Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил Страница 30

Он медлит. В зеркале заднего вида видно, какие строгие у него глаза.

— Ты нашла лучший вариант?

— Мне нужно еще поискать, но уже есть несколько похожих имен.

Я знаю Кьяру и ее манеру формулировать так, что выдает ее с головой. Скорее всего, она не занимается исследованием, а ходит есть запретную еду. Я стараюсь не показывать виду. Обычно мне нет до нее дела, но сейчас ей поручено действительно важное задание: она должна изучить архивы еврейских семей в округе Колумбия и найти имена, похожие на наши нынешние.

Многие иммигранты начинают писать свою фамилию по-другому, чтобы в новой жизни ее было легче произносить, и это здорово нам поможет при подделке генеалогического древа. Ее задача — найти фамилию, похожую на ту, что красуется в наших фальшивых паспортах. Лучше всего, чтобы никого не осталось в живых, чтобы никто не смог нас найти и заявить, что мы никакие не родственники.

Папа твердо решил легитимизировать нашу новую легенду, и мне нравится идея наконец пустить корни и держаться одного имени. Но в то же время мне грустно оттого, что красота и истина перестали быть нашей религией. Их место занял бизнес. Мы меняли веру так же часто, как имена, и я уже ничто не воспринимаю всерьез.

Приближается большая парковка, где останавливается школьный автобус. Папа заканчивает допрос и сосредотачивается на дороге. Еще очень рано, и машин, кроме нашей, нет. В сероватых сумерках мы молча ждем автобус.

И вдруг папа разворачивается и точным движением втыкает ручку в бедро Кьяры. Она орет от боли и неожиданности. Его кулак мелькает раз, другой, третий, вбивая ручку в ногу сквозь длинную юбку.

— Никогда. Не смей. Мне. Врать.

Глаза у него ледяные, лицо красное. Он снова заносит руку.

Машинально я накрываю ее ногу ладонью и слышу собственный голос:

— Не надо!

Он спокойно поворачивается ко мне. Ручка оказывается над моим правым коленом:

— Тоже хочешь?

Я мотаю головой, лишившись дара речи.

— У нее важное задание. Вместо этого она подвергает всех нас опасности. Не лезь, Бхаджан.

Ручка все еще в нескольких дюймах от моей ноги. Я смотрю на его руку, на редкие светлые волоски на побелевших костяшках.

— Выметайтесь из машины, обе!

Через секунду мы оказываемся на улице. Я не заметила, что автобус уже приехал. Вот он стоит, ярко-желтый на сером асфальте. Я иду к нему. Из окон выглядывают сонные бледные лица. Со скрежетом открываются двери, и я с трудом переставляю ноги.

— Доброе утро! — Моя улыбка шире, чем обычно.

— Привет, солнышко! — машет мне водитель.

Кьяра садится отдельно, и я не смотрю на нее.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, я мечтаю все бросить, перестать постоянно совершенствоваться и начать просто жить. Подойти к кому-нибудь и сказать: моя семья разваливается. Мама не хочет больше жить, отец обращается с ней как с прислугой, я скучаю по брату, но не хочу, чтобы он во все это возвращался.

И Кьяра… тогда, утром в лесу… Ее дерзкая ложь в лицо человеку, который обязательно ударит. Ее любимому папочке. Что происходит у нее в голове?

Но я молчу и каждое утро сажусь в школьный автобус, который выглядит так же, как все школьные автобусы на свете: ярко-желтый, не знающий тайн.

Глава 21

Вирджиния, 13 лет

Меня арестовывают в супермаркете и сажают в тюрьму. Все это происходит самым обычным вечером. Именно так жизнь подкрадывается и с размаху бьет по голове, когда ты думаешь, что бы приготовить на ужин.

Когда я оказываюсь в отделе косметики, мой взгляд падает на витрину с тушью. Ресницы у меня белесые. Быстро оглядевшись, я накрываю ладонью один из тюбиков, как меня учили, а потом незаметно кладу его в карман.

Я иду дальше и нацеливаюсь на чипсы, когда чувствую рядом чье-то присутствие. Высокий мужчина с постным лицом не успевает сказать ни слова, а у меня уже сводит желудок. Охранник велит мне вывернуть карманы. Он стоит так близко, что я чувствую запах его сигарет.

