Дон Делилло - Ноль К Страница 32

– Ты все еще веришь в эту идею.

– Умом и сердцем.

– Но ведь теперь эта идея уже не поддержана внутренним убеждением, как раньше?

– Она продолжает крепнуть в том самом, единственно важном месте.

– Возвращаемся в многоуровневое подземелье.

– Мы через это уже проходили.

– Очень давно. Есть ведь такое ощущение? Два года. А как будто полжизни.

– Улаживаю свои дела.

– Ты уже сказал. Задница цивилизации. Поехали, почему нет. Ты и я. Улаживай свои дела.

Я ждал продолжения.

– Ты тоже обдумай кой-какие вопросы.

– Я не хочу картину. Не хочу того, что полагается хотеть. Я не то чтобы не признаю материальное. Я не аскет. Живу вполне комфортно. Но хочу по-прежнему жить незаметно.

– Мне нужно оставить четкие инструкции, – сказал он.

– Я не гонюсь за деньгами. Просто, полагаю, их нужно учитывать. Деньги – это то, что я кладу в кошелек и достаю из кошелька. Это суммы. Нужно оставить четкие инструкции, ты говоришь. Четкие инструкции – звучит устрашающе. А я предпочитаю, чтоб меня просто несло по жизни.

Тарелки и столовые приборы исчезли, теперь мы просто пили выдержанную мадеру. Наверное, все мадеры выдержанные. Ресторан пустел, я с удовольствием наблюдал за ними, всеми этими людьми, решительно шагавшими обратно – к своим местам, своим предприятиям. Они должны вернуться к служебным постам и конференц-залам, а я нет. И поэтому чувствую себя свободно: я не имею нужды соблюдать порядок, заданный директивным графиком, я вне – хотя на самом деле чего я не имел, так это работы.

Мы с Россом не разговаривали. Официант стоял в другом конце зала – неподвижная фигура в обрамлении цветов, гроздьями свисавших из корзин на стене, – и ждал, когда его призовут для расплаты. Хотелось верить, что на улице ненастье и можно выйти в дождь. А пока, обдумывая предстоящее путешествие, мы пили крепленое вино.

5

Я гляжу на Эмму, она стоит перед зеркалом в человеческий рост. Проверяет, все ли на своих местах, прежде чем отправиться в школу, к детям – беспокойным, угрюмым, неуправляемым. Блузка и жилет, строгие брюки, простые туфли. Повинуясь импульсу, я тоже вхожу в отражение, становлюсь рядом с ней. И мы просто смотрим, секунду, другую, мы вдвоем, без комментариев, самооценок, вовсе не забавляясь, и я понимаю, что это мгновение говорит о многом.

Вот они мы: женщина, аккуратная, твердая, она не сказать чтоб бесстрастна, но взвешивает все обстоятельства, данные в том числе, каштановые волосы зачесаны назад, судя по лицу, привлекательность ее не интересует, и поэтому женщина приобретает некоторое качество – точно не могу сформулировать – в своем роде цельность. Мы, кажется, впервые друг друга разглядываем двумя парами глаз: мужчина без цели, по сравнению с ней его многовато, узколобый, густая шевелюра, чуть вдавленный подбородок, выцветшие джинсы и так далее.

Он, мужчина, займет интерактивную очередь, достанет билеты на балет, который женщина хочет посмотреть, и готов часами ждать, пока она занимается своими учениками. Она, женщина, будет сидеть, несгибаемая, на своем месте и наблюдать, как танцор смыкает атмосферу пальцами рук и ног.

Вот они мы – и это, и еще больше, вещи, обычно ускользающие от любопытного глаза; всего один проницательный взгляд, и так много можно увидеть, каждый из нас смотрит на нас обоих, а потом, стряхнув все, мы спускаемся на четыре лестничных пролета прямо в уличный шум и понимаем, что снова оказались среди других, в нещадном пространстве.

В следующий раз мы разговаривали спустя неделю, по телефону.

– Послезавтра.

– Загляну, если хочешь.

– Я скажу ему. Посмотрим. Дело совсем туго, – ответила она.

– Что случилось?

– Не хочет возвращаться в школу. Занятия начинаются в августе. Говорит, теряю там время. Простаиваю. Все, что они там говорят, ничего для меня не значит.

Я стоял у окна с телефоном и смотрел вниз, на свои ботинки, только что начищенные.

– Варианты у него есть?

– Постоянно его об этом спрашиваю. Мальчишка не хочет брать на себя обязательств. А отец его, похоже, бессилен.

Услышав, что его отец бессилен, я не расстроился. Только Эмма-то, видимо, недалеко от него ушла, и вот это было страшновато.

– Сходу не знаю, чем помочь. Но подумаю. Вспомню себя в его возрасте. И если он не будет возражать, можем снова отправиться на такси в додзе.

– Он не хочет в додзе. С джиу-джитсу покончено. Согласился приехать, только когда я настойчиво попросила.

