Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо Страница 31

Сон стал другим. Непохожим на сон. Словно воспоминание, четкое, логичное, по крайней мере, вне логики снов. Словно Икс грезил наяву. И вместо этой пустынной предрассветной улицы видел нечто совсем другое.

Это случилось в тот день, когда они вчетвером впервые отправились к домику Мамы Мии. Но только значительно раньше, вроде бы только-только миновал полдень. Интересно, тогда действительно было столько солнца, или подобное бывает лишь во сне, где берег твоих воспоминаний залит вечным солнцем детства? Чего уж говорить, каждую минуту того лета Икс знает теперь наизусть. И от этого обиды в его сердце не становится меньше.

На море действительно был шторм. И уже очень скоро кое-что произойдет. То ли в медпункте, то ли в комнате спасателей. Рядом массивными гранитными ступенями уходила вверх, к белым колоннам, лестница, а под ней располагалась эта комнатка.

Вот он идет по берегу, этот папаша-картежник, неожиданно вспомнивший, что давно не видел свою дочурку. Они пошли купаться вдвоем с подружкой, хотя им позволили только попрыгать в пене прибоя — две девочки семи и восьми лет, и уже очень долго не возвращаются. Очень долго. Вот он расспрашивает отдыхающих на пляже; да, кто-то видел, вроде были здесь, да что-то... куда-то запропастились...

Будда их тогда всех потряс. И даже не напугал. То есть сейчас бы напугал, а тогда было так здорово, так великолепно. Это было чудо, и это была истина, и это был их друг. Ликование лишь сильнее сплотило их, а Икса (его одного!) бросило в объятья, где он и застрял... до сих пор. Чего уж тут скажешь.

Вот папаша: в глазах паника, беспомощность, он не хочет верить в самое страшное, а водолазы уже входят в воду. Спиной вперед, и волны беспощадно бьют их, они идут в море искать его дочь и дочь его старого приятеля-соседа. Уже все всем ясно, шторм, подводные течения крутят, ударяют о дно, где камни, и уносят на глубину; всем все ясно: девочки утонули. И водолазы идут искать чьих-то дочерей, которые захлебнулись, может быть, всего-то минут двадцать назад.

НЕКОТОРЫЕ СПОСОБНОСТИ БУДДЫ

Вот они стоят вчетвером на берегу в толпе любопытных. Мужчины из тех, кто посмелее, пытаются искать малышек в прибрежной полосе. Море бьет их и гонит прочь, шторм крепчает. Икс смотрит на лица друзей: он не знает, правда ли они были такими особенными, или он это сейчас придумал, ведь мальчишки есть мальчишки, но в их глазах нет жадного огонька любопытства. Может, у Икса он и был (ему стыдно, но вполне возможно, что он, как и толпа, жаждал зрелища, сочувствовал, конечно, но и ждал — сейчас уже не разберешь), но не у этой троицы. Особенно Будда: в первый раз Икс увидит то, что потом, став взрослым, научившись говорить штампами, определит как подлинное сострадание.

Две маленькие девочки и рыдающий папаша-картежник. Водолазы нашли их быстро. Если бы это безвольное дерьмо, помешанное на картах, опомнилось чуть раньше...

Их вынесли на берег и положили на песок. Сразу образовался плотный круг зевак.

— Расступитесь, — говорит спасатель, — нужен воздух.

— Моя родная! — ревет папаша-картежник, прижимая к себе мертвую дочь. — Ай-ай-ай-ай-ай! Доченька моя! Ну, нет, нет.. открой глазки, моя родная! Ай-ай...

У него забирают девочку, появляется врач, белый халат. Им делают искусственное дыхание, нажимают ладонями на грудь, пытаются оживить, но уже поздно.

— Пропустите, — Будда хочет пробиться к утонувшим девочкам. — Пропустите меня! Пожалуйста.

— Мальчик, иди отсюда! — говорит кто-то. — Не мешай!

— Я могу помочь! Еще не поздно.

— Иди отсюда! — гонят его строго. — Не до игр здесь. Видишь, что случилось?!

Папаша снова прижимает к себе дочь и ревет, идет с нею по пляжу; его рыдания и крики чаек: «Моя родная! Родная... Фьить. Фь-и-ить! Родная...»

Вторую девочку заносят в комнатку спасателей, ее некому прижимать к груди. Кто-то закрывает ее белой простыней, нечего так лежать, с непокрытым лицом, теперь уже нечего.

— Пожалуйста, помогите! — рыдает папаша. — Сделайте что-нибудь! Родная моя...

Его пытаются успокоить, забрать у него тельце; руки девочки висят в разные стороны, и так же свисают волосы, в которых застряли песок и жаркий сухой ветер.

