Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 33

Их джип застрял в длинной очереди на подступах к временному мосту через реку. Старый каменный мост был разрушен в войну, и теперь по обе стороны временного моста выстроились вереницы различных автомашин и повозок.

— Вот возьми, к примеру, эти автомашины, — заметил Магат. — На первый взгляд, их обилие вроде бы свидетельствует о прогрессе. Но поскольку у нас нет собственного бензина, нет собственных авторемонтных заводов, они превращаются в тяжкое бремя для нашей экономики. До войны среди всех азиатских стран Филиппины стояли на первом месте по закупке в Соединенных Штатах автомобилей и бензина.

— Печальная необходимость, — поддержал его Мандо.

— Мне кажется, что в стране должна быть густая сеть электрифицированных железных дорог. Уж что-что, а наладить производство электричества мы можем, его не придется закупать за границей: рек и водопадов у нас хватает. К тому же это дешевое и удобное средство передвижения. Грузовики быстро выходят из строя на наших дорогах. Да и обслуживание их обходится очень дорого. В Маниле и окрестностях нужно провести трамвайные линии, и непременно, чтобы собственником было государство и чтобы использовался филиппинский капитал.

— Пожалуй, ты прав, и прежде всего в отношении трамвая. Ты бы написал об этом в «Кампилане». Настало время филиппинским лидерам взять в свои руки управление промышленностью и разработкой полезных ископаемых. Солидный капитал часто лежит под спудом только потому, что наши капиталисты не желают рисковать. Они предпочитают давать деньги в рост, под проценты, где им надежно гарантирована прибыль, а не вкладывать, скажем, в развитие рыболовства. Они скорее согласятся построить кинотеатр, нежели фабрику или завод.

— Если бы японцы пробыли здесь подольше, они наверняка начали бы разрабатывать наши недра, — высказал предположение Магат.

— Американцы со временем сделают то же, но тех хотя бы можно было заставить действовать на паритетных началах.

— Такой путь для нас неприемлем. Стоит разрешить иностранцам разрабатывать наши богатства, и рано или поздно они приберут их к рукам. И, по-моему, уже недалек тот час, когда Филиппины превратятся в некое подобие Гавайских островов, или Панамы, или еще какой-нибудь банановой республики. И если даже наша индустрия шагнет далеко вперед, мы все равно будем прозябать в нищете.

За разговором они не заметили, как выехали на равнину, поросшую кустарником и низкорослыми деревьями. Дорога здесь оказалась совершенно непригодной для езды даже на джипе, его без конца швыряло из стороны в сторону. Во время оккупации места между Булаканом и Нуэва Эсихой пользовались дурной славой из-за частых ограблений и убийств.

Вспомнив об этом, Мандо пошутил:

— Теперь все здешние грабители перебрались в города: там труднее отличить волка от овцы.

— Тут до сих пор осталось немало всякого сброда. Поэтому не стоит преуменьшать опасность. В конце концов, мы едем в очень беспокойный район: на асьенде Монтеро сейчас большие беспорядки, не так ли?

— Но теперь бандиты совсем другого рода, да эти беспорядки и не назовешь грабежом, — возразил Мандо.

— Другие, говоришь? — вдруг спросил Магат, сбавляя газ. — Может быть, ты еще скажешь, что все они — деточки одной мамаши? По-твоему, рисалевский Кабисанг Талес был уважаемым и трудолюбивым гражданином по имени Телесфоро Хуан де Диас до того, как у него отобрали землю. А после этого он вдруг превратился в грозного бандита по кличке Соколиный Глаз.

Воцарилось долгое молчание. Упоминание имени Кабисанга Талеса снова напомнило Мандо о Симоуне. Он умолк и стал восстанавливать в памяти историю медальона Марии-Клары. Она подала его вместо милостыни прокаженному, а тот, в свою очередь, подарил молодому врачу Басилио. Затем медальон перешел в руки Хули, дочери Кабисанга Талеса, как знак любви молодого врача. Кабисанг Талес, «выменял» на этот медальон пистолет Симоуна. И вот теперь Мандо, став обладателем сокровищ Симоуна, получил и этот медальон с такой удивительной историей.

Он очнулся от своих размышлений, когда джип уже въезжал в асьенду.

— Вроде бы где-то здесь, — не очень уверенно проговорил Мандо.

— Да, это и есть асьенда Монтеро. — Магат кивнул головой в сторону арки, на которой выцветшими буквами было выведено «Асьенда Монтеро».