Я представил, как она, суровая и настойчивая, стоит, выпрямив спину, говорит быстро, крепко сжимает в руке телефон. Она сказала, что поговорит с ним и перезвонит.

Она перезвонит – эти слова меня расстроили. Так обычно говорят после собеседования. Надвигалась очередная встреча – осталось меньше часа, и я традиционно намазал ботинки кремом, отполировал щеткой из конского волоса и фланелевой тряпочкой, отвергнув губку для обуви всех цветов, мгновенно придающую блеск. Потом пошел в ванную, рассмотрел свое лицо в зеркале – еще раз проверил, достаточно ли острой была бритва, использованная двадцать минут назад. Припомнил, как Росс говорил о правом ухе в зеркале, которое в действительности оказалось правым ухом, а не отражением левого, как полагается. Пришлось сильно напрячься, убеждая себя, что в данном случае об этом речи не идет.

Люди делают что-то обыденно, машинально, и это что-то существует, едва прикрытое внешним, якобы общим для всех. Мне хочется, чтобы подобные действия, мгновения имели смысл: проверить кошелек, проверить ключи – такое неявным образом сводит нас воедино, – запереть и снова запереть входную дверь, тщательно обследовать конфорки – не иссякло ли голубое пламя, не сочится ли газ.

Наркотик нормальной жизни, течение моих ничем не примечательных дней.

Однажды утром я увидел ее снова – женщину в стилизованной позе, на сей раз одну, без маленького мальчика. Она стояла на углу у Линкольн-центра, определенно та же самая – глаза по-прежнему закрыты, но стойка другая: руки опущены и слегка разведены в стороны, будто от внезапной тревоги. Она прикована к своему месту. Хотя, возможно, это неверно. Она просто сделалась заложницей глубин сознания и, обратившись лицом к тротуару и спешащим мимо прохожим, смотрит внутрь. Девочка-подросток задержалась, только чтобы нацелить свой девайс и сделать снимок. Повсюду вокруг нас создается беспокойство, атмосфера мрачнеет, сгущается, того и гляди расколется небо, и я гадаю, останется ли женщина на месте, если грянет дождь.

И снова не видно никаких указаний на ее мотив, ее цель. Она стоит на открытом пространстве – необъяснимое явление. Хотелось увидеть столик с брошюрами, плакат на иностранном языке. Хотелось, чтоб в этом языке использовался нелатинский алфавит. Хоть за что-нибудь бы зацепиться. Некоторое качество, дух, выраженная особенность подсказывали: она из другой культуры. Хотелось прочесть какой-нибудь знак – китайский, греческий, арабский, славянский, – обращение женщины, принадлежащей к организации или группировке, которой угрожают неизвестные силы здесь или за рубежом.

Иностранка, да, но я предположил, что она говорит по-английски. Сказал себе: вижу это в ее лице – межнациональный характер, адаптированный.

Интересно, будь передо мной мужчина, я тоже стоял бы и смотрел?

Я должен смотреть. Другие поглядывали, два паренька делали фотографии, мужчина в переднике спешил мимо, под угрозой дождя вся улица ускорила движение.

Я осторожно подошел, стараясь не приближаться слишком.

И говорю:

– Не знаю, можно ли задать вопрос.

Никакой реакции, в лице не изменилась, руки жесткие, как у солдата.

Я говорю:

– До сих пор не пытался предположить, какая у вас задача, какой мотив. А если бы у вас был плакат, то с каким-нибудь протестным лозунгом, я почему-то в этом уверен.

Я сделал шаг назад – вдруг произведу эффект, – хотя она ведь меня не видела. Я, пожалуй, и не ждал реакции. Представить только: она открывает глаза и смотрит на меня. Возможно, произносит несколько слов. Потом я сообразил, что вначале спросил разрешения задать вопрос, а так этого и не сделал.

И говорю:

– Мальчик в белой рубашке и синем галстуке. В прошлый раз видел вас где-то на юге и с вами мальчика. Где он?

Мы не двигаемся. Люди лавируют, обгоняя друг друга, вокруг такси обычная паника, а дождь еще даже не начался. Какой-нибудь знак – китайский, кантонский, пару слов на хинди. Мне нужно решить конкретную задачку, противопоставить что-то этой встрече неопределенного характера. Женщина. Непременно должна быть женщина? Остановился бы кто-нибудь посмотреть, если б здесь в том же положении стоял мужчина? Я попытался представить мужчину с плакатом на финикийском, около тысячного года до нашей эры. Зачем я делал это сам с собой? Потому что неудержимый разум продолжает работать. Я снова подошел ближе, встал с ней лицом к лицу, прежде всего чтоб сбить с толку желающих ее сфотографировать. Мужчина в переднике возвращался тем же путем, толкал перед собой сцепленные магазинные тележки, четыре, пустые. Женщина с бесконечно закрытыми глазами все вокруг себя закрепила, остановила для меня движение, позволила отчетливо увидеть, что тут есть.