Дмитрий Руденко - Станция Университет Страница 33

На телевидении вдруг стало слишком много рекламы. Теперь она бессовестно по многу раз вклинивалась в художественные фильмы, нарушая привычное плавное течение картины. Это вызвало обеспокоенные пересуды: вдруг расшатается нервная система? Выявили новую болезнь — «рекламный невроз», возникал он при упоминании беспрерывно рекламирующихся фирм — Ортекс, Гермес, «МММ», Центр моды «Люкс», Супримэкс, Телемаркет, MALS, еще был «занзибарский» Экорамбурс. Эти фирмы быстро, как сказала бы наша дворничиха тетя Паня, «капнули в лепту», но тогда казалось, что они — навсегда.

Зачастую смысл рекламы оставался непонятен. «Пробил час РЭМ. Когда кругом обувают, РЭМ одевает и предлагает» (где и во что одевал РЭМ, я так и не смог выяснить, хотя старался), «Жила-была фирма. И решила она сделать себе рекламу. Но не простую. А очень простую. Фирма Сэлдом!» (И зачем решила сделать себе рекламу фирма «Сэлдом»?). Лишь обувная фирма «Рикко» ясно обещала: «Мы обуем всю страну!». Еще на экране стал появляться загадочный тип, который во весь рот улыбался, смотрел в камеру и молчал. Это был Игорь Верник. Он молчал месяц — по минуте в день перед программой «Время». А потом еще месяц появлялся в двубортном пиджаке, с качественным зонтиком, щелкал тремя пальцами и произносил: «Настанет день, и я скажу все, что думаю по этому поводу». Страна с замиранием ждала: что же он скажет? И он выдал: «Настал тот день, и я вас призываю: вступайте в «Менатеп»!». Правда, сказал он это всего лишь однажды, поэтому развязку рекламного сериала многие пропустили, я — тоже.

Исповедь

Остапишин, случайно спустившись в метро накануне очередного Нового года, подкинул новый острый сюжет: познакомился с румяной Татьяной и так быстро вскружил барышне голову, что Новый год мы встречали в ее квартире на Кутузовском. У Татьяны была подружка Катя, студентка психфака МГУ. Катерине некуда было деться от меня, а мне — от нее. Стали дружить парами — Саша с Таней, и я с Катей. Саша скоро остыл к Татьяне. Мои же отношения с Катериной хотя никогда не пылали, но теплились долго. Я наездами бывал в квартире в Кунцево, где Катя жила одна — ее родители работали в Брюсселе.

Морозным вечером в конце зимы наша большая компания убивала вечер в «Чикен Гриле», единственном ресторане в недавно открывшейся шикарной торговой галерее «Садко–Аркада»[91], где можно было поесть недорого и за рубли: к входной стеклянной двери скотчем был приклеен белый лист с надписью от руки «Rubles only!». Другие рестораны в «Садко-Аркада», а их было несколько, работали только за СКВ (свободно конвертируемую валюту). «Чикен Гриль» был рестораном самообслуживания, в его меню было одно основное блюдо — курица гриль.

Дверь распахнулась, и в ресторан, мокрые от снега, влетели две девушки и сели за свободный столик. Одной из них была Катя. К тому дню мы не виделись около двух недель. За это время меня угораздило увлечься Гольданской, правнучкой первого советского нобелевского лауреата. И не только меня. Все одновременно влюбились в Ольгу Дмитриевну. Оттого ли, что Оля в то время стала как-то восхитительно свежа, или, быть может, красота ее тогда особенно проявилась? А может, ее головокружительный танец на подоконнике у Лаврентьева под песню Стиви Уандера «There’s а place in the sun, where there’s hope for everyone»[92] нас так очаровал? Или низкий голос с легкой, едва заметной хрипотцой сбил с толку? Неведомо… Оля притягивала. Впрочем, она об этом даже не догадывалась. Я подошел к Кате:

— О! — удивилась она. — Привет! Ты один?

— С однокурсниками, — я махнул рукой в сторону нашего стола.

— О! Остапишин! Привет! Женя! Лаврентьев! Привет! — еще больше обрадовалась она и шепнула: — А кто там еще?

— Гольданская, Калинин, Турищева…

— Ясно, — Катя не хотела слушать незнакомые фамилии, — а ты куда пропал? Почему не звонишь?

— Знаешь… хандра. Сплин, — быстро придумал я. — Две недели последние были какие-то замороченные. Черт знает что. Устал.

— А хочешь, у меня поживи, отдохни!

— Да я бы с радостью, но… понимаешь… — я запнулся. В тот вечер я стремился к Гольданской, но ведь об этом Кате не скажешь.

— Я сейчас все равно у бабушки живу. Она попросила. Моя квартира пустует, — Катя достала из сумки ключи от квартиры. — Держи! На всякий случай.

— Не возьму.

— Возьми, пригодятся. Не понадобится — отдашь потом! Бери!

