Лев Сокольников - Саркофаг Страница 32

Фантастика "земли русской"! Несбыточные мысли. Нам проще и понятнее вымереть от пития, сгинуть полностью, но не встать на путь чуждой морали: "выдай собутыльника"! Скорее поменяю "Не укради!" на "Укради", но никогда не опущусь до "выдачи своих"!

И началась "эпопея" расставания с училищем! Как так!? За "всё время существования столь славного учебного заведения" ещё никто добровольно не покидал его стен, а тут вдруг какой-то чужак, обиженный кражей тряпок, хочет открыть "счёт"!? сделать "прецедент"!? Не выйдет! Будешь учиться и закончишь наше славное учебное заведение!

А "закусивший удила" юноша не думает возвращаться на "покаяние"! Живёт под крылом родителей и переживает за исход "тяжбы". Чтобы время шло быстрее, он ходит работать на "железку. К путейцам. "Подённо". Отработал день — получи заработанное. Прекрасно! Хочешь — иди на работу, удерживают тебя какие-то причины от "рихтовки пути" и "подбивки шпал" — не ходи, никто с тебя ничего не спросит. И знания, знания! Как точно и строго путейцы следят за колеёй! За работой неприятности забываются.

И вот, как-то отец возвращается из поездки в город и говорит:

— Тебе нужно появиться в училище и пройти медицинское освидетельствование. Бумаги сделают, что ты вроде бы "дохлый" и тогда тебя отчислят "по состоянию здоровья". Сделают из тебя неспособным для работы в турбинном зале — а что ещё могло придумать училищное начальство? Как оно могло признаться "в верхах", что во вверенном ему заведении царил произвол старших учеников над младшими? Тайное пьянство и кражи?

Заявился в училище и перед окончательным "освобождением" мне предложили провести ночь в психиатрической больнице. Но те два "петрификата в правом лёгком", кои у меня "увидели" без рентгена, не "тянули" на отчисление из училища.

"Петрификаты", кои "были" у меня, означали, что до туберкулёза остаётся сделать два шага…а, может и меньше.

Но "букет" для отчисления показался училищному начальству "жиденьким" и оно решило "добить" ночёвкой в "психушке". К несуществующим рубцам в правом лёгком, что вроде бы образовались после никогда не приключавшемся со мной "воспаления лёгких", нужна была ещё и справка о "психической пригодности для работы в качестве "машиниста турбинной установки". При поступлении в училище такой справки никто от меня не требовал, а вот при уходе — "представь"!

Сегодня благодарен тогдашним училищным "командирам" и шпане, кою они собирались сделать "рабочими людьми": когда и как смог бы я попасть в психушку? Чтобы в ней оказаться — так для этого нужны были хотя бы какие-то основания! Правда, часто "страна советов" определяла граждан в "психушки" и без оснований, просто так…

Мне предложили провести ночь в "заведении" и получить там справку всё о том же: "может ли направленный к вам гражданин продолжать обучение в…"

"Психушка" оказалась интереснейшим, приятным местом. Сегодня очень жалею, что пробыл в этом лечебном заведении меньше суток. Для меня есть такие места, при попадании в которые с первой секунды хочется остаться в них навсегда. Знающие люди о таких местах говорят:

— У них положительная аура — сегодня все "культурные" люди любят говорить об ауре не видя её и не имея ни малейшего представления, "с чем её едят".

Моя психушка была обычным строением в саду, мало, чем напоминавшим лечебное учреждение. И внутри всё напоминало коммунальную квартиру с обычными комнатами, выкрашенными белой краской. Если бы ещё в скорбных палатах кто-то догадался оклеить стены весёленькими, но недорогими обойчиками — живи в них хоть до скончания дней своих! Похоже, что там всё так и было.

Да будет благословен мой прошлый лагерный опыт! С какими неприятностями я бы мог встретиться в родной, советской психушке после лагеря в Польше? Так, забава! Курорт! Я был тренированным, видевший в не давнем прошлом события интереснее, чем пребывание в домике с лечебными функциями, поэтому предстоящие события меня не пугали, но вызывали интерес.

Меня поместили в комнату к спокойным больным. Нужно сказать, что в том лечебном учреждении буйных больных вроде совсем не было: кругом стояла мирная тишина, криков и стенаний со стороны усмиряемых граждан не слышалось.

