Гарольд Пинтер - Карлики Страница 30

Он закурил сигарету и улыбнулся.

– Ну ладно, Джинни. Я занесу эту запись в нашу книгу. Не в черную книгу, а в красную.

Спичка медленно догорала в давящей темноте. Он смотрел на огонек, пока тот не подобрался вплотную к его пальцам, затем резким движением выбросил обгорелую спичку в открытое окно. На улице было совсем темно.

– Можно подумать, что мы где-нибудь у эскимосов на Крайнем Севере, – сказал он. – Темно – хоть глаз выколи, попробуй поймай того, за кем охотишься.

Он обернулся. Она смотрела на него.

– О'кей. Хочешь отдохнуть – отдыхай. Желаю удачи.

– Спасибо.

– Две недели. Не беспокойся. Я не влечу к тебе в окно летучей мышью-кровососом. Мой вампир-ский сезон еще не наступил.

Она подошла и встала рядом с ним у окна, коснулась его руки.

– Нет. Не целуй меня. Я этого не хочу.

Часть III

Глава двадцать шестая

– Что ты сказал?

– Ничего я не говорил.

– Ты никогда ничего не говоришь. Нет. И все равно ты к этому всякий раз возвращаешься.

– К чему? – сказал Марк.

– Опять к тому же самому.

– Четыре часа ночи. Я устал.

– А что ты делаешь, когда устаешь, – ложишься в постель?

– Абсолютно точно.

– Спишь ты как сурок.

– Конечно.

– А что ты делаешь, когда просыпаешься?

– Встречаю новый день и куда-нибудь иду.

– А ты заранее продумываешь, куда пойдешь?

– Я иду, куда идется.

– Я хотел задать тебе один вопрос, – сказал Лен.

– Кто бы сомневался.

– Ты готов отвечать на вопросы?

– Нет.

– Но ты же сказал, что не привык спрашивать. Если ты не отвечаешь и не спрашиваешь, что же ты делаешь?

– Иду куда-нибудь.

– И спишь как сурок?

– Именно как он.

– А что ты делаешь, когда не идешь куда-то?

– Это и есть вопрос?

– А?

– Это и есть твой вопрос?

– Какой вопрос?

– Давай продолжай.

– Какой вопрос?

– Ты собирался задать мне вопрос.

– О чем?

– Это вопрос?

– Нет, это не тот вопрос, который я собирался тебе задать.

– А какой тот?

– Это другой вопрос.

– Все другой вопрос.

– Ну ладно, перестань.

– Хорошо. Продолжай, – сказал Марк. Лен встал.

– Что ты имеешь в виду – продолжать? – спросил он. – Я задал тебе вопрос. А ты мне на него не ответил.

– Какой вопрос?

– Что ты делаешь в те дни, когда никуда не идешь?

– Отдыхаю.

– А где ты находишь места для отдыха?

– То тут, то там.

– Но с разрешения?

– Безусловно.

– Но ведь ты же не какой-то особенный?

– Да, я особенный.

– Ты сам выбираешь, где отдыхать?

– Иногда.

– И это место может находиться где угодно?

– Что тебе от меня нужно?

– У тебя дом есть?

– Нет.

– Что ты сказал?

– Нет.

– Тогда где же ты?

– Между домами. Лен сел.

– Ты в Бога веришь?

– Что?

– Ты в Бога веришь?

– В кого?

– В Бога.

– В Бога?

– Ты веришь в Бога или не веришь?

– Верю ли я в Бога?

– Да.

– Можешь повторить еще раз?

– Возьми печенье.

– Спасибо.

– Это твое печенье.

– Тут только две штуки осталось. Одна тебе. Лен встал.

– Ты не понимаешь. Ты никогда не понимаешь.

– Правда?

– Знаешь, что самое главное? Знаешь, в чем самый главный вопрос?

– Нет, а в чем?

– Вопрос в том, кто ты? Не почему, не как и даже не что. Я, наверное, худо-бедно в себе разобрался. Иногда я начинаю понимать, кто ты такой. Но в конечном итоге все-таки кто ты? Бессмысленно утверждать, что ты знаешь, кто ты, только потому, что с твоих слов ты можешь вставить особый ключик в особую скважину, которая готова открыться только для этого особого ключа, бессмысленно потому, что этот механизм не снабжен «защитой от дурака» и уж конечно несовершенен. Одного того, что ты склонен делать подобные заявления по поводу веры, мне для понимания тебя недостаточно. Это вообще не имеет ко мне никакого отношения, это не мое дело.

Лен прошелся по комнате, уперев руки в бока.

– Иногда, как я уже сказал, мне кажется, я начинаю понемногу понимать тебя, но на самом деле это просто совпадение, случайность. Причем совпадение обоюдное. Наблюдаемый и наблюдатель оказываются в одной точке в одно и то же время. Вероятность такого совпадения достаточно велика. Мы зависим от этих совпадений в очень большой степени, и, когда такие совпадения случаются, или по крайней мере пока это нам кажется, нужно себя одергивать и напоминать о том, что все это может быть иллюзией или даже галлюцинацией.

