Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005) Страница 31

Вот картина, над которой впору задуматься цивилизованному человеку. Крошечная полоска земли в окружении матерого леса, ветхая, озелененная мхами избушка у реки, черная застывшая фигурка в проеме дверей. Это было похоже на детскую игру “замри”. Замерла река у переката, застыла пеной, замер и повис над рекой печальный пепельный дым над трубой, замерло полотенце, только что болтавшееся на ветру...

— Ишь ты, соскучилась! — усмехнулся пожилой летчик-наблюдатель, склоняясь у иллюминатора. И я увидел, как фигурка по знаку “отомри” пришла в движение, замахала рукой нашему самолету. — И чего тебя здесь держит, отшельница? Ехала б к себе в Баскую Выставку, все веселее, чем медведей пугать.

— Неужели отшельница? — не поверил я.

— Да нет, это я так, — засмеялся летнаб. — Какая она отшельница — охотница! А звать ее бабка Пима. Пименария Васильевна Думина. Говоркая старушенция! Как откроет рот — у-у-у! — тысяча и одна речь... Лет ей, поди, семьдесят пять будет, а то и поболее.

— И как же она живет?

— А так и живет, — удивился пожарный наивности вопроса. — Грибы-ягоды собирает, рукавички вяжет, на охоту-рыбалку ходит. Раньше она ой какая медвежатница была!

— Ну а зимой как? — допытывался я. — Зимой-то одной страшно!

Теперь уже и пилот заулыбался, и остальные десантники, и даже молоденький сержантик-милиционер, которого местная власть приставила ко мне, чтобы я, не дай Бог, чего-нибудь не натворил в воздухе. Вдруг угоню самолет?..

— Может, и был страх, да весь вышел. Отчаянная старушенция! — снова засмеялся летчик-наблюдатель. — Да и чего ей бояться-то? Запас муки есть, крупы, лекарства. Сидит себе, чаи гоняет, с собаками разговаривает. У ей там, в избушке, цельная библиотека, штук десять всяких талмудов. Иной раз такую философию загнет — хоть стой, хоть падай... Бывает, что и мы в гости наведаемся. Зимой-то мы все охотники.

— Должно быть, она староверка, — предположил я. — Староверка-скрытница, скорее всего федосеевского согласия, склонная к мученическому венцу.

— Чего-чего? — вылупил на меня глаза пожилой летнаб, и с его языка сорвалось не вполне печатное словцо. — Да она неразбавленный спирт пьет, а ты говоришь “староверка”, “мученический венец”. Та еще брахмапутра! Как зачнет языком петли закидывать — уши в трубочку заворачиваются. А матерщинница — у-у-у!

— А дети у старухи есть?

— О-о-о, да цельный выводок! Старший, Николай, — народный артист, лауреат конкурса “Играй, гармонь!”, из заграницы не вылазит. Рыбачить сюда каждое лето приезжает, зовет мать к себе, а та ни в какую. “Я, — говорит, — помру в городе. Я автобусов-троллейбусов боюсь, толкучки на улицах и все такое”...

Черную фигурку в дверном проеме заслонила зубчатая стена елей, и только одна тропинка, путаная цепочка следов на траве, выдавала присутствие человека... Старуха-охотница, живущая бобылкой в глухой тайге?!. Множество вопросов рождал мимолетный взгляд, брошенный сверху на захолустное жилье. Почему она ушла из своей деревни Баская Выставка, почему отрешилась от всего мирского, общинного, суетного? Что снится ей по ночам в сумрачной избушке, что печалит и радует? И какова та сторона ее жизни, что скрыта от постороннего взгляда?..

Бабка Пима — разве такое имя забудешь?

Меня всегда тянуло в дальние северные деревеньки. Трудно представить себе житье-бытье в этих отрезанных от мира, засыпанных снегами селениях-невеличках в десять — двадцать дворов, где только дымы из труб, да лай непутевых собак, да подслеповатые оконца с тусклыми огоньками керосиновой лампы говорят о том, что жизнь все-таки движется согласно своей природе. Сколько раз за последние годы я пытался навестить места, где подолгу когда-то гостевал, записывал бывальщины и небывальщины, слушал семейные хоры и сам пел вместе со всеми. Но проходили одно-два десятилетия, и деревенька принимала нежилой, почти кладбищенский вид, будто сдвинулась с земной оси. Брошенные избы и пустые амбары, продуваемые навылет коровники. Зови, кричи — никто не отзовется! Раздолье для воющих волков...

