Лев Сокольников - Саркофаг Страница 33

Когда поставил "точку" в рассказе, доктор что-то написала в толстом журнале и сказала:

— Ночь пробудешь у меня, а завтра поутру пойдёшь к директору училища. Всё будет хорошо — на три позиции в предложении "пробудешь у меня" тогда не обратил внимания.

Утром, "опакеченный" справкой, я отправился в училище. Сегодня позволяю себе думать так:

— Почему ты не вскрыл пакет и не посмотрел то, что о тебе было написано?

— Чтобы я там вычитал? И понял? Да и пакет был заклеен!

— Ну, и что!? Трудно было вскрыть!? — не было таких мыслей тогда, да и сегодня я бы не стал вскрывать пакет с компроматом на себя.

Прошлую советскую психиатрию обвиняют в служении не "гуманным принципам помощи страждущим", а власти. Советская психическая наука боролась с инакомыслием. Может и так, но никак не могу допустить, чтобы та больничка, в которой провёл меньше суток "на излечении" и та спокойная женщина-доктор, могли принимать активное участие в борьбе со слабыми ростками инакомыслия. О каком "инакомыслии" вести речь!? "Страна социализма", "правая в своей правде", совсем недавно весьма убедительно поразившая страшного врага, никак не могла допустить, что её граждане могли отклоняться в мыслях "от общей линии партии". Больничка была маленькая, неприметная, может, и захудалая, и эти недостатки не позволили ей встать в один ряд с могучими учреждениями подобного профиля тех лет. Если больничка маленькая — стало быть, и больных мало! Логика…

Может, было всё к лучшему, что я попал в маленькое учреждение "для граждан с нарушенной психикой"? Вроде бы моя психика была в целости, сам никаких неудобств от неё не испытывал… И всё же: для чего и кому нужно было из-за тряпок прятать меня в психушку? Милая страна, милый народ!

Но больничка понравилась. И главврач была незаметной, как и сама больничка, поэтому могла делать со своими пациентами всё то, что считала правильным. В столичной, "общесоюзной" психушке, окажись я там, сделать самостоятельно, в одиночку, вывод о моём "психическом" здоровье она бы не решилась, только "консилиум". В столичной психушке пребывание моё сроком в неполные сутки не ограничилось, там бы меня "просветили" более основательно, чем в скромном лечебном заведении большого уральского города. Украденная фзошная форма чёрного цвету обошлась бы дороже не только мне одному. Возможно, что завели бы на меня и "Учётную карточку психопата"

А тогда всё окончилось предложением:

— Уплатить за форму! — факт, что моё форменное одеяние украли в стенах учебного заведения не принимался, как довод не платить за неё. Когда училищу были возмещены материальные затраты, то и документы немедленно были возвращены. Свобода! Сладкое чувство свободы!

Что сегодня? В молодые годы было популярны "ФЗО": Фабрично-заводское обучение, "кузница рабочих кадров". Ныне это ПТУ, название новое, но суть прежняя и понятная: без лишних слов обучить двуногих посредственностей добывать хлеб насущный руками… Нет, не грабежом, а трудом.

Чтобы не огорчаться фактом "мой балбес учится в ПТУ" — древнему учебному изобретению дали новое название: "лицей". Если раньше я был "фэзэушником", то сегодня — "лицеист"! Пусть от перемены названия начинка "лицея" не поменялась, но вроде бы новое слово не такое страшное, как прежние три буквы "ФЗО". Что в лицеи идут не очень даровитые юноши и девушки — об этом стараются не говорить. И я был неполноценным: был уверен, что семь классов советской общеобразовательной школы для работы руками вполне достаточны. Высокие рассуждения о том, что "учиться следует одарённым людям, в коих любая наука легко и свободно входит полностью, до последней буквы, и, войдя в них, остаётся там навсегда с пользой для других" меня не касались. Возможно, что мысли были, но слова для выражения в словесно багаже отсутствовали.

Сегодня юноши и девушки не хотят учиться потому, что есть лучшие занятия для "тела и духа", чем учёба. Перечислять виды удовольствий, кои мешают "грызть гранит наук", не стану.

