Натан Дубовицкий - Ультранормальность. Гештальт-роман Страница 32

Подобраться к зданию оказалось не таким уж простым делом, так как вокруг него столпился двухтысячный митинг, который, словно блатант, на разные голоса выкрикивал свои требования. Здесь кучковались и левые в красных куртках движения «Время вперед», и радикалы со знакомыми черными пауками на белых флагах, среди которых его брат видел истинных русских богатырей и освободителей нации от коррумпированной власти, и даже «Свидетели Иеговы».

Все пространство вокруг здания оцепляли отряды полиции, поэтому Стрельцову пришлось приложить немало усилий, чтобы попасть за ограждение, убедив охранников правопорядка, что он не очередной демократ или неравнодушный представитель гражданского общества, которых в такие времена плодится немало, а участник пресс-конференции в здании напротив митинга.

Единственные, кто казались здесь не к месту – трое людей в строительной спецодежде, которые замазывали высказывание Никиты Воротилова, известного последнее время оппозиционера, выполненное в виде граффити там же – на здании информагентства. «Я не гей, все геи сидят в Кремле!»

Внутри помещение больше соответствовало современности: новая мебель, стеклянная полупрозрачная стойка ресепшн, выполненная в виде логотипа агентства, многочисленные фотографии участников мероприятий, развешанные в креативном порядке на неотремонтированных стенах, удобные кожаные кресла и диваны по периметру основного, достаточно просторного коридора, чтобы в нем могли без стеснения разместиться пятнадцать или даже двадцать человек.

Над входом в большой конференц-зал висела бегущая строка, отражающая заголовки новостей, что висели на сайте агентства. «Кандидат в президенты Михаил Порохов: „Митинги в столице – это проявление гражданского самосознания, а не оплаченное Западом хулиганьё“: „Филологический троллинг становится национальным бедствием. Спор вокруг слова „воз-вращаться“ стал причиной крушения самолета под Брянском“: „Наши главные приоритеты в культуре, социальной политике и защите традиционных христианских ценностей – председатель партии КПЦ Арсентий Зубцов“: „Военные готовы к любым беспорядкам, которые ожидаются перед выборами. Некоторые части передислоцированы поближе к столице – заявил министр обороны“. Была среди них и новость об их мероприятии: „Пресс-конференция: какие силы стоят за выборами президента и участившими случаями медиа-вандализма“». Так себе тема, но лучше Елена ничего не могла придумать.

Федор опустил глаза с бегущей строки и огляделся, ища знакомые лица. Мешков не пришел, да и не обещал, «младоцентрят» тоже не было, хотя в пресс-релизе написано, что один из участников пресс-конференции будет таковым, и, по идее, им следовало бы искать его именно здесь и сейчас. Особенно Гене, у которого к нему были, видимо, личные счеты.

Вокруг ресепшена толпился народ: заправские журналисты. Даже две камеры приехало: одна съемочная группа с Первого канала, другая с радиостанции «Серебряный дождь». Теперь и радио выкладывает на сайте видеоролики, стерлась грань между телевидением, радио, газетой и сетевым новостным порталом.

Горчаков появился не сразу, спустя минут пять или семь. Он вышел вместе с женщиной важного вида из комнаты, на которой висела серебряная табличка с черными травлеными буквами «Редакторская». На нем был замшевый пиджак поверх клетчатой рубашки, которая смотрелась на нем, тем не менее, солидно и нисколько не безвкусно, нос украшали продолговатые очки.

В отличие от Федора, он не сразу заметил своего протеже. Окинув толпу пришедших безразличным взглядом поверх очков, он направился к стойке сразу же за ресепшенем, на котором стояли большой чайник для кофе-брейков, лежали печенья, расфасованные по тарелочкам и бутерброды, подойти к которой сам Стрельцов с непривычки постеснялся.

– Аркадий Борисович! – позвал он Горчакова.

Тот поднял глаза на стену прямо перед глазами, постоял так немного, словно прислушиваясь, но не поворачивая головы, а потом снова вернулся к пластиковой кружки, куда насыпал растворимый кофе, но еще не положил сахар.

Федор подошел ближе и повторил Горчакова по имени. Тот повернулся и еще некоторое время смотрел на Стрельцова отсутствующим взглядом.

– А, это вы. – произнес тот наконец, словно ожидал прихода кого-то другого.

– Спасибо, что смогли все это организовать.

– Да, стоило все это не дешево, feci quod potui. К редактору подходили?

– Да, мне сказали ждать. Еще пятнадцать минут до начала. И еще какие-то участники ожидаются.

– Я решил, что ваш голос надо усилить, позвал кое-каких политологов. Давай куда-нибудь отойдем?

Федор утвердительно кивнул.

Вскоре они оказались за кулисами: их пропустили в редакторскую, где стояло два стула, множество монтажных компьютеров и рабочий стол, покрытый бумагами и компакт-дисками.