Икс поворачивается и видит что-то странное. Вторую девочку оставили лежать в одиночестве в комнате спасателей (или это был медпункт?). Все заняты обезумевшим папашей-картежником. Кроме Будды и Михи. Они воспользовались несколькоминутным замешательством и входят в комнатку спасателей. Причем Миха, судя по всему, не знает, для чего. Икс и Джонсон направляются к ним.

— Миха! — Слышит Икс голос Будды. — Встань на двери и никого сюда не пускай! Что бы ни случилось.

— Хорошо, — отзывается Миха. Он слегка напуган, но встает в дверях, словно часовой.

Мальчики подходят. Миха жестом руки останавливает их и шепчет:

— Подождите.

— Что там? — Джонсон пытается заглянуть за его спину. — Чего вы делаете? Сейчас спасатели вернутся!

— Не знаю, — Миха неуверенно пожимает плечами. — Он просил не входить.

Икс стоит босиком на горячем асфальте, пятки обжигает, и он перепрыгивает в тень от козырька над дверью.

Через несколько минут произойдет одно из лучших событий в жизни Икса. Может быть, лучшее. Плата за него окажется очень высокой. Через несколько минут Миха закричит, а Икс обернется, почувствовав чужое внимание, и легкий ветерок похолодит его спину. Он ничего не обнаружит. Ничего необычного. Пляж, люди, море, чайки, ветер и жара. А поодаль, на автостоянке, припаркован шикарный черный лимузин BMW. В глянце капота плавится раскаленное и просоленное солнце, взгляд фар капризно-надменен, и решетка радиатора, как рот, который вот-вот снизойдет до ухмылки.

— Ты притворяешься хорошим парнем? — почему-то говорит Икс, глядя на эту спокойную роскошь для богатых: может, и мы, когда вырастем... — Просто хорошей машиной, добрым другом, да?

Автомобиль действительно очень хорош — создан для людей, для их блага. Но откуда эта заноза в сердце?

— С тобой что-то не так? — догадывается Икс. — Что?

Стоп! А вот здесь — стоп! Именно здесь сон меняется. Именно в этой точке воспоминание искажено. Потому что это обман и фальшь. Ничего подобного быть не могло. В их детстве впервые появились новые «москвичи» и «девятки», бегали по улицам «копейки» (в одной из них недавно задохнулся отец), ну и, конечно, «Волги», машины таксистов и высоких советских начальников. А вот начиненных электроникой черных Бумеров, словно из рекламного ролика рубежа нулевых-десятых, в закрытой советской стране не существовало. Да и в открытых странах тоже. В их детстве, почти четверть века назад, их еще не производили. Это обман! Но... почему?

— Ты притворяешься... — пытается повторить свой вопрос Икс и замолкает, чувствуя, что это не совсем то, и его снова куда-то уводят.

Стоп: воспоминание искажено. Все перевернуто. В действительности, когда Икс обернулся, он не увидел никаких автомобилей. Там даже не было автостоянки. Зато поодаль, на солнцепеке, сидела огромная собака, волкодав. Именно на том месте, где сон-фальшивка пытается подсунуть ему черный Бумер. Зачем?

Огромная кутанская собака, застыв под прямыми солнечными лучами, не сводила своих налитых кровью глаз с дверей медпункта. Тогда Икс подумал, что собака, верно, бешеная. По крайней мере, она порождала ощущение какой-то плохой болезни. Этот темный непроницаемый взгляд... И Икс как любой мальчишка на его месте, подняв круглый, с ладонь, камень, выброшенный когда-то на берег штормом, запускает им в собаку. И мощный волкодав испуганно шарахается в сторону. Оскаливает пасть, рычит на Икса, но пены на клыках не видно. Икс нагибается за следующим камнем. Собака предпочитает ретироваться, поскуливая, убегает в тень кустарника, где, лениво виляя хвостом, поджидают ее облезлые товарки. И вот что в действительности произошло: тоскливая заноза ушла из сердца, Иксу сразу стало спокойней и даже радостней. Он уже все знал и готов был смеяться, словно бешенство или какая-то другая плохая болезнь, витавшая в тот день над пляжем, ушла в тень.

Кутанская собака, волкодав, самая крупная. «Беспощадная сука», сказал о ней Миха. Старуха называла ее иначе. Икс хорошо запомнил ее имя. Слишком хорошо.

Спустя четверть века ему его напомнили, хотя Икс ничего и не забывал. На днях он вновь увидел это имя — среди безумных граффити, среди надписей на стенах. И предполагать, что все это лишь случайные совпадения, дальше стало невозможным. Икс понял, что либо он очень болен (Граф! А крышу-то пора чинить), что было бы предпочтительней, либо... Бешенство снова выползло из тени.