До сего дня помню "однопалатников": первым был полный и пожилой мужчина, спавший белым днём на спине с жутким храпом. Немедленно испытал удивление: спящего полного мужчину никто в палате не будил и не просил "не храпеть" Хотя "контингент" был и "не того", но всё же понимал, что запретить храп спящему человеку белым днём — наглость!

Храпящий просыпался на короткое время, справлял нужду, потом приходила сестра, что-то давала ему выпить из мензурки — и человек падал на больничное лежбище продолжать сотрясать стены храпом.

В палате был и другой человек, очень тихий. Он молчал час, два, потом поднимался с койки, спокойно и деловито становился лицом в угол и начинал говорить. Но перед началом "выступления" он какое-то время тратил на то, чтобы проверить позицию лица между сходящимися стенами: одинаковы ли расстояния? Или такими действиями ловил несуществующий микрофон?

И речь его была с частым упоминанием "измов". Только сегодня понял, что человек читал что-то из "классиков марксизма-изма", но поскольку я и до сего времени ничего не знаю из "трудов великих", то ручаться за точность не могу.

Память не даёт сбоя: со "старта" человек начинал речь нормально, и всё в сказанном, даже и для меня, вроде было понятным, но не совсем и до конца. Полностью. Слова его предложений были обычными и произносились с обычной скоростью, но через какое-то время "скорострельность" оратора медленно, но верно повышалась, количество произносимых слов в минуту увеличивалось, голос "крепчал", достигал предела для стен лечебного учреждения — и выступающий умолка. Было очень много сходства с мотором, который лишили питания электротоком. Или с пулёмётом, у которого кончились патроны и перегрелся ствол.

А теперь скажи, память моя престарелая, за каким хреном и в какой последней извилине ты хранишь информацию о том человеке с редким психическим заболеванием? Зачем она тебе? И почему ты, моя обширная и надёжная память, ничего не сказала о причинах, по которым тот человек читал "лекции" глядя в угол палаты? И почему ты ничего не знаешь, память моя, о том, сколько свихнувшихся от "измов" граждан отечества нашего на то "великое" время пребывало в "лечебных учреждениях определённого профиля"? И сколько ходило на "свободе", считая себя "психически здоровыми"?

Человек, что говорил тексты тихим голосом в угол палаты, видно, "надорвался" в "борьбе за пропаганду идей коммунизма"… или тогда мы пребывали всего лишь в "социализме"? На то "великое" время вся страна "победившего социализма" могла быть признана сумасшедшей, но лечили почему-то только одного человека.

За короткое время пребывания в лечебном учреждении, я не слышал, чтобы кто-то из его обитателей с чем-то и к кому-то обратился. Там каждый живёт в своём мире и видит только его. Всё же наши психушки — удивительнейшие, интересные "лечебные" учреждения, но только тогда, когда у самого всё нормально с мыслительным аппаратом.

В палате был ещё высокий и худой старик, ничем неприметный для моего неопытного глаза: с больными душой людьми я встречался впервые.

В каком возрасте пришло понимание, что "душа" болеть не может, что заболевает и отказывается работать должным образом наш мозг — момент моего "озарения" был безнадёжно упущен.

Был и обед из чечевичной похлёбки, и должен сказать, что этот бобовый продукт впервые в жизни я отведал в лечебном заведении для людей с расстроенной психикой. После кормления сестра отвела меня в кабинет главного врача, милой и приятной женщине средних лет. Она чем-то напомнила Анну Ивановну, лагерного доктора в Люблине, отчего я впал в состояние, кое бывает при встрече с двойниками знакомых тебе людей: смотрел на хозяйку "психушки" и видел доктора Анну Ивановну! Может, потому, что все медработники одинаковы? Или потому, что хватило менее суток, чтобы и моя "крыша поехала"? Но таких словосочетаний, как "крыша поехала", на то время не было изобретено.

Доктор усадила напротив:

— Рассказывай — и всё, без утайки, рассказал. Помнится, что тогда из меня вышло что-то и лишнее, но что именно — определить не мог. О том, какую "психическую травму" пациенту вверенного ей лечебного учреждения подарили лобковые вши из общественной бани её города — об этом у меня хватило ума промолчать.

Доктор очень внимательно, с интересом слушала, смотрела в глаза, и ни разу не остановила печальное повествование о краже формы и о порядках в спальном помещении училищного общежития после "отбоя". И я смотрел в глаза доктора, но с разницей: если она, как психиатр, что-то видела в моих глазах, то я в её — ничего! Искусству смотреть в глаза не моргая, обучался с девчонками из трёхэтажного элитного дома нашего станционного посёлка.