Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста Страница 33

По дороге, тщательно щурясь, старался запомнить ориентиры и повороты. Это было несложно: он даже так называемые «глубинки» — глубинные интервью, часто применяемые в маркетинговых исследованиях, — обычно брал без диктофона, рассчитывая только на память и изредка — на карандашные записи. Помогала автоматически включаемая система мемоякорей, которой в свое время его научил приятель-психолог. Ну и без малого трилцать лет журналистской практики, конечно.

Местечко, куда прибыли, было необычным. Настолько необычным, что и без мемоякорей из памяти не выбьешь.

Широкая река в этом месте делала плавный поворот. Если смотреть по течению — налево. Ближе к тому берегу вместе с рекой поворачивал довольно длинный, заросший невысокими деревьями остров-холм. Еще его можно было назвать островом-крепостью. Как Иводзима примерно. Слева и справа по краям — и наверняка с обратной стороны острова тоже — стояли бетонные мини-купола с амбразурами для стрелкового оружия. Правда, из них пока ничего не торчало.

А по периметру острова шли невысокие мачты, на которых вместо колючей проволоки стояли приборы оптического контроля границы.

Да, тут ни тигр не пройдет, ни заяц не проскачет. Разве что змея проползет ниже нижнего луча системы защиты.

Дальний берег — насколько хватало глаз — тоже был плоским, видно, сильно заливавшимся бурными веснами.

А на стороне, к которой подъехал их «Гольф», находились нечто типа блокпоста с четырьмя бойцами и маленькая пристань. Служивые контролировали практически весь берег, благо он был низким и незаросшим. Именно контролировали: Ефим отметил и раструб стереотрубы, и снайперскую винтовку Драгунова, нескрываемо прислоненную к стене сложенного из пенобетонных камней зданьица.

Все было серьезно и продуманно.

По большей части жизнь проистекала, конечно, на острове. Там сверкал огромными зеркальными окнами основной дом, цеплявшийся за каменистый холм-остров одной своей стороной и предусмотрительно построенный на сваях со стороны реки.

На сваях же крепилась сильно выдающаяся на водную гладь…

Ее можно было бы назвать террасой, если бы не размеры.

Конструкция явно могла выполнять роль танцпола, пристани и даже вертолетной площадки: сваи под ней были гораздо мощнее, чем даже под домом. Ефим не удивился бы, если б узнал, что площадка забетонирована.

Впрочем, одна ее часть демонстративно была выложена деревом. Причем не плебейской сосной и даже не максимально подходящей для этих целей лиственницей (которая, набрав влагу, вообще не гниет и становится такой твердой, что топор не возьмет).

Черт побери, Ефим был готов дать руку на отсечение, что эта часть «террасы» — про себя он решил так ее называть — выложена настоящим красным деревом!

Он очень любил морские круизы и уж там вдоволь насмотрелся на этот роскошный материал. Дерево, которое так же, как и лиственница, не боится воды, но в отличие от сибирской конкурентки не чернеет со временем. Ну и конечно, во все века является символом роскоши, богатства и влиятельности его обладателя.

В этой — роскошной — части террасы что-то виднелось еще, но разглядывать без очков было далековато.

«Ничего, сейчас нас туда подвезут», — уже понял Береславский.

Два бойца лениво подошли к машине, перебросились парой фраз. Все друг друга знали в лицо, проверкой документов никто себя не утруждал.

— Вылазь, — тем временем приказал профессору Леха и «помог» мыском ботинка. Не больно, но обидно.

От дома заскользил к пристани странный катерок: вообще без надстройки, только с красивым ажурным кованым «заборчиком» по периметру и с совершенно ровной палубой. Управлял им матросик на корме с пульта, укрепленного на невысокой штанге.

Когда он ошвартовался, Береславский обнаружил, что палуба катерка находилась абсолютно на том же уровне, что и пристань. И была выложена…

Так и есть, красное дерево. Ну да, театр начинается с вешалки, а чудо-остров отечественного олигарха — с катера, являющегося предметом прикладного искусства.

К террасе шли недолго, и уже скоро Береславский смог разглядеть, что еще стояло на ее «парадной» части. Увиденное не удивило: а что, кроме трона монарха, могло бы здесь органично находиться?

Это и был трон. Шикарное такое сиденьице, разве что без сапфиров и шпинели. А из дома уже выходил его хозяин: большой, гораздо больше тоже немаленького Ефима. Он торжественно уселся на трон, для Ефима же прислуга принесла что-то типа табуретки.

Береславский думал, что они будут разговаривать вдвоем, без охраны. Да и вообще он повеселел: сомнительно, что его привезли убивать на такое открытое место. Да еще и уселись на улице для всеобщего обозрения.

