Евгений Титаренко - Изобрети нежность Страница 30

Павлик поднялся, шагнул к лестнице.

– Куда ты, Павка? – остановил Костя. – Зачем?

– Я просто посмотрю, – сказал Павлик.

– Не надо! Пускай она сама. Как хочет!

В голосе его звучала та прежняя решительность, которая всегда нравилась в нем Павлику, – это было приятно. Потому что выбитый из колеи, растерянный Костя вызывал жалость. То есть был совсем-совсем не таким, какого любили Татьяна Владимировна и Павлик. Теперь стало понятно, что Костю просто подвели теории. С каждым может случиться. И, наверное, правила все-таки гораздо сильнее, чем исключения…

– Я только посмотрю, – сказал Павлик. – И вернусь…

Вика лежала на топчане, плакала.

Костину постель она убрала на табурет, расстелила свою. Но лежала поверх одеяла, не раздеваясь, лицом в кулаки…

Павлик переступил с ноги на ногу.

– Хочешь письмо прочитать?.. От мамы…

Она замотала головой и злым, плачущим голосом, будто во всем виноват был один Павлик, ответила:

– Ничего мне не надо!.. Читайте сами!.. Я тут никому не нужна!.. Нигде не нужна!..

Павлик подумал, что все вокруг нее только и вертятся… Но промолчал.

– Я уйду, вы не беспокойтесь!.. – продолжала Вика. О том, что Павлик недавно говорил ей, она, должно быть, уже не помнила…

Забрав Костину постель, он вышел. Попутно прихватил от лестницы свою раскладушку.

– Может, ты чего-нибудь, Костя… – показал головой наверх. – Ну, чтобы не плакала.

Костя безнадежно вздохнул, поморщился.

– Хватит, Павка. Я не каменный!

Взгляд его задержался на питекантропе, и он долго смотрел, как тот крадется по стене вслед за поросенком.

А Павлику стало уже не до Вики. Он давно нетерпеливо поглядывал на часы. Сказал в пространство:

– Надо спать… – И принялся устанавливать раскладушку.

– Надо, – согласился Костя. – Давай спать…

И Павлик не заметил, как тот внимательно посмотрел на него со стороны.

Подойдя к лестнице, Костя громко предупредил:

– Вика! Я гашу у тебя свет. Ты слышишь? – И, не дождавшись ответа, щелкнул выключателем.

Тридцать шагов от секвойи

Все оказалось глупо: его старательные приготовления ко сну, попытку обмануть Костю… Уже надо было действовать, а он все лежал, не решаясь подняться. Во-первых, трудно повторить одну и ту же хитрость дважды. А во-вторых, Костя – это не Вика, уйти от него не так-то просто… И, стараясь как можно тише дышать, Павлик все оттягивал время, пока это было еще можно. Наконец тихонечко позвал:

– Костя… – Не услышав ответа, чуть громче повторил: – Костя!.. Слышишь?.. – И начал с теми же предосторожностями, как накануне, вставать.

Быстро натянул на себя рубашку, брюки… И когда в последний раз оглянулся на кушетку, вздрогнул от неожиданности, вдруг разглядев человека в темноте.

Костя.

Раздевались они в темноте, и Павлик недоглядел, что предусмотрительный Костя лег одетым.

– Тихо, Павка…

– А ты… чего встал?

– Ничего… – Костя приблизился. – Идем, куда ты собрался.

Павлик хотел напомнить ему про Вику, но лишней болтовней можно было, вдобавок, разбудить и ее.

Бесшумно отворили дверь и вышли в сени.

– Я ведь знал, Павка, что ты куда-то собираешься, – сказал Костя.

Павлик виновато промолчал. Он давно и твердо решил, что должен сегодня идти один. Хотя с Костей это было проще. Теперь не знал, радоваться ему или огорчаться.

– А я ведь, Костя, так – посмотрю просто… Чего тебе?

– Ну, и я – так. Вместе.

– А ее?.. – шепотом спросил Павлик. – Если проснется?

– Пусть. В чем я виноват – отвечу. Да и не виноват я ни в чем! – И удивил Павлика: – Тут, Павка, все идет, как надо! Ты еще не понимаешь.

Павлик нашарил в темноте еще с вечера приготовленную лопаточку, которую Татьяна Владимировна купила, чтобы летом разбить в саду клумбы. Они многое покупали заранее, и у них всегда было много бесполезных вещей, потому что им больше удавалось мечтать, нежели исполнять свои желания. Зимой они покупали удочки… чтобы ни разу не выбраться к реке летом: то из-за болезни Павлика, то из-за театральных неувязок Татьяны Владимировны. Покупали среди лета лыжи, а зима приходила бесснежная. Так уж везло им. Но помечтать – ведь это тоже здорово. Это почти все равно, что в действительности сходить на рыбалку, покататься на лыжах… Раз не выходит иначе.

