Елена Котова - Легко! Страница 32

– Бэби, у нас есть какое-то время, пока ванна набирается.

Когда, наконец, выползли на Елисейские поля, городской променад уже был в разгаре. Они двинулись в сторону площади Звезды и Лувра.

– Стыдно признаться, Джон, но меня совершенно не тянет непременно в Лувр.

– Меня тоже. Это просто «Oh, Champs-Elysees, ta-datta-da-da-a…», правда. А куда ты хочешь?

– Все равно. Куда ты хочешь, туда и пойдем. Можно в Центр Помпиду.

– В музеи не желаю. Я просто хочу гулять с тобой, дыша Парижем, о чем ты так долго мечтала. Видеть его твоими глазами.

– Точно, и прежде всего, я хочу, если можно, в Нотр-Дам. Ты можешь даже не заходить, если не хочешь. Но мне надо поговорить с богом.

Они дошли почти до Лувра, потом перешли на остров. Анна вообще-то не любила Нотр-Дам, этот средневековый собор казался ей депрессивным, почти зловещим. Они с удовольствием вышли из его сумрака обратно на залитую солнцем площадь и побродили по острову, рассматривая каменную кладку стен и свисающий с них к воде плющ. На острове всегда зябко и ветренно. Они затеяли игру «Куда еще они не хотят идти в Париже?».

– Лувр, – сказал Джон.

– Не считается, это мы уже обсуждали.

– Музей д’Орсэ.

– А чем он тебе не угодил?

– Там хорошо само здание, свет и простор этого вокзала. Остальное – какая-то мешанина помпезных руин, французской классики и не лучшим образом подобранных импрессионистов.

– Моя очередь. Эйфелева башня.

– Ты не хочешь на башню? Правда?

– Абсолютно. Дешевое туристическое развлечение и куча народу. Не согласен?

– Как хочешь. Мой ход. Пантеон.

– Это очевидно, почему. Пер-ла-Шез.

– Шопинг.

– Это не справедливо, слишком неконкретно.

– А справедливо будет, если я каждый магазин буду называть, куда ты меня не затащишь? Тогда ты точно проиграешь. Ладно, хватит. Давай теперь, куда мы хотим идти?

– Ты первый скажи.

– Думаю, начнем с кафе. Это всегда беспроигрышная идея в Париже. Вот тут, на Сен-Мишель с видом на площадь, книжные лавки, на Сену и Лувр на том берегу. Babycat, почему так хорошо просто быть с тобой и ничего не делать?

Она посмотрела на него с обычной чуть смущенной улыбкой, взяла его руку и поцеловала ладонь. Они посидели в кафе, держась за руки и глядя на Париж. Потом прошли неспешно через Латинский квартал, повернули на бульвар Сен-Жермен, дошли до Люксембургского сада. Взяли стулья и стали смотреть на клумбы и старичков, сидящих вокруг – кто с книгой, кто просто греясь на солнышке. Они смаковали воздух и запахи Парижа. Издалека с бульвара иногда долетали трамвайные звонки. Анна спела ему песенку Джо Дассена про Люксембургский сад.

– Как это возможно, запомнить слова? Чего только нет в твоей голове, – сказал Джон.

На Монпарнасе опять выпили кофе в «Ротонде». Анна рассказывала про Эренбурга, про группу Дягилева, вообще про русскую эмиграцию в Париже. Вспоминали, конечно, и Хемингуэя, дошли до его отеля «Монтана», неподалеку. Джон объявил, что проголодался.

– Хочешь местечко, где подают морепродукты? – предложила Анна.

– Только не навороченное.

– Тут я могу ошибиться. В Париже все очень обманчиво. Вроде выглядит небрежно, декор никакой, сервис по-французски ужасен, столики стоят впритык, но еда вкусная и дорого. Вот и скажи, навороченное или нет?

– Звучит заманчиво. А где это место?

– В этом вся штука. Не знаю названия и адреса. Но точно чувствую, найдем. Это недалеко от рыбного рынка.

– При твоем географическом кретинизме я не уверен, что надо рисковать. Я, правда, голоден.

– Ну, дай мне шанс. Давай считать, что это игра такая – найти в чреве Парижа ресторан без названия.

Как ни странно, достаточно быстро, поплутав по узким улочкам за Сен-Жерменом, они-таки просто наткнулись на него.

– Ну, конечно же, L’Abrucci – вон те навесы на углу! – закричала Анна.

Внутри ничто не разочаровало. Бутылка розового «Сансера», устрицы и трехэтажное блюдо с морскими гадами.

– По части афродизиаков можно не беспокоиться. Думаю, мы сумеем правильно ими распорядиться. Но прежде всего, должен сказать, что ты выглядишь настоящей парижанкой. Эта черная водолазка и гермесовский платок вокруг шеи. Хочу тебе купить настоящую парижскую сумку. Не дизайнерскую, а просто парижскую, из бутика. Всегда ненавидел твои луивиттоны.

– Как скажешь. Я хочу носить только то, что тебе нравится.

– Вот этого не надо. Ты – жертва моды. Ты всегда берешь только самое-самое, правда же?

