Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 34

Мандо встал:

— Меня зовут Мандо Пларидель, а это — мой товарищ Магат. Мы — журналисты из Манилы.

— Магат Далисай, с вашего позволения, — уточнил Магат.

Девушка улыбнулась и без всякого жеманства ответила:

— А я дочь Пастора, управляющего здешним имением. Зовут меня Пури.

Мандо буквально утратил дар речи. «Так если она дочь Пастора, то, значит, моя двоюродная сестра, эта Пури», — с трудом соображал он, ни на минуту не отрывая взора от своей милой кузины.

Глава двадцать первая

Магату ожидание управляющего не было в тягость. Он даже был рад, что приходится ждать, потому что беседовать с Пури и просто глядеть на нее было для него сущим удовольствием. Для Мандо же время тянулось бесконечно медленно. Он с нетерпением ожидал возвращения Пастора, потому что вовсе не был уверен, что этот Пастор и есть его дядя: мало ли Пасторов на Филиппинах, да и Пури, конечно же, не одна. Может быть, здесь всего-навсего случайное совпадение? Может быть, до поры до времени ничего не рассказывать о себе? Пури теперь постоянно будет у него на уме. В конце концов не произойдет ничего плохого, если и родственники и Магат узнают, что с ним приключилось за эти годы, но ведь помимо друзей есть еще и враги — семейство Монтеро и их приспешники, например. Его тяжкие раздумья прервал приход Пастора.

Гости почтительно поднялись ему навстречу. Пури представила их отцу. Мандо не мог не уловить сходства Пастора со своей матерью.

— Садитесь, садитесь, — широким жестом пригласил их Пастор, осведомившись о цели посещения. Он взялся за спинки стульев, стоявших у стены, но друзья в один голос запротестовали:

— О, не беспокойтесь, пожалуйста, нам и здесь очень удобно, — и уселись на скамью.

Пастор прошептал что-то на ухо дочери. Та быстро юркнула в кухню.

Магат принялся подробнее объяснять цель их приезда на асьенду: им нужно разобраться во всем, что тут происходит, и написать статью о положении здешних крестьян-арендаторов.

— Положение трудового народа должно стать в центре внимания всей страны, будь то рабочие или крестьяне. На их плечи легло все бремя войны. И что же они получили в награду за все принесенные ими жертвы?

Пастор, слушая Магата, одобрительно кивал головой, Мандо пристально вглядывался в лицо Пастора, и чем дольше он глядел на него, тем больше находил сходства со своей покойной матерью.

— Это очень хорошо, — откликнулся Пастор. — Крестьяне, конечно, обрадуются, когда узнают, что их судьбой заинтересовались в Маниле. Кстати, хозяин нашей асьенды тоже живет в Маниле. Может, вы его знаете?

— Да, знаем. Его имя знают все. Как бишь его… — прикинулся забывчивым Мандо. — Ах да, Сегундо Монтеро.

— Именно так, — обрадованно воскликнул Пастор и тут же с нарочитой почтительностью добавил: — Дон Сегундо Монтеро.

— Каждая уважающая себя газета должна публиковать достоверные факты, — продолжал Магат. — А то некоторые газеты в Маниле, рассказывая о беспорядках на вашей асьенде, утверждают, что это, мол, дело рук подстрекателей. Но ведь то же самое говорит и сам Монтеро. Мы же хотим написать правду. И поэтому мы здесь. Наша газета «Кампилан» превыше всего ставит правду и объективность.

— Ну, если так, то тем более вам надо говорить не со мной, поскольку я управляющий, — неторопливо начал Пастор. — Раз для вас самое главное правда, вы должны прежде всего встретиться с руководителями нашего крестьянского союза. Бедственное положение крестьян не скроешь.

— Это — ваше мнение. А вы высказывали его владельцу асьенды? — спросил Магат.

— Можно подумать, что глухой способен услышать мои слова, — раздраженно ответил Пастор. — Сколько можно ему говорить об одном и том же? Всякий раз, как приезжаю в Манилу, обязательно говорю. Да что толку? Только злоба да попреки в ответ. В последний раз предупредил, что найдет мне замену, если я не буду исполнять его волю. Ну что ж, ему виднее. — Пастор рассказал, что в начале японской оккупации прежний управляющий проявлял чрезмерную прыть, заставляя арендаторов увеличить долю, выплачиваемую ими помещику. Он открыто заявлял, что это необходимо для пользы японской армии. Однажды ночью к нему постучали, как говорят, партизаны. С тех пор его никто не видел. — Я не хочу так закончить, — сказал в заключение Пастор, — у меня есть дочь… — И все, не сговариваясь, обратили взгляд на Пури, появившуюся в дверях как раз в этот момент. Она одарила их лучезарной улыбкой. — Взаимному ожесточению пора положить конец. Но решать все нужно и по закону и по справедливости. — Уверенный в своей правоте Пастор умолк.

