Светлана Шипунова - Генеральша и её куклы Страница 31

…Плачь, Аля, плачь. Когда плачешь, легче. Ничего другого нам не остаётся, как плакать и вспоминать, вспоминать и плакать. Никто уже не поможет, нечем помочь. Слова сочувствия, венки, цветы, деньги, что собрали друзья, — никто, ничто не поможет. Но если бы и этого не было, было бы совсем худо, будто такой никчёмный человек умер, что никому и дела нет до его смерти. А тут, видела, сколько людей пришло, сколько нанесли цветов и венков, как все смотрели на тебя и на него, на него и на тебя… Чужие похороны – это всегда любопытно: каков покойник в гробу – лежит, как живой, или, наоборот, сильно изменился, не узнать; а что вдова – заплаканная или не очень, и плачет ли у гроба, или сидит, как каменная. А вот эта старушка, это что же, мать покойного? Надо же. Хуже нет – хоронить своих детей, не дай Бог никому. А где же брат, брат у него большой начальник, потому и людей столько поприходило, это живому хотят засвидетельствовать, а не тому, что в гробу, тому уже всё равно. Или не всё равно? Витает его душа над всем этим действом, или неправда всё это? Витает, витает, все видит, кто пришёл, кто не пришёл. Бедный Вася! А дети, дети же у него были от прежних браков, где они? Ах, вот эти… Девочка похожа, а мальчик как‑то не очень… А тогда и жены где‑то здесь, где, где? Вот эта–а? У, ну, эту сразу видно, что стерва. Это первая или вторая? А первая здесь? Полная такая, в коричневом? Сколько же ей лет? Нет, самая лучшая, конечно, та, что у гроба сидит.

Не смотри, Аля, на них, не обращай внимания, нет, они не подойдут, им сказали, что не надо. Не думай о них, перед Богом ты одна настоящая жена, с тобой одной он венчался. Ой, дайте скорее нашатыря!

…Одно из типичных заблуждений: будто не надо говорить со вдовой о её умершем муже, будто бы ей это больно и тяжело. Совсем это не так. Она только и хочет, что говорить о нём, говорить с кем угодно, только бы о нём – рассказывать, припоминать и повторять, повторять одно и то же – как это случилось, что он умер, где был он, а где она, и как это началось, и что врачи, успели – не успели, и как она поняла и закричала, и побежала… Слушайте вдов, будьте к ним милосердны, пусть говорят и выговорятся до конца, но конец нескоро, и через год, и через десять лет – стоит только заговорить, напомнить – и все сначала: где был он, где была она, как началось, как она закричала, догадавшись, как побежала, сама не зная, куда…

А ещё сны. Вдовам ведь снятся их ушедшие мужья. Кому сразу, кому – потом, а кому – время от времени, даже бывает, в какие‑то определённые дни, но – всю оставшуюся жизнь. А знаешь, Аля, что надо делать, если он приснится? Первым делом помянуть. Лучше всего, конечно, на могилку съездить, оставить там что‑нибудь – пирожочек или хоть печеньице, людям там раздать мелочь, если кто подойдёт, там всегда подходят, они же знают, кто свежепохороненный, ждут, что придут родные поминать и им дадут. Всегда давай, хоть мелочь, но дай, а то, если прогонишь, могут что‑нибудь на могилке сделать, цветы заберут или венки раскидают. Во–вторых, если приснился, надо обязательно дома помянуть с кем‑нибудь из родных или с друзьями, соседям тоже пирожочков отнести, сказать: помяните Васю моего. Это обязательно. Когда снится, это он просит, чтобы его помянули.

Мне мой Юрик первое время часто снился. Я эти сны до сих пор помню, хотя уже сколько прошло… да, 17 лет. Был такой сон, будто прихожу я к нему на кладбище, а он там сидит возле своей могилки и меня ждёт. Я подсела к нему и чувствую, что он холодный–холодный, и такой запах от него – нет, не трупный, а сырой земли, глубокой сырой земли, понимаешь? И я ему говорю: бедный мой, как ты там замёрз, давай я тебя согрею, и хочу его обнять, а он говорит: не надо, просто посидим рядом, и ты иди, а я останусь. И так мне его жалко во сне было, проснулась и плачу, почему я здесь, в тёплой постели, а он – там, в холодной сырой земле?

Сравнивать, конечно, ничего нельзя, у каждого человека своё горе самое большое, но все же. Твой неожиданно умер, не болел, ничего, что называется – скоропостижно, раз – и все. А мой же сколько лет проболел, сколько мы с ним по этим клиникам проездили, пока диагноз ему поставили, потом операция какая тяжёлая, как он только её выдержал, потом эти пять лет после операции, это уже не жизнь была, а так, существование… То есть я хочу сказать, что и я, и родители его, мы были готовы к тому, что рано или поздно… А всё равно, как это было страшно. Но я, честно говоря, даже не знаю, что страшнее – так или так? Вы хотя бы с ним пожили спокойно, не висело над вами, что вот умрёт, вот умрёт. А он взял и умер, на ровном месте, тоже не приведи Господь. И сколько их, молодых мужиков вот так мрёт, просто ужас. А почему? Не знаю. Что‑то тут не так, неправильно.