— Спасибо, Кать, — я взял ключи. — Ну что, к нам подсядете?— Да нет. Мы тут посидим, нам есть о чем поболтать.

Я вернулся к своим, где моментально возник нечестный план всем вместе ехать в Катину квартиру и веселиться там до утра. Кате решили ничего не говорить — эту идею она вряд ли бы поддержала. Это, без сомнения, было преступлением, но я на него пошел — не мог в тот вечер представить себя вдали от Гольданской. Впрочем, это лишь усугубляло мою вину. Договорились, что я стартую первым — это не вызовет Катиных подозрений. Потом, через минут тридцать-сорок, выезжают остальные. Я встал, нарочито попрощался со всеми и направился откланяться Кате.

— Уже поехал? Так ты куда решил?

— К тебе, наверное, — не смог соврать я.

— Давай, знаешь, что? Давай я поеду с тобой, покажу тебе, где продукты, белье постелю, — Катя обезоруживающе ласково смотрела мне в глаза.

Такого поворота событий я не ожидал!

— Кать! Да не стоит! Ни к чему это. Потом, тебе же к бабушке. Зачем круги наматывать?

— Ерунда, поехали, — и Катя стала прощаться со своей подружкой.

Я метнулся обратно к своим и сжато передал, что ситуация усложнилась, пообещав, что все улажу: «Когда подъедете, прежде чем зайти, позвоните (я продиктовал номер). Если отвечу я, то добро пожаловать, а если Катя — сделайте вид, что ошиблись номером, потом ждите минут пятнадцать и звоните снова».

— Ну, вот, добрались, — Катя эффектно скинула шубу на пол в прихожей. — Будешь чай? Ты случайно не голодный?

— Нет.

И снова жизнь опережала мечту. Катя, похоже, ехать к бабушке не торопилась.

— С конфетами! Давай! Согреешься!

Катя включила телевизор, засуетилась на кухне. Сценарий вечера, судя по всему, надо было переписывать.

— Кать, а бабушка далеко живет? — предпринял новую попытку я, понимая, что кортежи с друзьями уже мчатся на всех парах.

— Близко, — Катя решительно выбивала почву из-под ног.

Я посмотрел на часы: незаметно пролетели полчаса. Раздался звонок в дверь.

— Кого это принесло на ночь глядя? Соседи, что ли? — Катя побежала открывать.

Увы, это были не соседи. На пороге, искренне, по-доброму улыбаясь, в заснеженном пальто, стоял добродушный Калиша в шапке-ушанке и с бутылкой вина в руках. Фиаско! Катя с недоумением посмотрела на Калишу, потом на меня, потом снова на Калишу. Моя голова заработала, как ЭВМ. Я моментально придумал, что Дима необходим мне в этот вечер как воздух, что сегодня мы с ним должны обсудить жизненно важный вопрос… Добавил, что Дима очень приличный молодой человек. В общем, как-то удивительно легко выкрутился.

Катя скрылась на кухню, готовясь угощать Калишу, который в это время рассказал мне, что приехал, побегал вокруг дома в поисках телефона-автомата, не нашел, постоял возле подъезда пятнадцать минут, замерз и рискнул подняться в квартиру. Напоив нас чаем с конфетами, Катя наконец засобиралась.

— Ну, все! Не буду вам мешать! У вас тут секреты! Оставайтесь! Если что, звоните, я еще часа два спать не буду, — Катя стояла в дверях.— Я тебя провожу.

На улице я остановил машину — красивый правительственный «ЗИЛ». Садясь в него, Катя желала мне счастья… Потом было шумное веселье, не обошедшееся без материальных потерь. Разбили посуду, лампу, магнитофон перестал играть. Мои надежды на сближение с Гольданской не оправдались, наоборот, стало ясно, что ловить нечего, а ведь Мадонна той ночью так старалась: «Erotic, erotic, put your hands all over my body». Спать легли под утро.

Проснулся я, услышав, с оборвавшимся дыханием, как повернулся ключ в замке входной двери, как кто-то бесшумно, на цыпочках, вошел в коридор, поднял что-то с пола. Секунда — и передо мной во всей своей красе стояла свежая, с мороза, Катя. Я готов был провалиться сквозь землю!

— Привет. Я приехала вас с Димой завтраком покормить, — в руках у нее был пакет с продуктами.

— Кто там? — из гостиной комнаты громко пробасил Лаврентьев.

— Ой, — вздрогнула Катя. — Кто это?

— Это Женя Лаврентьев, — обреченно, тяжело вздохнув и опустив глаза, вымолвил я.

Катя сделала шаг к комнате, потом еще шаг, еще… пока, наконец, не случилось страшное. Она вошла в гостиную, в которой на кровати и на полу спали и знакомые, и незнакомцы. Следы пиршества были повсюду. Осколки разбитой лампы лежали на журнальном столике. Катя медленно, оглядываясь по сторонам, подплыла к большому стеклянному шкафу, в котором ее папа, собиратель маленьких игрушечных машинок Matchbox, хранил свою дорогую сердцу коллекцию.