Но хозяин охрану не отослал. И даже не приказал снять наручники.

Единственно, что сделал, — нажал кнопку, и сзади из специальной стойки выползла маркиза, создав над ним тень. Но — только над ним.

«Вот же падла!» — как-то не по-профессорски подумал Ефим.

— Ну как вам у нас? — наконец соизволил начать разговор хозяин.

— Да как вам сказать, — деликатно ушел от ответа Береславский.

— Честно говоря, я в раздумьях, — сознался обладатель трона.

— Могу проконсультировать.

— Боюсь, это не в вашей компетенции.

— Зачем же пригласили? — делал хорошую мину при плохой игре Ефим.

— Да не пригласили тебя, а приволокли, — ворчливо сказал хозяин. — За шиворот, как щенка.

Эти интонации не понравились Береславскому. Перечить было страшновато, но необходимо. Иначе действительно сотрут в пыль.

— Хорош ваньку валять, дядя, — отчетливо произнес профессор. — У тебя тоже не две головы.

— Оба-на! — неожиданно восхитился тот. — Ну, тогда давай знакомиться по-настоящему. Меня зовут Петр Николаевич Гнедышев. И, как видишь, я ничего не боюсь. Вон, — задрал он кверху руки, — хоть из космоса фотографируй. И знаешь почему?

Ефим на этот раз благоразумно промолчал.

— Потому что я здесь хозяин. Захочу — тебя отпустят. А нет — спустят под пристань. Станешь неосторожным купальщиком. Я здесь хозяин, понял?

— Чего же не понять, — осторожно ответил Береславский, интонацией тем не менее допуская продолжение фразы.

— Так договаривай, … мать! — мгновенно вскипел Гнедышев. Он, похоже, вообще очень быстро раскочегаривался. В отсутствие противовесов это было, мягко говоря, неприятно.

— Слушай, Петр Николаевич, — все же решился еще раз обострить ситуацию Береславский. — Можно я выдвину два тезиса?

— Валяй, — мгновенно успокоившись, даже хохотнул хозяин.

— Во-первых, раз ты меня сюда пригласил — даже таким способом, — значит, я тебе зачем-то нужен.

— Логично, — подтвердил Гнедышев. — Давай во-вторых.

— Даю. — Береславский намеренно заговорил тише: — Во-вторых, знаешь, что больше всего веселит богов?

— И что же?

— Прогноз погоды по радио.

После некоторого раздумья Гнедышев подошел и несильно ударил Береславского по лицу.

(Ефим прикрыл глаза, чтобы не выдать радость. Он попал в точку.

Это было очевидно.

Он сумел стать непонятным — пусть даже пока немного непонятным — для этого человека. А нет большей западлы для блатаря, чем непонятка в острой ситуации.

Так что ни бить его по-настоящему сейчас не станут, ни тем более убивать. Главное — не слезать с темы.)

— Имеешь право, — согласился Ефим. — Пока.

— Что ты гонишь?! — снова взвился Гнедышев. Но больше не ударил. — Ты что, мне угрожаешь?

— Никаких угроз, — объяснил гость. — Готов выложить аргументы.

— Выкладывай.

— Я влип в какие-то ваши игры.

— Допустим.

— И вам кажется, что мной можно попользоваться безнаказанно.

— А нет? — ухмыльнулся Гнедышев, но Береславский видел, что теперь уже не так уверенно, как вначале.

— Наполовину — да. Наполовину — нет.

— Не умничай, — совсем как институтский майор Пушенко заворчал Гнедышев.

— Не буду, — согласился Ефим. — Говори, чего надо сделать. Если это не опасно для жизни — сделаю. А вот убивать меня нельзя.

— Почему?

— Я же тебе рассказывал про радио, — уже открыто ухмыльнулся Береславский.

— Сука! — просвистел Гнедышев.

— Сам такой! — неожиданно рассмеялся Береславский. Он не придуривался. Ему действительно стало смешно. Какие же они все тупые, эти хозяева жизни.

А Гнедышев задумался всерьез.

Черт его знает, какие скрытые связи у этого очкарика. Вроде бы навскидку проверили — ничего серьезного. Но бывает, человек — ничто, пыль. А брат — шишка. Или друг старый, который не за деньги дружит.

Уж больно уверенно держится этот малый. Не должен так держаться битый по морде профессор экономики.

А еще — и это, пожалуй, самое главное — буквально утром нарыли профессиональные хлопцы, что было что-то у Береславского сильно неясное в прошлом. Серьезное и непонятное. Жаль, что сразу не придал значения. Действовал бы чуть иначе.