Виктория Платова - Мария в поисках кита Страница 33

Интересно, соотносится ли это с пафосным Внутренним Знанием, которое она без устали пропагандирует? Может быть, может быть…

То, чего быть не может (вернее, то, чего не случается просто так): я больше не слышу тиканья часов!!!

Наверху — запредельная тишина. Замогильная.

Самое время подумать о нежной, хотя и новодельно-фальшивой «музыке ветра»: она откликнулась на уход ВПЗР из лавки Анхеля-Эусебио, но никак не отреагировала на ее приход сюда! ВПЗР просто материализовалась за моей спиной, как какой-нибудь вшивый Гудини сраный Копперфильд.

И это не мистика. Этому всегда найдется объяснение — и в триллере-шараде, и в интеллектуальном квесте, нужно просто проявить настойчивость и терпение.

Продолжая ощупывать руками стену, я (наконец-то!) наткнулась на дверную ручку, дернула ее и, спустя мгновение, оказалась в маленьком дворике. Почти таком же, как и дворик при кафе. Вот только выглядел он совсем иначе: никакой зелени, никаких рисунков на стенах. Одни картонные коробки. Десятки, сотни коробок, сложенных друг на друга. Общую картину унылой захламленности довершал огромный ворох полиэтилена в углу.

Впечатление от этой помеси помойки со складом промтоваров не смог выправить даже симпатичный комплект садовой мебели из ротанга. Да и трудно было представить себе идиота, который усядется здесь с чашкой кофе (пивасиком), чтобы глазеть на мусорные кучи.

Между тем такие идиоты имелись: на столе как раз и стояло две бутылки недопитого пива. Была еще огромная металлическая пепельница с крышкой и металлическая же открывашка. А в одном из кресел валялась кем-то забытая куртка.

Ничуть не менее симпатичная, чем ротанговые кресла со столом, если посмотреть на нее глазами ВПЗР: ей всегда нравились подобные фасоны и подобные материалы. Вельвет в мелкий рубчик нейтрального сине-серого цвета, яркие накладные карманы и заклепки с логотипом «Salinas» (название фирмы?), просторный капюшон.

Куртка была явно мужской. Рассчитанной на целевую аудиторию глупых блондинистых овец, вечно пребывающих в поисках спутника жизни, — и чтобы он не пил, не пялился в телик, лежа на диване; заколачивал приличное бабло, сам себе готовил яичницу с помидорами по выходным, пел караоке низким проникновенным голосом и регулярно спасал детей на пожаре.

Лучшей одежки для моего гипотетического избранника, предсказанного ВПЗР, и придумать нельзя. Впрочем, и сама адептка притянутого за уши стиля «унисекс» от нее бы не отказалась.

А вот — взяла и отказалась! Прошла мимо, не заметив. Хотя не заметить куртку невозможно, если ты пришел со стороны моря.

Приподняв со стула, я встряхнула ее: в одном из карманов что-то звякнуло.

Ключи. Три — на простеньком металлическом кольце, еще два — отдельно от связки. К ним были прикреплены узкие прямоугольные бирки из пластика: на одной было написано «№ 4», на другой — «Ballena».

«Ballena» — знакомое имя! Так называется катер паршивца Сабаса, кинувшего нас в Санта-Поле! И это — не самое распространенное испанское слово, с его помощью не поздороваешься и не попрощаешься, не закажешь кофе и не признаешься в любви. До Сабаса я встречала его только у певицы Чамбао, композиция так и называлась: «El Canto De La Ballena».[23]

Предположение, что это и есть куртка Сабаса (по агентурным сведениям находящегося то ли в Бенидорме, то ли в Картахене), показалось мне чересчур экстравагантным. Но — в любом случае — к ней стоило присмотреться повнимательнее. А именно — обшарить все без исключения карманы, не пропустив ни одного.

Ничего особенного в куртке не обнаружилось: несколько пятидесятицентовых монет, надорванная упаковка жевательной резинки, пустая сигаретная пачка, носовой платок не первой свежести и потрепанный маленький (размером с ладонь) блокнот в жесткой кожаной обложке. А во внутреннем кармане лежали два презерватива, — и этого оказалось вполне достаточно, чтобы я опять вернулась к мыслям о Сабасе и возненавидела дешевого павлина-мореплавателя с новой силой.

От куртки пахло одеколоном, отдаленно смахивающим на вэпэзээровский «Strictly Private», но запах был расплывчат и приправлен еще чем-то: то ли мужским потом, то ли табаком. Я тотчас же представила фотографического гнуснеца, как он напяливает эту куртку на голое тело и принимает картинные позы, призванные поразить воображение глупых блондинистых овец.