Мандо припомнил, что в последний раз был здесь во время войны, в тысяча девятьсот сорок третьем году, по заданию партизан. Как-никак это его родные места: здесь он родился, здесь вырос и отсюда уехал в столицу, чтобы стать прислугой в доме Монтеро. С тех пор на асьенде ничего не изменилось: те же жалкие крестьянские домишки, разбросанные на большом расстоянии друг от друга. Он переписывался одно время с дядей, знал, что они неплохо жили со своей единственной дочерью, но потом переписка оборвалась. И даже когда он наведывался сюда однажды по заданию командира партизанского отряда, он не мог с ним повидаться: таков был строжайший приказ. Он помнил, как трудно ему было удержаться и не заглянуть к ним, как приходилось старательно обходить стороной их домик. А как хотелось посмотреть на свою двоюродную сестру, дочку дяди Пастора. Теперь она, несомненно, стала взрослой и красивой девушкой.

На землях этой обширной асьенды находилось два больших поселка и несколько деревушек. Первая попавшаяся им на глаза деревенька представляла собой горстку домишек, крытых пальмовыми листьями. Мандо и Магат обратили внимание, что засеяны лишь некоторые участки, большая же часть территории асьенды густо заросла дикой травой — талахибом, и на нее начал свое наступление лес. Вокруг царила какая-то тревожная тишина, и Магату невольно пришло на ум сравнение с затишьем перед боем.

Мандо долго раздумывал, стоит ли рассказать другу еще об одной причине его поездки на эту асьенду. Он полагал, что встреча с дядей Пастором будет весьма им полезна хотя бы потому, что он один из арендаторов. Ему невдомек было, что за это время дядя сделался уже управляющим. Мандо вспомнил, что виделся с ним последний раз на похоронах своей матери в Маниле. Он в то время был совсем мальчишкой, и звали его просто Андоем. Пастор приезжал тогда вместе с женой и дочкой. После похорон Андой уговорил дядю Пастора взять его с собой в деревню, но дол Сегундо воспротивился, заявив, что в благодарность за долгую службу его родителей он соглашается нести расходы по обучению юноши. Так маленький Андой оказался слугой в доме Монтеро.

Тогда Пастор думал, что мальчику лучше остаться в услужении у Монтеро, по крайней мере, он сможет учиться. В деревне же ему не на что надеяться, он на всю жизнь останется простым крестьянином. Мандо не мог припомнить, доводилось ли ему встречаться с дядей после этого. Даже когда умерла дядина жена Нана Хильда, дон Сегундо не разрешил ему поехать на похороны. А когда Пастор, сделавшись управляющим, стал частенько приезжать в Манилу, Мандо уже партизанил в горах.

Поразмыслив, Мандо все же решил не рассказывать Магату о дяде, потому что тогда пришлось бы объяснять слишком многое из своего прошлого, а в настоящий момент он не склонен был этого делать.

Магат остановил джип у ворот дома. Выйдя из машины, они кликнули хозяина, но никто не ответил. И только на их повторный зов из окна высунулась голова девушки. Пышные волосы еще хранили следы недавнего купания. Магат незаметно толкнул Мандо локтем.

— Добрый день, — в один голос оживленно поздоровались друзья.

— Добрый день, — ответила девушка.

— Нельзя ли повидать управляющего? — как можно учтивее спросил Мандо.

— Подождите минутку. — Девушка быстро спустилась по лестнице во двор. — Вам нужен отец? Он скоро придет. Присаживайтесь, пожалуйста.

Друзья опустились на длинную скамью. Отсюда было видно скромное убранство комнаты: стол, две скамьи, несколько старых стульев. Однако их взоры непрерывно следовали за девушкой. Она была в простеньком платье, но красота ее не нуждалась в изысканных нарядах. Магату она показалась прекрасной орхидеей, укрытой ветвями ползучего растения в чаще леса. Мандо же уподобил ее сверкающим жемчужинам из железного сундучка Симоуна.

«Какой прекрасный цветок вырос в этой глуши!» — изумлялся Магат, откровенно любуясь томными с поволокой глазами девушки, ямочками на щеках, проступавшим сквозь смуглую кожу румянцем.

Мандо мысленно сравнивал ее с Долли Монтеро. Да, Долли красива, но красота ее сродни искрящемуся шампанскому в дорогом хрустальном бокале, которое хотелось выпить залпом. У этой девушки красота была совершенно иная. Чистая и застенчивая, ее красота не опьяняла, не сбивала с ног, она походила на сияние звезды, проглядывающей сквозь тучи.

Мандо встал:

— Меня зовут Мандо Пларидель, а это — мой товарищ Магат. Мы — журналисты из Манилы.