– Вы должны понимать, какая на вас ложиться ответственность, – начал разговор Горчаков, сев на край рабочего стола редактора.

Федор пристроился на табурете у монтажного стола.

– Если вы неправильно рассчитали силы и не все взвесили, то все ваши усилия окажутся напрасными.

– А что я мог не рассчитать?

– Вы новичок во всей этой теме, поэтому вряд ли осознаете, что вы уже усвоили, а что еще нет. Здесь плавает очень крупная и очень опасная рыба, и они никогда не простят вам, если вы испортите их magnum opus, великий труд, главное дело. И вы со своей sancta simplicitas, неведением, основанным на вере, можете очень легко поскользнуться, а то и свернуть шею. Поэтому я спрошу прямо. Все ли вы взвесили и все ли рассчитали?

Еще находясь дома, в своей постели, проснувшись с утра, Федор сомневался о том, стоит ли продолжать это дело, но потом вспомнил материны блинчики. Ради блинчиков можно было кинуться в пропасть, очертя голову. В общих чертах он представлял, о чем будет говорить, но конкретного плана не заготовил, надеясь на свою способность к импровизации.

– Я начну с того, что расскажу свою историю, а потом про русский язык. – попробовал Стрельцов выстроить какую-то конструкцию.

– Продумайте каждое слово. Вы не владеете русским языком, и это de facto делает вашу позицию уязвимой.

– В смысле – не владею?

Горчаков покачал головой.

– На базовом уровне все владеют русским языком. И вы, и ваша родня, и миллионы таких же граждан. Но здесь нужен особый, продвинутый курс, чтобы выйти за пределы ограничений, которые язык накладывает на ваше мышление и на ваше выражение собственных мыслей. Эти ограничения были введены специально, и их не так легко обойти, пользуя столько выхолощенный и ненадежный инструментарий, как конвенционный язык.

– Я думал, кроме группы никто не стал бы вредить язык. Кто мог наложить эти ограничения? – уточнил Стрельцов.

Горчаков задумался, рассчитывая как лучше подступиться к этой теме.

– Кому принадлежит язык?

– Нам всем.

– Кому всем?

– Людям.

– Язык такая же форма собственности, как и магазин, квартира или машина, – продолжил Горчаков. – И у него тоже есть хозяин, который обладает всеми правами на язык. Это касается и русского языка. Возможно, в будущем право пользования языком будут лицензировать, как сейчас сертифицируют уровень его владения. Но пока что язык находится в широком употреблении не вопреки, а при попустительстве его владельца. Вы пользуетесь языком quantum satis, я им пользуюсь – все мы используем то, что принадлежит не нам. И я уверен, что владелец русского языка тебе известен.

Федор хотел было автоматически пожать плечами не подумав, но вовремя спохватился и задумался.

– Президент? – неуверенно произнес он.

– Ну конечно же нет.

– Нация?

– Нация! – кивнул Аркадий Борисович. – Национальное правительство действует от имени нации, чтобы управлять языком, внося туда новые значения и выбрасывая старые в интересах оптимизации управления. Я как-то хотел рассказать вам про одно интересное слово – «мир». То, что пишется через «и» с точкой. Русский народ, каким мы знаем его сейчас, это недавний конструкт, которому едва ли будет сто пятьдесят лет. Во времена Российской империи он представлял собой кучу разнородных общин, отличающихся друг от друга иной раз больше, чем москвичи от чеченцев. Но и слово «община» они тоже не использовали. Это слово – поздний креатив историков. Сами члены общины использовали в отношении себя слово «мир».

– Через «и» с точкой?

– Да. Отсюда такие выражения как «на миру и смерть красна», «с миру по нитки», и тому подобное. И этот «мир» ограничивался самыми дальними землями, какие община может вспахивать в течение дня. Каждый такой мир обладал огромной автономией – либо формальной, либо неформальной – и даже имел право на самооборону. Ubi bene, ibi patria. Разумеется, эти миры как единицы самоуправления всегда представляли опасность для централизованной империи. Государство всегда с ними боролось, но победить смогло только ближе к двадцатому веку и не без помощи языка. Реформы Витте и Столыпина по облегченному выходу из общины и введения права частной собственности на землю стали самой удачной операцией против общины. Они ее окончательно подорвали. Помочь стереть ее из истории им помог новый инструмент – возможность выкинуть слово «мир» через «и» с точкой через реформу языка, ибо silentium est aurum. Мир с тех пор означает ойкумену – неведомую и абсурдную бесконечность, то, что означало слово «мир», превратилось в безликое «община», под которое подпадает все, что угодно, включая колхоз, который никакой автономии не имеет вообще. И родина – она тоже превратилась из узколокального ландшафта в анонимную протяженность всей страны, которая неожиданно вся стала для каждого родина. Что чушь полнейшая и с исторической, и с онтологической точки зрения. Но очень удобная в управлении людьми, потому что некоторым не хватает возможностей выйти за пределы понятия «родина» и отказаться за нее умирать.