Тот еще тип! Cabrón, hijo de puta…[24]

Других, более хлестких испанских выражений выудить из памяти не удалось. И я, оставив наконец Сабаса в покое, сосредоточилась на блокноте.

Он был заполнен ровно на две трети. Почерк владельца оставлял желать лучшего, микроскопические буквы заваливались друг на друга, промежутков между словами почти не было, как не было знаков препинания, — за исключением тире и скобок. Тех самых тире и скобок, которыми (по мнению ВПЗР) грешила я сама.

Уж не родственную ли душу я отыскала, сама того не желая? Если и так — это точно не Сабас!.. Кроме убористых текстов на испанском, в блокноте имелось большое количество цифр в самых разных комбинациях (номера телефонов, а может быть, номера банковских ячеек или автомобильных двигателей, или время идущих стык в стык встреч. Или время свиданий, следующих друг за другом (как это типично для homme à femmes Сабаса, вот дрянь!)).

Не хочу и думать о нем.

Не хочу думать о ВПЗР. Не хочу думать о местных жителях, исчезнувших в неизвестном направлении. И бросивших на произвол судьбы кошек, куртку, кастрюлю с супом, Фрэнка Синатру и Анри Сальвадора.

Не хочу думать ни о ком.

А хочу… Чего я хочу больше всего? Заснуть на Талего и проснуться в другом месте, подойдет любая гостиница на побережье. Подойдет скамейка в маленьком парке на побережье. Подойдет салон автомашины, припаркованной на улице самого завалящего городка, — но только на побережье. В том месте, из которого можно выбраться.

С Талего выбраться нельзя — во всяком случае, без посторонней помощи.

Когда придет эта помощь — неизвестно. Надеюсь, что придет…

Подталкиваемая в спину этими, не самыми радостными мыслями, я покинула дворик, прихватив с собой лишь блокнот и ключ с биркой «Ballena». Не знаю, зачем я взяла ключ; на память о катере, уплывшем из-под носа. И… Мне нравится это имя, в нем гораздо больше романтики, чем в безликой бирке «№ 4». А блокнот можно полистать на досуге (с досугом на Талего все обстоит в порядке, времени — вагон). И даже попытаться перевести. Мой письменный испанский не так хорош, как устный, но есть большой электронный словарь, — совместными усилиями мы справимся.

Море здесь никогда не бывает спокойным, а сейчас и вовсе начинается шторм. И очень быстро темнеет, лишь на горизонте осталась узкая полоска света. Я вернулась на улицу через переулок с двумя велосипедами и автопогрузчиком, — заняло это не больше нескольких минут, но уже успели сгуститься сумерки. Велосипед — отличнейшая вещь!.. Завтра можно будет съездить на нем к маяку «Cara al mar» (в приблизительном русском переводе это звучит как «Лицом к морю») — и осмотреть его, чтобы картинка Талего сложилась окончательно.

Но это — завтра.

Сегодня же я кажусь себе Флоранс Карала, бесцельно бродящей по улицам Парижа. Конечно, не совсем Флоранс, найти десять и даже двадцать пять отличий между нами не так уж сложно:

Талего — не Париж.

Вместо множества кишащих народом улиц, здесь есть одна-единственная и к тому же — безлюдная.

У меня нет мужа, убийство которого я замыслила.

У меня нет любовника.

Ни один полицейский не заметёт меня, потому что здесь нет полицейских.

Фонарей здесь тоже нет, и поэтому свет не падает на мое незагримированное лицо.

Майлз Дэвис не играет за кадром на своей трубе.

Другие отличия не так существенны. Гораздо менее существенны, чем внутреннее состояние, объединяющее меня и Флоранс: мы никак не можем повлиять на ситуацию и пребываем в ожидании вестей извне. Ожидание затягивается, и это сводит с ума.

Если рассудить здраво, Флоранс было легче, чем мне: она хотя бы знала, от кого именно должны прийти эти чертовы вести. А я — совершенно не в курсе дела. ВПЗР при всей ее экстравагантности и склонности к фантазированию — никакой не ньюсмейкер. То же можно сказать о кошках, кастрюле супа и других персонажах — см. выше. Вот интересно, если бы тогда, в конце пятидесятых, существовали мобильники и Жюльен позвонил бы Флоранс прямиком из застрявшего лифта, сообщил о случившемся, — изменился бы жанр картины? Перестала бы она быть «нуаром», в котором завтра для героя не наступает никогда, в котором утро не несет надежды, а несет одну лишь смерть?

Мобильники в лифтах, как правило, не работают. «Нет сети», или «Сеть не обнаружена», или «Service unavailable» — в зависимости от языковых и лингвистических предпочтений оператора. В моем собственном телефоне вот уже третий день болтается «Service unavailable».