Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ Страница 31

Хонда знал, что физически он для подобного шага не готов. Его волосы поредели, на висках добавилось седины, живот заметно выпирал. Признаки старости, которые кажутся молодости столь безобразными, заметны во всем теле. Хонда в юности, конечно, не думал, что он красив, как Киёаки, но и не считал себя уродом. По меньшей мере, у него не было нужды оценивать себя в этом плане. Почему же теперь, когда его некрасивость подразумевалась как само собой разумеющееся, мир по-прежнему прекрасен?! Не это ли самая ужасная смерть, жуткая смерть, которая страшнее самой смерти.

Двадцать минут седьмого… гора Фудзи, уже потерявшая цвета утренней зари, закутанная на две трети в снег, была пронзительно красива, она просто раздвигала синее небо. Видна отчетливо, как на ладони. На тонком снежном покрове едва заметные неровности, словно под белоснежной кожей ходят великолепные, без капли жира мускулы. Вершину, склоны — все, кроме основания, покрывали мелкие красно-черные пятна. Синее небо без единого облачка казалось плотным, способным откликнуться звуком на брошенный в него камень.

Гора влияла на погоду и властвовала над всеми чувствами. Это было прозрачное, белое олицетворение нависшей здесь надо всем проблемы бытия.

…Дал знать о себе пустой желудок. Хонда, слушая щебет синичек, наслаждался завтраком — хлеб, который он привез из Токио, сваренные им самим всмятку яйца и кофе. В одиннадцать утра должна была приехать жена — она привезет Ийнг Тьян и будет готовить все к приходу гостей.

После завтрака он снова вышел во двор.

Было около восьми. Из-за вершины Фудзи понемногу, словно снежная пыль, появлялись редкие облачка. Когда эти призраки облаков, перебравшись с той стороны на видимый склон, будто расправляя онемевшие члены, начинали свой танец, их снова поглощало плотное небо. Выглядевшие сейчас такими беспомощными тайные силы были начеку. Ведь порой еще до полудня эти облачка вдруг собирались в тучи и после нескольких атак заволакивали всю гору.

До десяти утра Хонда так и просидел в беседке, погруженный в свои мысли. Книга, которую он по своей всегдашней привычке держал под рукой, была забыта. Глядя перед собой, он будто видел сон о жизни и чувствах. С правой стороны вершина Фудзи проступала смутно — это похожее на сказочную рыбу, облако на склоне стало поднимать свой хвост.

В одиннадцать часов шум мотора такси возвестил о приезде жены, которая всегда была очень пунктуальна, но Йинг Тьян рядом с ней не было. Хонда тут же неожиданно резко спросил выгружавшую многочисленные пакеты и бывшую явно не в духе жену, лицо которой теперь было постоянно отечным.

— Как, ты одна?

Жена, подняв тяжело нависшие веки, ответила не сразу:

— Потом расскажу. Мне и так досталось. Сначала помоги отнести сумки.

Оказалось, что Риэ ждала как они договорились, но Йинг Тьян в назначенный час так и не появилась. Она не пришла, хотя до этого они несколько раз уточнили все по телефону. Жена позвонила в общежитие для иностранных студентов — единственное место, в котором можно было найти Йинг Тьян, но ей ответили, что она там не ночевала. Тайские студенты, которые недавно приехали в Японию и поселились в общежитии, сказали, что вчера Йинг Тьян получила приглашение на ужин в японскую семью.

Риэ не знала, что делать: сначала она решила поехать позже, но на дачу еще не провели телефон, поэтому она не могла бы сообщить Хонде, что опоздает. Поэтому Риэ бросилась в общежитие, написала по-английски, как добраться до дачи, нарисовала карту и вручила это все коменданту. Если все будет нормально, то Йинг Тьян должна успеть ко времени вечернего приема.

— Надо было бы попросить Макико Кито.

— Нельзя же так нагружать гостей. Каково было бы Макико — тащиться туда, где живет незнакомая ей девушка-иностранка, потом везти ее сюда. Не стоит так пользоваться ее любезностью. Мы должны быть благодарны, что такая известная женщина вообще приедет сюда.

На это Хонда ничего не сказал. Обсуждение закончилось.

Если снять картину, которая долго висела на стене, то на ее месте остается той же формы белый след. Эта незапятнанная белизна не гармонирует с окружающей ее поверхностью — она слишком строга, слишком претенциозна. Сейчас Хонда отошел от борьбы за правоту, которая составляла основу его профессии, и уступил всю правоту жене. Эта белизна стены твердит постоянно: «Я прав, я прав, ну кто может меня осуждать».

Богатство, которое нежданно получил Хонда, и возраст, безобразивший, как осознала Риэ, ее внешность, изменили образ молчаливой и покорной прежде Риэ. Когда муж разбогател, Риэ стала его бояться. И чем больше боялась, тем надменнее становилась, невольно выказывая всем враждебность, — это выглядело как проявление болезни; при этом в душе еще более остро, чем раньше, она хотела, чтобы ее любили. И это желание быть любимой обезображивало ее еще больше.