Только на улице, убедившись, что никого нет поблизости, Костя спросил:

– Куда мы, Павка? Ты сердишься на меня из-за Вики и ничего не говоришь. Давай, командуй, куда…

А Павлик все не мог решить, к лучшему или к худшему то, что они вдвоем. Когда продумаешь заранее все свои действия, любое вынужденное изменение в них беспокоит.

– В лес я, Костя… – тихо-тихо, так, чтобы в двух шагах его уже не было слышно, ответил Павлик. – Просто проверить одно место… – Большего он и не мог сказать теперь. Но спросил: – Может, ты подождешь меня?

Костя легонько стиснул ему локоть.

– Идем…

– Я в лесу, Костя, видел ночью человека… И стреляли в нас тогда из леса. Понял? – так же тихо говорил Павлик, пока они крались между деревьями к штакетнику, чтобы оттуда, как планировал Павлик, вдоль садовых оград незаметно пробраться далеко влево, где река и сосновый бор вплотную приближаются к садам, чтобы подойти к тому кусочку леса, что в районе тополя, не с улицы Буерачной, а с прямо противоположной стороны.

Костя ждал продолжения.

– Я тебе не мог всего рассказать… Но Аня что-то искала там, что-то видела… И этот – я не знаю его – тоже ищет… Это они убили ее! Понимаешь, Костя?! Вот я и хочу найти, что она видела… Есть там одно место… Тридцать шагов от секвойи… От тополя. Аня говорила!

Вряд ли Костя мог разобраться в этом. Но переспросить ни о чем не успел.

Они были возле штакетника, как раз в том месте, откуда прошлой ночью Павлик наблюдал за толпой против дома Мелентьевых, когда в монотонный гул далекого города, в шорохи ночи ворвался какой-то посторонний звук: скрипнул гравий под сапогами или звякнула щеколда…

Теперь уже Павлик предостерегающе схватил Костю за руку.

Присели на корточки за штакетником. И не видели, а, наверное, чувствовали, может быть, слышали, как медленно отворилась калитка дома Вики.

Именно в это мгновение у Павлика опять зародилась какая-то очень важная догадка. Он уже несколько раз готов был до конца осмыслить ее, но из-за каких-нибудь внешних причин терял ход рассуждений, как потерял и теперь.

Он, по существу, ничего не успел рассказать Косте. А тут стало не до объяснений: Викин постоялец двинулся по направлению к Жужлице, и нельзя было терять время.

– Костя! Я тебе потом все! – торопливо зашептал Павлик. – После! Нужно посмотреть, куда он! Ты иди за ним, Костя, ладно?! Проследи!

– А ты?.. – встревоженно спросил Костя.

– А я здесь! – Павлик ткнул в темноту вдоль штакетника. – Я посмотрю то место! А ты – слышишь, Костя?! – если он повернет в лес, ты свисти! Ну, два раза, лишь бы он тебя не видел! Слышишь?! За Жужлицу не ходи! А то мы потеряемся!

Павлик тормошил его, и Косте некогда было возражать, потому что баптист уходил. Надо было спешить… Либо не идти вовсе. А Павлик, догадываясь о его колебаниях, не давал вставить слова:

– Здесь встретимся, Костя, ладно?!

– Ладно… – коротко вздохнул Костя. – Но только ты смотри, Павка…

– За меня не беспокойся!

Костя одним движением перемахнул через штакетник.

Павлик ошибся, наблюдая сквозь щель в ставне за одинокой звездой: небо, что с вечера темнело лишь по горизонту, на его счастье, опять заволоклось облаками. И в темноте даже островки снега едва просматривались призрачными пятнами. Лишь иногда за мешаниной облаков сумеречным сиянием проглядывала луна.

Хорошо, что до полуночи было еще не близко, и мерцали в окнах большого города множественные ярусы огоньков. Эти далекие переливчатые огни согревали Павлика, не давая почувствовать одиночества, в котором он оказался, проводив Костю. Огни – это люди. Много людей. И он шел против неизвестности не один…

Все это было, конечно, весьма обманчиво… Но когда ночь подступает к тебе со всех сторон и ничего не видно в десяти шагах перед собой, тогда и это становится важным.

Может быть, точно так же, как он, выходила Аня… И с ней были санки…

«Только я сама знаю, что трусиха», – она записала это накануне, в тот вечер. И совсем не была трусихой.

Павлик боялся наверняка больше…

В углу двора, когда за домом Кузьмича Павлика стало не разглядеть с улицы, он тоже перевалил через штакетник и вдоль садовых оградок, вслушиваясь в ночную тишину, зашагал быстро, почти не остерегаясь, потому что удалялся при этом от Буерачной, от всего, что память связывала теперь с опасностью.

Остановился и, неразличимый на фоне тесовой загородки, медлил какое-то время лишь на повороте, где надо было перебежать от ограды к лесу. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним отсюда, со стороны бора, Павлик ненадолго оказался бы как на ладони, беспомощный.