О, моя древняя "фабрично-заводская" шпана большого уральского города! Вспоминаю вас так:

"в оккупацию мечтал только о хлебе, но о чём мечтали вы, тыловые мои сверстники? Как получилось, что я пришёл в училище абсолютно ничего не знавший о выпивке и кражах, а вы в столь "великом искусстве" прекрасно разбирались? Когда и где успели обучиться дивному искусству жрать алкоголь и брать чужое? Мы — ровесники, прошло всего каких-то десять лет после окончания войны, вы были в тылу, вы можете чистотой биографии, а я — нет! Или война меняла нас по-разному? Может, и вам следовало побывать в оккупации, чтобы потом никогда не думать о взаимных кражах!? Почему я не думал о том, чтобы у кого-то украсть форму, а вы от замыслов, без остановки, перешли к действию? Отцы ваши трудились во имя победы, а вы… когда, как, с чего успели в шпану превратиться? В такую, кою видел повешенной в городском сквере в оккупационную зиму сорок второго года? Вы, дети тыла, должны быть тех, кто работал на врагов, но такое с вами почему-то не произошло…

"…два голодных ребёнка смотрят на дядю, перед которым на столе лежит кусок хлеба. Долго смотрят на хлеб, терпят… Молчат. Один из двоих не выдерживает, хватает хлеб и убегает…" — ненужный вымысел, нигде и никогда такое не происходило… фантазии.

— Прошлая "фэзэушная" шпана, ибо индустриального города Урала! Благодарю вас за воровскую сноровку! Не укради вы тогда грошовую форму — не было бы у меня повода обижаться на весь мир и я бы благополучно, и обязательно с отличием, окончил обучение на звание "машиниста турбинных установок". С "отличием" потому, что к тому времени обзавёлся "комплексом недоучки". Знаком? Когда приходит первое сентября, тебе не нужно идти в школу, но беспокойство осталось: "рано учиться прекратил…" — и наваливается тоска в сопровождении: "одноклассники в образовании пошли далее, а ты…"

"Комплекс недоучки" неизлечим до выхода на "социальную защиту". Но и прекрасен он: ежесекундно заставляет чувствовать, что нет у тебя образования, поэтому самостоятельно узнавай, как можно больше! Больше тех, кто "дипломирован". Что учителя? Они всего лишь знают, что мне "нужно дать", но не знают, без чего я могу и обойтись. Они "образуют" меня, "придают форму".

Получил бы направление работать в "теплоэлектроцентраль" города в скромном качестве "подай-прими-поди-вон" в начале. Проживал бы в "общаге", и через десять лет работы в турбинном зале стал бы большим специалистом. Никто не скажет, что заработал бы вначале: профзаболевание с названием "атрофия слухового нерва", сиречь — глухота, или квартиру от государства. Пожалуй, глухота была бы первым "приобретением". А тогда кражей казённых тряпок вы, милые мои "лицеисты", сказали без слов:

— Вали-ка, малый, отсюда, нечего тебе тут делать, не твоё это дело — за турбиной присматривать!

Глава 21. "Начало трудового пути"

Большая "картина", коя не позволяет "сбиться с курса повествования" — моя "Трудовая книжка"

Жизнь "советских людей" определялась тремя документами: паспортом, "Трудовой книжкой" и "военным билетом" Последний документ выдавался только физически полноценных граждан "страны советов", отслужившими "установленные законом сроки службы в армии и военно-морском флоте"

Психические параметры призываемых на военную службу "советских" граждан в рассмотрение не принимались.

О третьем документе пока речь не идёт, к третьему документу я пока что только приближаюсь.

В паспорта наши вписывались основные данные: "кто ты, где, как и зачем родился"? "Крестился" заменялось строкой "национальность". Русский

"Трудовой книжке" было безразлично всё, кроме твоих способностей и умений. Она рассказывала о том, чем её владелец может заработать пропитание в жизни и не только себе одному. Книжка "заводилась" на работника с первого трудового дня и сопровождала его до выхода "на социальную защиту". Книжка была своеобразным "гроссбухом": оценивала владельца размером пенсии. С неё всё начиналось — на ней и заканчивалось.

Отец привёз из училища "реквизиты" и я отправился устраиваться на работу в вагонное депо учеником "токаря шеечного станка". Взяли без разговоров. Первая запись: "1952 г., четвёртый месяц в записи сделан "латынью". "6-ой вагонный участок ст." — и указано имя станции. И приступил я к освоению дивного искусства обработки шеек колёсных пар вагонов. Нужное дело!

Видеть работу — одно, эту работу выполнять самому — другое. Так было и со мной.

Нужно рассказать о дивном и необходимом на железной дороге агрегате, как "шеечный станок".

Ось с двумя колёсами железнодорожного вагона носит название "колёсная пара". Логично: одно колесо бывает у садовых тачек, у других транспортных средств колёса всегда "парные".

На оси — две "шейки", на которые приходится основная нагрузка. Шейки колёсных пар скользили под подшипниковыми вкладышами, на вкладыши ставилась литая, из стали, коробка и вся конструкция смазывалась мазутом, чтобы уменьшить трение между шейкой оси и вкладышем. Простейшая техника. Рутина.