Добравшись до дачи и отнеся продукты на кухню, Риэ с шумом принялась мыть тарелки, которые остались после завтрака Хонды. Она словно хотела, чтобы напряжение усилило симптомы ее болезни, и, хотя никто ей не поручал работу, искала предлог оказаться по необходимости загруженной работой, она ждала, что Хонда пожалеет ее и остановит. Сейчас не остановишь, потом пожалеешь, и Хонда проявил внимание:

— Оставь работу на потом, полежи немного. У нас достаточно времени… Да, Йинг Тьян умеет доставлять хлопоты другим. Я хотел, чтобы она помогла, но теперь я сам тебе помогу.

— После твоей помощи не будешь знать, что делать, — и Риэ, вытирая мокрые руки, вернулась в комнаты.

В полутемном помещении, где оконные рамы задерживали лучи утреннего солнца, зрачки Риэ под набрякшими веками казались пещерками, дырочками на поверхности глубокого колодца глаз. Ее раздавшееся тело мучили не утихавшие, а наоборот, копившиеся с каждым годом страдания от сознания собственного бесплодия. «Я права. Но я женщина-неудачница», — в неизменной доброте, с какой Риэ всегда относилась к ныне покойной свекрови, присутствовало именно это самоистязание. Будь у нее ребенок, будь у нее много детей, она смогла бы окутать, растворить мужа в своей мягкой сладкой плоти. Из мира начинали уходить те, кому было отказано в продолжении рода, — об этом напоминал запах гниющей рыбы, который долетел с моря во второй половине осени. Риэ трепетала теперь перед мужем, который получил такие деньги.

Когда-то давно Хонда старался облегчить страдания жены, мечтавшей о невозможном. Теперь же он чувствовал отвращение к тому, что жажда невозможного, родившаяся у него в груди, делало его и жену в какой-то мере сообщниками. И от этой новой антипатии жизнь Риэ становилась еще тяжелее.

«Где ночевала Йинг Тьян? Почему она там осталась? В общежитии студентов-иностранцев, должно быть, строгие правила. Но тогда почему? И с кем?» Хонду преследовали эти мысли. То было обычное беспокойство. Из ряда тех, что испытываешь по утрам, когда плохо побрился, или ночами, когда никак не можешь устроиться на подушке. Тревога похожая и непохожая на чувства, отдаленная, но крайне необходимая в жизни. Он ощущал в душе присутствие чего-то постороннего. Такого же постороннего, как вырезанная из черного дерева фигурка Будды в джунглях.

Жена подробно обсуждала всякие мелочи. Как встретить гостей, как распределить по гостевым комнатам тех, кто останется ночевать. Но все это совсем не интересовало Хонду.

Наконец Риэ заметила, что мысли мужа бродят где-то далеко. Риэ, которая прежде никогда не тревожилась, когда муж затворялся надолго в кабинете (потому что точно знала, что его занимают там законы), теперь понимала, что рассеянность Хонды говорит о горящем в душе пламени, молчание свидетельствует о каких-то планах.

Риэ посмотрела туда, куда был направлен взгляд мужа, собираясь там что-нибудь обнаружить. Но перед глазами Хонды, глядевшего в окно, был только двор, где на ветках расселись синички.

Гостей пригласили к четырем часам, так как хотели показать им окружающий пейзаж при свете дня. Около часа пришла Кэйко и объявила, что будет помогать. На помощь Кэйко не рассчитывали, поэтому и Риэ, и Хонду обрадовало ее появление.

Риэ, хотя у Хонды появилось много новых знакомств, как ни странно, сблизилась именно с Кэйко. Она как-то сразу уловила в ней отсутствие враждебного. В чем это проявлялось? Все в Кэйко — ее покровительственная любезность, великолепная грудь и полные бедра, спокойная манера говорить, даже аромат духов — внушало какое-то доверие скромной от природы Риэ. Это было как оттиск красной правительственной печати на похвальном листе, которого был удостоен булочник.

С кухни доносились голоса женщин, и Хонда со спокойной душой, сидя у камина, раскрыл свежую газету, привезенную Риэ из Токио.

На первой странице вверху — статья «Общий план административного соглашения», в которой указывались те шестнадцать мест, где после вступления в силу японско-американского «договора безопасности» оставались американские военные базы, здесь же была напечатана беседа с американским конгрессменом Смитом. «Мы обязаны защитить Японию. Не позволим проникнуть туда коммунистическим идеям». В статье излагалась позиция американской стороны. На второй странице подробно и с некоторой озабоченностью сообщалось о «тенденции к подъему деловой активности в Америке», что рассматривалось как «новая ситуация, обратная кризису в Западной Европе с его уменьшением спроса и свертыванием производства».