Автор неизвестен - Азюль Страница 30

— Билеты, пожалуйста, — попросил он грозно, войдя в вагон.

Негры развели руками и стали что-то лопотать на своем языке. Их способ проезда называется «азюлянт-дурак». Человек начинает строить невинную рожу, признаваться в полном незнании немецкого и других языков и жестами утверждать, что «ничего не понимаю, ни о каких билетах в жизни не слышал, вокруг царствует коммунизм». Контролер им в ответ высказался по-немецки, что не хорошо, мол, и приказал сойти на следующей остановке. С арабами история повторилась, и ко мне он подошел уже злой, с плохой миной на лице, видимо, собираясь послать вслед за ними. Я показал билет. В его взгляде высветилось разочарование и недоумение. Он, наверное, решил, что или немец взбесился и едит на поезде, или азюлянт с ума сошел и купил билет. Я ухмыльнулся ему в ответ.

День оказался исключительным и железная дорога решила в полной мере предоставить свою программу развлечений азюлянту, пожелавшему себе на голову развеятся от скуки лагеря. Очередная дурная история вышла в справочном бюро на франкфуртском вокзале.

Сам он очень большой, к тому же узловой. Огромное, массивное табло приглашает в рейсы во все концы Европы, причем почти немедленно. Только выбирай, куда тебя тянет! Глаза тут же разбежались, сердце непритворно забилось в слабой груди и я чуть было не поддался завораживающему влечению отправится в сторону Рима или Парижа, но вовремя включился внутренний тормоз и страна грез исчезла. Я решил довольствоватся небольшим круизом в соседнюю землю, а о подробностях маршрута решил разузнать в информации. Но тут, на перекрестке международных путей непосвященного ждет немедленное разачарование.

Выстояв совершенно стойко огромуню очередь, я оказался перед очами информатора. Это был толстый, противный с красной мордой, иначе не назовешь, тип, который сверлил окружающий хамским взглядом, давая понять, что они должны ему весь мир, а он делает большое одолжение, что вообще отвечает на чужие вопросы.

— Извините, — обратился я на английском, — мне нужно узнать, как проехать в Людвигсхафен, пожалуйста.

Сморщив губы, тот процедил:

— Я не говорю на английском.

Его глаза и интонация ясно выразили, что он думает об иностранцах, и куда бы он их всех дел, будь другие времена.

— Но я не говорю на немецком, — вежливо развея руками я. — Может вы позовете человека, говорящего на английском?

Он сморщил физиономию, отвернул взгляд в сторону, отрицательно качнув головой, и явно потерял ко мне всякий интерес. Но я умею возбуждать к себе любопытство!

Я хоть и иностранец, но нахамить могу получше его. Презрительно посмотрев в аморфную морду, и ни на секунду не задумываясь, я выпалил длинное и сочное американское ругательство, изобразив из себя обиженного янки со среднего Запада.

Это нехорошо, я знаю. Но обстановка порой требует нетрадиционных решений. Он резко повернулся ко мне и весь покраснел еще больше, став совсем похожим на вареного рака. Пикантность ситуации заключалась в том, что он «английский не знает», и, следовательно, понять сказанного «не может». С подобных типов сбить спесь можно лишь неординарными методами, да и то ненадолго.

— Людвигсхафен, — назвал я ему еще раз пункт назначения и тот, скрепя зубами, набрал что-то на компьютере, а потом выдал мне бумажку со всеми пересадками и временем отправления поездов. Справедливость восторжествовала. Я победно прошествовал на нужную платформу, он записал на счет иностранцев еще один невосполнимый долг.

Без приключений добравшись до Майнца, пересел на другой поезд. Тут на мою голову свалился новый работник железных дорог. Теперь это оказался контролер, и появился он на сцене сразу. Я ему, для начала, подал билет, тот посмотрел, пошел дальше. Через десять минут приходит опять: «Билет!» Билет, так билет. Может у него памяти нет? — подал ему опять, он опять посмотрел. Еще через десять минут он снова возвращается. «Господи, думаю, — неужели опять? Чего он в моем билете нашел?» Он на меня так хитро посмотрел и вкрадчивым голосом, мол, «А на этот раз как?», спросил: «Билет?» Ну что ему тут скажешь? Только если в рожу плюнуть, но положение не позволяет. И не менее хитрым голосом я ему в ответ: «Вот он!» — и подаю билет опять. Если дурачок в игрушки играть задумал, то тут ничего не поделаешь, ему по должности можно — он немец.

Ну, если честно признаться, то все эти события утомимли и я с явной тоской вспоминал тишину и блаженную нудность лагеря.

Короче к другу Валере я приехал злой, как собака.