Паника заставляет мозг работать еще быстрее.

— Я должна поговорить с мамой.

— Нет, ты должна пойти со мной. — Он заслоняет мне все пути к отходу.

Я отчаянно пытаюсь что-то придумать, ладони потеют, тушь в кармане жжет руку, как огонь. Если я выберусь из этого, поклянусь Богу — в кого бы мы ни верили теперь, — что больше никогда не буду делать попыток стать секси. Некоторые вещи просто не должны происходить.

Мы выходим из прохода с чипсами. Я ищу мамину тележку, сердце колотится в груди, и каждый шаг приближает меня к двери охраны. В последнее мгновение я отчаянно кричу: «Мама!» — и молюсь, чтобы она услышала мой голос в шумном магазине. Почти сразу я вижу, как она, бросив тележку, выбегает из отдела со здоровым питанием и направляется к нам. Глаза у нее горят.

— Вы кто? — спрашивает она у охранника, загораживая меня.

Он объясняет, что я преступница. Но меня больше поражает то, что мама выглядит более грозной, чем он, хотя она в два раза меньше охранника. Тихая застенчивая женщина, какой она бывает рядом с моим отцом, исчезла. Сейчас она кажется несгибаемой и непобедимой.

Если бы я только успела убежать и выбросить тушь, ничего бы они мне не сделали. Но охранник следит за мной. Он ведет меня по лестнице, залитой холодным светом, таким ярким, что от него жжет глаза. Меня одну, без мамы, вводят в жуткую комнату для допроса. Мне приходится вывалить все содержимое карманов на пластиковый стол. И вот она, улика! Тут я наконец вижу, что написано на тюбике: «Тушь синяя». Ну что за цвет? Это же надо, украсть не то, что нужно, и попасться…

— Как тебя зовут? — Он берет ручку.

И тут я совершаю вторую ошибку: я называю ненастоящее имя, которое мы никогда раньше не использовали. Но если у нас нет дома компьютера, это не значит, что его нет ни у кого в мире. В супермаркете есть камеры видеонаблюдения, базы данных, возможность мгновенно проверить имя и адрес. Неожиданно проблема оказывается куда серьезнее, чем мелкая кража.

Тяжелые шаги грохочут по лестнице и по коридору. Входят двое копов в форме и с пистолетами, заслоняют дверь, велят мне встать и следовать за ними. Ноги не слушаются — я не уверена, что вообще могу идти.

Меня сажают в полицейскую машину. Я вижу, что мамин «линкольн» решительно следует за нами, и только это не позволяет мне разрыдаться. В участке, сидя на табуретке за пуленепробиваемым стеклом камеры предварительного заключения, я вижу маму. Она звонит кому-то. Я пытаюсь успокоиться. Честно говоря, тюрьмы я не боюсь. Боюсь папиной реакции. Что меня ждет: ручка? кулак? провод?

Что, если они проверят мою биографию, и я подведу всю семью? Надо было вспомнить — тебя не выхватывают лучом прожектора из темноты, не догоняют в ходе безумной погони. Ты попадаешься на простых ошибках…

Полная женщина в форме открывает дверь и говорит, что меня посадят в настоящую камеру. После тщательного обыска мы идем по холодным бесконечным коридорам. За спиной у нас запираются двери. Около камеры я отдаю все, что осталось у меня в карманах: бальзам для губ, пару монет и мятую салфетку. Мужчина и женщина выходят из какой-то стеклянной будки, складывают все это в пакетик и вешают на него бирку.

Я сижу на жесткой скамье в двухместной камере, избегая взгляда худой девчонки-подростка с татуировками и густо подведенными глазами. Только тут я осознаю всю иронию ситуации. Мы волновались из-за угрозы Фрэнка пойти в полицию и «все разрушить». И что случилось? Я, верный милый ангелочек, с размаху влетела в кирпичную стену и подвергла всех опасности.

— Привет, девочки! — Женщина-офицер открывает дверь и вместе с напарником заходит в камеру.

Они проверяют, нет ли у меня телесных повреждений. По сравнению с сокамерницей я выгляжу хрупкой. Но это нестрашно, если она проявит агрессию, я просто врежу ей по трахее, как учил папа.

— Пить хотите? — Мужчина держит пару банок колы.