Он остановился в углу комнаты.

– То, чем ты являешься, или по крайней мере чем ты мне кажешься, или даже кажешься самому себе в каждый конкретный момент времени, меняется ежесекундно, так ужасающе быстро, что я даже не поспеваю за этими переменами, и, более того, я абсолютно уверен в том, что и ты за ними не поспеваешь. Но кто ты такой, остается для меня абсолютно неведомым, большую часть времени у меня нет даже минимального представления об этом, но в те минуты, когда я начинаю понимать, кто же ты такой на самом деле, мне кажется, что я понимаю это абсолютно точно, в полной мере, и если меня самого бросает в такие крайности, то как я могу довериться своей уверенности в отношении тебя? Тебе несть числа. Что я могу разглядеть, что пойму наверняка, чтобы хотя бы на время забыть об этой навязчивой идее? Ты сумма многих мыслей и отражений. Сколько этих отражений? Чьи это отражения? Отражений в чем? Неужели это то, из чего ты состоишь? Какой мусор оставляет после себя прилив? Что происходит с этим мусором? Когда это происходит? Я уже видел, что происходит. Но когда я это вижу, я не могу говорить. Я могу только показывать пальцем. Да даже этого я сделать не могу. Мусор перемолот, перемешан и готов к тому, что его унесет обратно в море. Я не вижу, куда он уплывает. Так что же я видел? Что я видел, мусор или саму суть? Что все это значит? Дает ли это тебе право стоять здесь и говорить мне, что ты знаешь, кто ты такой? Это же неслыханная дерзость. Есть великая пустыня, и порой ветер над ней стихает. Может быть, ты сумеешь меня убедить. Сможешь убедить меня? Но едва ли ты это сделаешь, потому что всякий раз, как ты говоришь, что знаешь, кто ты, я не могу поверить тебе. Если бы ты мог сказать хоть что-то, во что я бы мог поверить, или хотя бы смог попытаться поверить, я, наверное, убил бы тебя, рассек одним ударом клинка. Но убить тебя я не смогу никогда, потому что ты никогда не дашь мне ответа, который мне нужен. Ни ты, ни Пит. Вам обоим следовало бы повнимательнее осмотреться. По-моему, все это очень просто. Ты скорее всего Черный Рыцарь Пита. Он может быть твоим Черным Рыцарем. Но я знаю наверняка, что мне предстоит нести свое проклятие, я обречен жить с двумя Черными Рыцарями, и до тех пор, пока я не пойму, кто вы такие, как я смогу понять, кто я такой?

– Что-то у тебя здесь не клеится.

– Вовсе нет.

– Что ты там наплел про Черных Рыцарей?

– Один уже здесь. Черный Рыцарь. За занавесом. Пит – твой, а ты – его. Вы живете один за счет другого.

– Мы отлично уживаемся: стоит нам оказаться под одной крышей, как в доме вспыхивает пожар.

– Рад слышать это.

– Ну хорошо, – сказал Марк, вставая. – Я могу сказать только одно.

– Ты только поосторожнее.

– Я не знаю, чего мы хотим. Но что бы это ни было, мы этого никогда не получим.

– Почему нет?

– Потому что это у нас уже есть. Лен сел и закрыл глаза.

Глава двадцать седьмая

– Здорово, приятель.

– Здорово, приятель. Заходи.

– Вот шел по улице, да вдруг стукнуло: не завалиться ли к тебе, – сказал Марк.

– Садись, – сказал Пит. – Дождь все идет?

– Нет. А он был?

– А разве не было?

– Нет, последние сорок пять минут не было.

– Ты что, шел пешком сорок пять минут подряд? Вот уж не думал, что ты способен на такие подвиги.

Марк засмеялся и стал набивать трубку.

– Где ты ее взял?

– Да она у меня давно. Вот решил, что пора дать ей проветриться.

– Что за табак куришь?

– «Три монахини».

– Ну и вонь, скажу я тебе.

– Да, по сравнению с сигаретами есть разница.

– Ты меня небось выкурить решил.

– Да я в том смысле, что трубка хорошая. Я ее как раз хорошенько прочистил.

– Выпить хочешь?

– Не беспокойся.

– Трубки чистишь, ноги разминаешь. В чем это источник такой энергии?

– Помнишь ту девушку, Соню?

– Какую?

– Она была со мной на той вечеринке.

– Ах да.

– Я с ней сегодня вечером встречаюсь.

– Ну и что? Не вижу связи.

– Ну вот, я решил, что такой прибамбас, как трубка, ей понравится.

– С чего ты взял?

– Ну, – сказал Марк, – это подчеркивает старые увлечения.

– Да пошел ты со своими увлечениями.

– Понимаешь ли, нужно быть готовым угождать и выполнять всякие прихоти.

– Кому угождать, женщинам?

– Нет. Ладно, согласен. Никому угождать не нужно. Все это шутки.

– Не возражаешь, если я закурю? – сказал Пит, зажигая сигарету.