Алина Знаменская - Женщина-зима Страница 32

Ирма не пошла домой. Нет, она уже почти дошла до дома, уже увидела холодный свет его многочисленных окон и остановилась. На улице гудел март. В воздухе витали его сырые ароматы, и звуки не то ветра, не то гудящей электролинии заполняли пространство. Ирма повернулась и тихо пошла назад. У магазина она завернула и дальше побрела знакомой с детства дорогой. Ей нужно было увидеть отчий дом. Словно он, как человек, мог все знать о ней и все понимать. Деревня тихо дремала — ни человечка на улице, фонари не горят. Только бледный свет телевизоров кое-где мелькает в окнах. В доме, где жила когда-то семья Ирмы, тоже смотрели телевизор. Синий свет заполнял большую комнату, мелькал и делал дом живым. Ирма огляделась и увидела лавочку у дома напротив. Лавочка была та самая, на которой летом, бывало, они с сестрами сидели все вместе. Хохотали…

Она села на лавочку и стала смотреть на свой дом. Легко представилось, что там, перед телевизором на диване, лежит отец, рядом бесшумно двигается мама, расправляя постели. Слезы сами собой возникли в глазах, одна за другой выкатились и поползли по лицу. Она в своих думах не сразу заметила, как в конце улицы возник силуэт. Человек приближался, скользя на подмерзающих к вечеру наледях, оглядываясь по сторонам, будто кого-то искал. Он еще не вошел в полосу света, идущую от соседнего дома, а Ирма уже узнала его — сердце гулко стукнуло: Володька. Она не пошевелилась, боясь выдать себя. Здесь, на лавочке, спрятанной за высокой поленницей, он мог и не заметить ее. Володька остановился перед окнами ее дома, постоял с минуту без движения. Прямо перед ним росла старая береза. Ствол ее прислонился к забору палисадника, словно она хотела выбраться за его пределы, выйти на улицу. Володька наклонился и прижался лбом к березе. Ирме и самой часто хотелось обнять дерево, прижаться щекой, но она стеснялась. Володька сделал это за нее. Вдруг он резко обернулся и сразу увидел ее. Подошел и сел перед ней на корточки.

— Я знал, что найду тебя здесь. Ты плачешь? Ирма отрицательно покачала головой.

— Ты плачешь, — повторил он и потянулся к ней руками. Она перехватила его руки у своего лица и заговорила быстро, взахлеб:

— Володя, не делай этого. Не ходи за мной, не смотри так, не надо! Зачем ты это делаешь? Ну зачем?

— Я не могу по-другому, Ирма, не получается!

— Получится. Выкинь меня из головы! Все в прошлом, а мы уже не дети. У меня ребенок, муж…

— Но ты его не любишь? Скажи, ведь ты не любишь его?

— О чем ты говоришь? Любишь — не любишь… Разве это что-то значит теперь? У нас с Павлом ребенок! Ты не знаешь Павла! Ты ничего не знаешь! Ты как маленький, Володька! Ничего у нас с тобой не будет никогда, забудь обо мне.

Володька сел рядом с ней на лавочку. Ирма дрожала. Он обнял ее так крепко, словно хотел спрятать. Она зажмурилась, прижалась к нему лицом. Он почувствовал на своей щеке ее слезы. Так они сидели, не говоря ни слова, пока Ирма не встрепенулась, словно пробудившись ото сна.

— Все, Володя, мне пора. Я пойду, а ты не ходи за мной. Пожалуйста!

— Ирма… — выдохнул Володька ей в волосы. Она расцепила его руки, выпрямилась. И через секунду уже быстро шла по улице, прокалывая каблучками тонкий лед.

Володька остался сидеть на лавочке. А позже, когда Володька шел по улице в сторону своего дома, попавшийся ему дед Лепешкин решил, что Никитин пьян. Парень шатался и, пройдя несколько метров, то и дело останавливался, оглядывался назад, словно раздумывая — не вернуться ли ему. Но, постояв, двигался дальше и шел, слегка пошатываясь. Дед Лепешкин потоптался на месте, поцокал неодобрительно языком, наблюдая за Володькой, и двинулся вдоль порядка. Лепешкин совершал свой обычный вечерний обход. Будучи от природы человеком любопытным, он вникал во все, ничего не оставляя без внимания. Зачем ему это было нужно, он и сам не знал. Вероятно, им двигал инстинкт исследователя. Пройдя улицу и обогнув магазин, Лепешкин пошел дальше, но, пройдя десяток метров, остановился и вернулся назад. Сбоку от магазина, у ворот, он увидел кучу картонных коробок. Пошарил в ней, вытащил несколько крепких и стал укладывать коробки друг в друга. Мимо неторопливо проползла, ломая свежий ледок, зеленая машина Гуськовых, захватила Лепешкина светом фар. Лепешкин, хоть и не совершал ничего преступного — брал ненужные коробки, которые все равно сожгли бы завтра во дворе магазина, — почувствовал себя как бы раздетым.