…Алюня, а ты знаешь, что на 9 дней надо готовить? Я тебе скажу. Значит, обязательно надо первое – борщ или лапшу домашнюю с курицей, на второе – котлеты или мясо тушёное с пюре, потом обязательно надо компот сладкий, обычно из сухофруктов варят, и сладкие пирожки. Закуски – да, можно, но такие, знаешь, скромные – селёдочку можно, колбаски нарезать, салатик какой‑нибудь самый простой, это ж поминки, не праздник. Пить – водку, а кто не пьёт, — вина красного поставить немного, но в основном поминают водкой. И самое главное не забыть – кутью сварить. Рис с изюмом. Это в первую очередь. И начинают с неё, съедают все по ложке кутьи, а потом уже все остальное. И только ложки кладут, ни ножей, ни вилок нельзя. Ну, нельзя. Не положено. И на поминках не сидят, не рассиживаются. Поели, встали, другие люди сели. И ещё обязательно надо ему поставить рюмочку, налить водки тоже и накрыть пирожочком, или хлебушком, но я всегда пирожок клала, потому что Юрик мой очень любил, когда я пекла пирожки.

На поминки, конечно, приходит меньше людей. На 9 дней меньше, чем было на похоронах, на 40 дней меньше, чем было на девятинах. На полгода, год остаются только свои, самые близкие, но это и хорошо. Невозможно требовать от посторонних людей, чтобы они всю жизнь помнили, никому это не надо – ни им, ни нам, у каждого свои покойники есть. При случае если вспомнят и помянут хоть словом, скажут: «Покойный Василь Васильич, царство ему небесное…» — уже хорошо, спасибо. А ходить на кладбище, да помнить все его даты – это только твоё и ещё нескольких человек из семьи. Все нормально, так и должно быть.

Вообще, вдова – это такое слово… Его никто не любит. Самой вдове очень тяжело думать о себе, что она вдова. А тем, кто рядом с ней, только в самое первое время после случившегося, в те самые 40 дней, много – год, хватает участия и сочувствия, чтобы звонить, а тем более навещать вдову и выслушивать все одно и то же от неё и самому повторять все те же слова: как жаль, как безвременно, как до сих пор не верится и что надо крепиться, надо жить дальше, у тебя сын и т. п. – стандартные, в сущности слова, а где взять другие, правда? И постепенно (очень скоро на самом деле) люди начинают сторониться вдовы и справляются у общих знакомых: ну, как там она, пока одна? А те и сами не в курсе, когда ж они её в последний раз видели? Ах, ну да, на годовщине. Надо же, год прошёл, а вроде только вчера… В принципе, всех бы очень устроило, если бы вдова была уже не одна, то есть была бы к кому‑то пристороена, и тогда можно было бы больше о ней не вспоминать и не чувствовать хотя бы и самого лёгкого, но все‑таки укора совести. А окажись вдова снова замужем (пусть не сразу, а года так через три–четыре), все дружно осудят и все подходящие к случаю выражения вспомнят: вот, мол, не успела и земля остыть, не сносила и пары башмаков, жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда…

Хотя… Видела я таких матерей, которые переживали смерть взрослого сына как‑то чересчур уж спокойно, трудно даже объяснить, почему. Помнишь Олесю, сестру мою двоюродную из Полтавы? Вот когда её Витю в позапрошлом году бандиты убили, мать его приехала на похороны из Белгорода–Днестровского и в первый момент, как вошла в квартиру (где Вити и не было, он был ещё в морге), несколько минут, может, пять–семь буквально, покричала как‑то ненатурально, без слез и без слов, что‑то такое: «Ой–ё–ёй…», потом резко замолчала, села и стала оглядывать квартиру. А она за пятнадцать лет у них ни разу не была и даже внука своего, который ходил в шесть утра встречать её с поезда, не узнала, а он‑то – вылитый Витя. И так она, молча, поджав губы, все похороны и просидела. Что там у неё на уме было – один Бог знает. Может, у этих матерей, которые давно уже не живут со своими взрослыми сыновьями, материнское чувство притупляется? Ну, не видела она его 15 лет, ну, не увидит больше никогда, что от этого меняется для неё? Может, он живёт у неё в памяти маленьким мальчиком, и это уже навсегда с ней, а взрослого – что так не было, что совсем не будет? Не знаю, не знаю…

Хуже всех все‑таки вдове. У неё вся жизнь в одну минуту обрывается. И как ей жить дальше – одному Богу известно. В обществе ведь так устроено, что в почёте только вдовы–старухи, вдовы ветеранов той ещё войны, это у нас святое. А молодые вдовы современных войн – они уже обременительны для общества, для государства, лучше про них не знать и не думать. Что ж говорить о вдовах не военных, гражданских, вдовах тех, кто не погиб трагически, а умер своей смертью, хотя и безвременно, в молодые годы? Это дело совсем личное, сама и управляйся со своим горем.