– Только самое лучшее может быть приемлемым. Особенно в том, что касается мужчин.

– Чертовски умно.

– Раздражает?

– Нет, интригует. Этот привкус интриги – твое самое сильное оружие.

– Я не интригую с тобой.

– Я знаю, ты кроткая. И это интригует еще больше.

– Так что мне делать?

– Я думаю, быстро доесть и идти в отель со мной спать. Так девочкам положено после обеда.

Пока дошли пешком до отеля, а это оказалось не близко: через весь Сен-Жермен, потом по набережным, через мост, через туннель Пон д’Альма, где погибла Диана, по авеню Георг V, мимо знаменитого отеля, к имени которого теперь добавлено дурацкое «Четыре сезона», устали и вспотели, да и бутылка вина давала о себе знать. После первого раунда секса заснули и спали долго и сладко до вечера. Джон откупорил очередную бутылку шампанского и наложил запрет на вылазку из кровати. Это продолжалось долго, он поливал шампанским ее грудь и слизывал струйки. Потом было еще много чего, потом они снова начали погружаться в дремоту.

– Нет, стоп! – сказал Джон. – Так все проспим. Одеваемся – и гулять, ужинать и так далее. Уже восемь.

– Я должна ванну сначала принять.

– Принимай, только быстро.

– Ты что, есть опять хочешь?

– Почему «опять»? Просто хочу. И еще хочу воздухом подышать.

– Есть идеи, куда пойдем?

– Нет. Но куда пойти в пятницу в Париже? В «Лидо», наверное. Или в «Мулен Руж». Пойду, организую билеты.

Никаких билетов он, понятно, не достал, но это было и к лучшему. Они долго гуляли по правому берегу, поужинали в каком-то простом ресторане около площади де ля Мадлен, потом опять гуляли, пили перно в «Максиме» и снова гуляли. Утром Джон наотрез отказался ехать в Версаль.

– А если мы сходим в порядке исключения в музей, ненадолго? – предложила Анна.

– Это должен быть очень маленький музей.

– Крошечный просто.

Они опять дошли почти до Лувра, а потом, свернув к Центру Помпиду, миновали его и оказались у неприметного двухэтажного особнячка. Дом-музей Пикассо. Они бродили по музею, рассматривая очень удачно подобранное собрание его картин, а еще фотографии, рассказывающие о его приключениях, женщинах, его развлечениях…

– Ты видел фильм «Пережить Пикассо» с Энтони Хопкинсом?

– Нет, но это какой-то старый фильм, кажется.

– Да, и очень хороший. Это о женщинах в жизни Пикассо. Вот, видишь, это его первая жена, русская балерина, вот вторая – немка Мари-Тереза, третья – Дора – он их всех разрушил. Они хотели посвятить себя ему, и он этого от них и требовал. Они находили счастье в самопожертвовании, в служении гению, а он их поочередно бросал, и женщины сходили с ума. Не фигурально, а вполне конкретно. Потому что не могли понять, как их полное растворение в нем, принесение в жертву себя без остатка могло повлечь отторжение, причем типичное для Пикассо, – весьма жестокое. Ни одна не смогла найти цель в жизни без него, это всё трагично вообще-то. Поучительный фильм.

– В каком смысле?

– Они перестарались. Поставили на кон свою жизнь, считая, что этим его удержат. Потому что он требовал этого с самого начала. Только самая молоденькая – художница Франсуаза Жило, которой в начале их романа было всего восемнадцать и которая уж точно должна была стать очередной жертвой, прожив с ним десять лет и родив двоих детей, нашла в себе силы уйти сама. Он не сумел разрушить ее. Как только он стал изменять ей с новой пассией, она просто ушла. Пикассо был в ярости: это его привилегия оставлять женщин, он умолял – впервые в жизни он умолял женщину остаться. Видишь темноволосую женщину с короткой стрижкой на этом фото? Ее звали Мария. Это его последняя жена, та, которую он завел после Франсуазы. Мария торжествовала, что разлучила Пикассо с Франсуазой, которая была даже моложе ее. Но она повторила ошибки всех предыдущих жен. То же служение гению, то же самоотречение, безропотное повиновение его причудам и хамству. Но чем больше она старалась, тем сильнее Пикассо чувствовал притяжение Франсуазы, единственной непокоренной женщины в своей жизни. Он попросил Франсуазу выступить на открытии корриды. Вот, видишь: Мария и Пикассо, уже старый совсем, сидят в ложе. Как было в жизни, не знаю, но в фильме тут выезжает на коне Франсуаза, красивая, молодая, блестящая женщина. А за ней бегут пикадоры. Очень сценично, много красок и так далее. Она направляет лошадь прямо к трибуне Пикассо и заставляет ее встать на колени перед ним. И ее короткий монолог за сценой – так кончается фильм: «Я благодарила этого необыкновенного мужчину, с которым прожила лучшие десять лет моей жизни. Я благодарила его за то, что он сделал меня сильной. Настолько сильной, что я смогла пережить жизнь с Пикассо и выжить».