— А вот в сенях-то стелить, когда грязно, — сказал он, глядя вслед удаляющейся машине.

Дальше он двинулся уже с грузом. Дойдя до большого дома Гуськовых, который дед про себя называл не иначе как «дворец». Лепешкин притормозил. Здесь всегда можно было заметить что-нибудь интересное. Иногда приезжали чужие люди на чудных ненаших машинах, бывало, дочки Макаровны, Лидия с Людмилой, начинали ночью перетаскивать при свете фонаря какие-то свертки — то из дома в сарай, то из сарая в дом.

Чутье и на этот раз Лепешкина не обмануло. Свернув в проулок, он едва не сбил с ног жену Павла Гуськова, Ирму. Оба охнули одновременно и отпрянули друг от друга. Первым опомнился Лепешкин:

— Ты что ж, дочка, домой-то не идешь? Смотрю — озябла вовсе. Али ждешь кого?

— Павла встречаю, — ответила Ирма.

— Так разве ж он не приехал? — удивился дед. — Я давеча его машину видел, когда с коробками у магазина возился.

Ирма не успела ответить, как дверь «дворца» распахнулась и на крыльцо выскочил Павел, в распахнутом шубняке, без шапки. Он тяжело протопал до ворот, от его нервного движения они взвизгнули, распахнулись, стукнув забор. Ирма прижалась к штакетнику старого бревенчатого дома стариков Баландиных Лепешкин невольно повторил ее движение — прижался к забору и осторожно опустил на землю коробки. В четыре глаза они провожали удалявшегося Гуськова.

— Что, твой-то озорует, дочка?

Ирма взглянула на деда невидящими глазами.

— Пойду я, дедушка.

Она отделилась от стены и торопливо двинулась к дому Юркнула за ворота, закрыла их за собой и через секунду скрылась внутри «дворца».

Лепешкин заметался по проулку. Его подмывало последовать за Павлом — поглазеть, на кого обрушится его пьяный гнев. Но деда держали коробки — не бросишь же их тут, в проулке. Любителей прибрать к рукам то, что плохо лежит, у них в Завидове пруд пруди. В конце концов в Лепешкине победил инстинкт собственника. Подхватив коробки, он заскользил по проулку.

…Павел влетел в клуб и остановился в тесном предбаннике Здесь было темно. В фойе светилась тусклая лампочка над входом — заведующая экономила электричество. С верхнего этажа раздавались звуки музыки — кто-то отчаянно терзал баян. а несколько нестройных голосов выводили русскую народную песню про калину. Павел вошел в фойе и осторожными шагами, крадучись, стал пробираться по темному помещению. Он озирался, останавливался, прислушивался. У стеклянной двери остановился. Ему показалось — из танцзала донесся звук, похожий на женский смех. Гуськов замер у дверей, прильнув ухом к щели. Через некоторое время звук повторился. В танцзале кто-то был. Павел осторожно, как кот лапой, отодвинул створку стеклянной двери. Не издав ни звука, проник в образовавшееся отверстие. Ступая как зверь, мягко и неслышно, двинулся к ширмам. Звук шел оттуда, он сразу это понял. Он с трудом сдерживал поднимающееся внутри тяжелое дыхание. Свет от фонаря пластами лежал в танцевальном зале, освещая три квадрата, вплотную, до ширм. Павел дошел до колонны и прижался к ней спиной. Звуки теперь были так близко к нему, что почти оглушали своим реальным бесстыдством и откровенностью. Приглушенный шепот, неровное дыхание и смех перекрывались тяжелым скрипом диванных пружин. Павел сжал кулаки так, что ногти впились в мякоть ладони. Затылок упирался в колонну и от напряжения становился каменным. Блуждающим взглядом Павел поискал вокруг, но ничего подходящего не нашел — зал был очищен от хлама. Тогда он расстегнул и стал вытягивать из брюк свой кожаный ремень с тяжелой пряжкой. Он сложил его в правой руке, повернулся и одним рывком опрокинул легкую ширму.

То, что случилось дальше, происходило как в бреду. Павел увидел два сплетенных тела на диване. Кровь уже бешено стучала в голове — с диким ревом он набросился на парочку и стал наносить удары ремнем наотмашь, не глядя. Он изрыгал ругательства, но их сразу же заглушил истошный женский визг. Парочка расцепилась, раскатилась по углам. Женщина кричала, а мужчина поспешно впрыгивал в штаны, тихо матерясь. Теперь Павлу предстояло выбрать — с кем из них расправиться вперед. Решил, что разобраться с женщиной всегда успеет, бросил ремень и вцепился в мужчину. Он выволок его в центр зала, в средний освещенный квадрат. Мужчина был неслабый, но бешенство Павла давало превосходство. Мужчины оказались на свету и сразу узнали друг друга. Павел тяжело дышал и брызгал слюной. Генка Капустин в расстегнутой истерзанной рубахе ошарашенно взирал на Гуськова. Левой рукой он поддерживал падающие штаны, правой ограждал себя от ударов.