Друг мой сидел тоже в своего рода лагере. Живут здесь все такие же как и он переселенцы, домики у них ничего, но в квартире по две семьи. Сели, выпили, поели. Он рассказывал о себе, я о себе, жаловались на Германию, вспоминали Россию — короче, занимались обычным делом всех иммигрантов. Он не работал, а учился на каких-то курсах языковых. Ему за это платили около тысячи трехсот, как он говорит. По моим представлениям это вполне сносная сумма за безделие.

Каждые пять минут в комнату забегал кто-нибудь, то взять видиокассету, то предложить выпить, то еще чего. Маленький черный еврейчик по имени Игорь, явился к нам и поинтересовался у Валеры, что он делает. Не дождавшись ответа показал две бутылки «Шери бренди». Валера недоверчиво посмотрел и спросил, пробовал ли он его.

— А как же?! Проверенно: мин нет!

Ему представили меня.

— Ну и как на азюле?

— Как… Мины проверяем каждый день.

Я уже успел привыкнуть, что вся моя жизнь в Германии — это сплошная цепь попоек. Изо дня в день, так или иначе, меня втягивали в компанию. До Германии во мне жило убеждение, что русские — это самый пропойный народ в мире, но здесь я понял, что это совсем не так. К какой бы ты нации не принадлежал, но стоит добраться до дармовых денег, как начинаешь спускать их на спиртное. Не имею ничего против, особенно, раз деньги дармовые, но если превращать это в привычку, то ничего хорошего не добьешься. Я дал себе слово прекратить с этой ерундой, но напоследок напиться, причем, не откладывая дело в долгий ящик. Втроем взялись мы за шери, и одновременно с этим они делились со мной опытом жизни.

— Тут рядом с нами казахи живут, — жаловался Валера, — так они не успеют прибыть, тут же плакать начинают. Корова у них там осталась, лошадь, пришлось знакомым продавать, жалко, мол скотину! Вот заботы тоже!

— Да-а! — я задумчиво покачал головой. — Может мы там тоже должны были корову завести, так, глядишь и остались бы…

— Не-е! — шери уже схватывало его голову и она качалась вовсе не в такт словам. — Мне корова ни там ни здесь не нужна. Вообще, у меня там все было! По правде! Вот тут и наши сядут вечерком и плачут — у них все было! А ни хрена у них там не было! Только придумывают теперь. Друг перед другом выпендриваются. И плачут, что здесь нехорошо, а там все будто было. Не поймешь их, жидов этих… А я не страдаю! Что еще надо? Вот ни работать тут не надо, ничего. Пособие капает, жить дают.

— И не скучно тебе?

— Скучно! Поговорить почти не с кем… — он вяло махнул рукой. — Все пьем да пьем! У меня библиотека багажом идет, да все никак не доберется, черт бы их драл!

— Так иди работай. Какие у тебя проблемы? Разрешения на месте. Может на работе не заскучаешь…

— Заскучать не заскучаю. Но на какой мне хрен та работа? Я так за штуку имею в месяц и ничего для нее не делаю, на курсах появлюсь только. А работа что? Там нужно пахать и заплатят чуть больше той штуки, учитывая налоги.

— Ну ты прав, — а что? Он прав! Так вот.

Время медленно бежало, глаза мутнели от этого красно-кровяного шери. Скорбь по оставленной родине уже исчерпали по паре раз, так перешли на полный разнобой. Со мной делились опытом, я слушал.

— У меня есть страховка, — заплетающимся языком рассказывал мне Валера, — что, если мне адвокат нужен — пожалуйста. У меня есть страховка… Тоже одна есть. Я прихожу, к примеру к Игорю домой, повернусь и хлопну его вазу об пол, а ему денег за нее заплатят.

— Так иди скорее поперебей все к чертовой матери! И пусть мне денег дадут, — радостно предложил ему Игорь.

— Нет, нет, нет! Я сейчас пьян: нельзя! — он отрицательно помахал головой.

Мы помолчали, обдумывая преимущества жизни здесь. И вправду, кто в совке за разбитую вазу платить станет? Потом Валеру осенило и он уставился в мою сторону.

— Павел! — его языком, как и мозгами, явно игрались сейчас спиртные пары. — Вот ты, когда был хозяином фирмы, скажи сейчас: тогда ты был доволен?

— Я не знаю, Валера! Мне было об этом некогда думать.

— А я сейчас доволен! Мне пока ничего не надо! У меня на счету пятнадцать тысяч марок лежит, я ничего не делаю — и хорошо!

— Молодец! — я тупо на него посмотрел.

— Вот — Леня! Ты помнишь Леню?

Леню я помнил, немотря на выпитое шери. Он был нашим общим другом. Я кивнул.