— А здешние крестьяне обращались за помощью к правительству? — спросил Мандо.

— Они уже сыты по горло обещаниями правительства. Они обратились к губернатору, а тот не придумал ничего иного, как призывать к смирению и терпению. Когда крестьяне продолжали настаивать на своем, он пообещал поговорить с доном Сегундо. Однако пока никаких результатов.

— Да-а, можно себе представить эти переговоры, — задумчиво проговорил Магат.

— Губернатор и дон Сегундо связаны вот как. — Пастор сцепил указательные пальцы рук, — поэтому…

— Если так, то, конечно, долготерпению должен прийти конец, — вставил Магат.

Пастор в знак согласия кивнул головой. Пури приблизилась к отцу и зашептала что-то ему на ухо. Выслушав ее, Пастор встал и сердечно обратился к гостям:

— Друзья, давайте сначала пообедаем вместе.

Магат и Мандо переглянулись. Только теперь они заметили, что полдень давно прошел и близится вечер.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Нам уже скоро надо трогаться в обратный путь, — начал отказываться Мандо.

— Спасибо, нам бы не хотелось доставлять вам излишнее беспокойство, — поддержал его Магат.

— Пожалуйста, не отказывайтесь. — Пастор взял Мандо за руку и повел к накрытому столу в большой кухне. — Отведайте нашего синиганга[47].

— Отведать синиганг нас не надо долго упрашивать! — с восторгом подхватил Магат. — Нам довелось попробовать его в горах, где мы оба партизанили в годы войны.

— Вы были партизанами?

— Да. Остается ли ваше приглашение в силе?

— Конечно! Это — ваш дом.

Он сел во главе стола, а слева и справа от себя усадил гостей. Пури отошла в сторонку и молча наблюдала за гостями.

— Садись с нами, дочка, — пригласил ее отец.

— Да, да, пожалуйста, — буквально взмолился Магат.

Как только мужчины устроились поудобнее, она подала блюдо с дымящимся рисом и отдельно каждому принесла по чашке синиганга с куском бангуса[48] и соевым соусом на блюдечке. На столе стояло блюдо с вяленым мясом и холодная колодезная вода.

— К сожалению, у нас в деревне нету льда, — с улыбкой проговорила девушка. — Она села на другом конце стола против отца.

— Деревенская пища — самая здоровая, — потирая руки, воскликнул Магат.

После долгих колебаний Пастор решился наконец задать мучивший его вопрос:

— Вот вы были партизанами… А не знали вы случайно моего племянника по имени Андой? — Старик внимательно следил за реакцией гостей.

— Андой? — переспросил Магат, силясь припомнить партизана с таким именем. Он выпятил нижнюю губу и уставился в потолок, словно пытаясь увидеть небо сквозь маленькое отверстие в кровле. Мандо сделалось вдруг очень жарко, он отпил большой глоток воды из стакана.

— Он, похоже, одного возраста с вами, — продолжал между тем Пастор. — Когда я видел его в последний раз, он был еще совсем мальчишкой. Единственный сын моей родной сестры. Умирая, она просила меня позаботиться о нем. До войны он жил в Маниле у владельца этой асьенды. А потом пропал. Сначала ходили слухи, что его схватила японская контрразведка, потом мне рассказывали, будто он подался в горы к партизанам. С тех пор о нем ничего не слышно. — Пастор глубоко вздохнул. Лицо его выражало тоску и печаль.

— Нет, мне не встречался партизан по имени Андой, — заговорил наконец Магат. — Может быть, ты, Мандо… — обратился он к другу.

Чтобы скрыть охватившее его волнение, Мандо старался придать своему лицу сосредоточенное выражение.

— Андой? — воскликнул он вдруг. — Ну как же, помню. Только мы привыкли называть его Энди. Он был высокий, худой, сильный. Помню, он рассказывал, что до войны учился в колледже и жил в семье Монте… Монтеро. Да-да, Монтеро. Вероятно, он имел в виду дона Сегундо Монтеро…

— Он жив? — нетерпеливо прервал его Пастор.

— Не знаю. В последний раз мы виделись с ним еще до того, как японцы напали на нашу базу в Сампитане. Он тогда держал путь в Инфанту. Горячее было время. Когда мы прощались, он передал мне небольшую коробку и просил, если я окажусь на равнине, — а я как раз направлялся туда, — разыскать его дядю по имени то ли Кастор, то ли Пастор и передать эту коробку его дочери.