины, брали с собой Хелин. Она очень любила общество Мэй, что и неудивительно, ибо Мэй была неизменно заботлива и обращалась с Хелин куда теплее и сердечнее, чем Беатрис. Мэй всегда живо интересовалась самочувствием Хелин, участливо и терпеливо выслушивала ее жалобы. Мэй никогда не раздражалась, не затыкала ей рот, как Беатрис, никогда не давала Хелин почувствовать себя докучливой старухой, которая только и делает, что действует всем на нервы. Мэй неизменно была очаровательна и мила. Но, к несчастью, не она решала, что и как будет происходить; тон здесь задавала Беатрис, а она никогда не горела желанием брать с собой Хелин.

Вот и сейчас Беатрис не сочла нужным ответить на исполненное отчаянной надежды «да?». Вместо этого она принялась наводить порядок в комнате Хелин. Беатрис убрала вчерашнее белье, достала из комода свежее и положила его на кресло.

— И что вы будете делать в Сент-Питер-Порте? — не отставала Хелин. — Пить кофе?