Помнится, лет двадцать назад, планируя очередную поездку на Мезень, я вдруг наткнулся в географическом “Атласе СССР” на незнакомый кружочек с интригующим названием — Жители. Он стоял в самых верховьях реки Кыма, правом притоке Мезени. Крупных деревень, которые просто обязаны были стоять в этом квадрате, обнаружить не удалось, а вот Жителям почему-то повезло. За какие такие заслуги уготовили им место на карте? Что это — каприз картографа, визирная цель геодезиста? А может, составителей “Атласа” подкупило странное, в высшей степени загадочное имя деревни — Жители?..

Эх, лучше бы я туда не плавал! Передо мной лежало селение, которому повезло в географии, но не повезло в личной судьбе. Жители обезлюдели, ушли в небытие тихо и неприметно вместе со своими обитателями. Молодые сами в райцентр переехали, других родичи к себе перетянули, третьих тоска заела, и стали они эту тоску вином заливать. И хотя белый кружок все еще стоит на карте, обманывая доверчивых туристов, деревни больше не существует — она сдалась на милость бурьяна и жучка-древоточца. И как мрачный апофеоз угасания высится на краю деревни, истлевая, громадный крест-голубец с резными старославянскими буквицами...

Баская Выставка, по счастью, избежала этой участи. Хотя и перед ней маячила похожая перспектива. Но устоял народ, поборол в себе инерцию послушания, не поддался на идеологические соблазны “во имя светлого будущего”. Каких только благ не сулили выставчанам уполномоченные всяких мастей и рангов: перевозите, мол, свои дома на “большую землю”, к центральной усадьбе совхоза, хватит, мол, жить раками-отшельниками! Усердствуя в номенклатурном рвении, местные “райком райкомычи” едва не погубили древнюю деревню. А у некоторых селян попросту отбили охоту работать на земле и в лесу, кормить себя и страну.

Странное, однако, имя — Выставка. Выставка, простите, — чего? А ничего! Тут как ни крути слово, гадай не гадай, а толку мало, если не посвящен в тайны многозначного северного говора. Есть прямая связь между характером мезенского человека, укладом его жизни и окружающей природой. Даже его язык отмечен печатью этой связи: надо было наслушаться речитативов местного диалекта, чтобы в древней вязи слов, в певучих и скорых плутаниях звука увидеть те же общие черты. Музыка этой речи созвучна шороху вековых сосен, она вплывает в глаголицу прясел и изгородей, в царство дерева и топора и чувствует себя там на месте.

Жизнь слова на Севере — загадочная штука. “Выставка”, если верить “Архангельскому областному словарю”, — это деревня, построенная на новом месте, своего рода выселок. Это и дом, выступающий из общего порядка, стоящий как бы наособицу. Знакомство жениха с невестой при исполнении свадебного обряда — тоже выставка. В этом слове бесконечное кружево значений, оттенков, идиом, ударений. “Выставкой” называется заготовленное, уложенное в стога сено... деревенское угощение по какому-либо знаменательному событию... обувь домашнего изготовления... оконная вставка в срубе строящейся избы. А вот еще одно значение “выставки”: вздорный человек, чопорный, высокомерный; человек, ведущий себя в высшей степени странно и необычно, желающий выделиться, выставиться среди привычного окружения...

А сколько синонимов у прилагательного “баской”?! Красивый, красный, видный, казистый, взрачный, осанистый, пригожий, нарядный, щегольской, разукрашенный, изящный; речистый, краснобайный, проворный, расторопный; хороший, добротный...

Я оказался в Баской Выставке по счастливой случайности, хотя мечтал о ней не один год. И не один год строил планы, как попасть в эту самую дальнюю мезенскую деревню, где, как уверял меня знакомый рыбинспектор, рыба сама в руки просится. (“Бывало, зачерпнешь ведро в речке и не знаешь, что делать: то ли чай кипятить, то ли уху варить”.) Но судьба упорно уводила меня от этой встречи. Если бы не историко-географическая экспедиция “Ушкуйники” по пути московских воевод князя Семена Курбского, Петра Ушатого и Василия Гаврилова по прозвищу Бражник, не видать мне Выставки как собственных ушей. К слову сказать, добирались мы сюда на барже от центра совхоза ровно трое суток, в то время как двухтысячная рать, ведомая неуемным Бражником со товарищи, с пушками, пищалями и тяжелым грузом на борту, покрыла это расстояние в два раза быстрее. Пятьсот с небольшим лет назад воеводы первыми одолели северный водно-волоковый путь, перевалили через Уральский хребет, встретились с обскими кочевыми племенами и, таким образом, могут считаться первооткрывателями Сибири — а не волжский разбойник Ермак Алёнин, который попал туда семьюдесятью годами позже... Но это опять-таки к слову.