Александра Маринина - Дорога Страница 33

– Ладно, я понял. А еще какой выход ты видишь?

– Да самый простой: плюнуть на бабку с внучкой, да и дело с концом.

– Как это – плюнуть? – изумился Камень.

– Да очень просто! Не заботиться о них, не давать денег, не помогать, не пускать к себе в гости, пусть живут сами как хотят.

– А как же чувство вины?

– Ну что ж, оно никуда не денется, будет их грызть. Тоже неприятно, конечно, не спорю, но ведь реальный же выход. Да, с совестью нелады получаются, но я и не обещал легких путей. Есть еще один вариант: забить вообще на все, в том числе и на чувство вины. Сказать себе: сидит Гена – вот и пусть сидит, следствию виднее, раз посадили, значит, он и убил, а тот мужик на лестнице вовсе даже ни при чем. И ничем мы этой семье Ревенко не обязаны. Выход?

– Выход, – не мог не согласиться Камень. – Но какой-то уж больно корявый. Бессовестный какой-то.

– Ох, а можно подумать, будто то, что они сейчас вытворяют, очень совестливое! – зашипел Змей. – Ради спасения собственной карьеры позволить засадить человека за решетку и потом стыдливо опекать его семью, прикидываясь бескорыстными добросердечными соседями, – очень красиво. Да еще детей своих в это втянуть, навесить на них собственные проблемы. Держите меня семеро – какое благородство души! А вот я тебе еще один выход предложу: сказать обо всем детям. Так и так, дескать, если вы хотите, чтобы наш папа продолжал служить в МВД и получать большую зарплату, то вы должны иметь в виду, что ради этого мы допустили, что невинный человек сел за решетку, и теперь мы всей семьей будем искупать свою вину, иначе лишимся папы и его зарплаты. Чем не выход?

– Да ты с ума сошел! – возмущенно воскликнул Камень. – Как можно детям такое говорить? Это безнравственно.

– А я тебе нравственных выходов и не предлагал, я только говорил, что их много. Вот еще тебе для примера один выход: надо было с самого начала оказывать помощь анонимно. Посылать деньги по почте, пусть бы бабка с девочкой ни в чем себе не отказывали, но с семьей Романовых это никак не связывали, тогда и детям не пришлось бы втягиваться в эти отношения. А?

– А вот это грамотно, – одобрительно сказал Камень. – Так и надо было сделать. Что же они? Не догадались, что ли?

– Ну, во-первых, не догадались. Им и в голову не приходило, что все может так обернуться, и насчет собственных детей они в тот момент не подумали, а потом уж поздно стало. А во-вторых, помощь же не только в деньгах заключается, но и в моральной поддержке, в душевной теплоте. Не зря же бабка Кемарская сказала, что Лариса в семье Романовых душой оттаивает. Это ведь правда. Она к Романовым тянется, ей у них хорошо. Какими деньгами это можно заменить?

– Ты сам себе противоречишь! – рассердился Камень. – То говоришь, что это выход, а теперь доказываешь, что он неправильный.

– Ну и что? Я тебе правильных выходов не обещал. Я же предупредил, что выходов много, только они или неприятные, или безнравственные, или бессовестные, или неправильные. Неправильные и бессовестные нам не нужны, а вот неприятные вполне можно было бы принять. Я бы этих Романовых только больше уважать начал. О! – Змей поднял голову и прислушался. – Наш винтокрылый Интернет летит. Все, уползаю. Хотел с тобой еще один философский вопросец обжевать, да не успел. Ты мне потом напомни.

– Только ты далеко не уползай, – жалобно попросил Камень. – Я без тебя скучаю.

– Ничего не могу обещать, – донеслось издалека, – у меня дела, хочу смотаться кое-куда по личной надобности.

«Все куда-то улетают, уползают, уходят, – с горечью думал Камень, поджидая Ворона. – У всех какие-то личные дела. Личная жизнь. И только я тут лежу веками и тысячелетиями, постоянный в своей неподвижности и неподвижный в своем постоянстве. Никому не нужный. Одинокий. От всех зависимый. Грустно это».

– Спишь, что ли? – раздался откуда-то сверху гортанный голос Ворона.

– Думаю, – рассеянно ответил Камень.

– О чем? Небось опять о грустном? Кончай траур, сейчас я тебя так развлеку, уж так развлеку – все свои грустные мысли враз забудешь. Я такое видел!

– Что? – Камень встряхнулся и оживился. – Рассказывай скорее.

– А что мне за это будет? – начал торговаться Ворон.

– А что бы ты хотел?

– Дай слово, что не будешь придираться по мелочам.

– Что, вообще никогда? – недоверчиво уточнил Камень. – То есть ты хочешь выторговать себе свободу халтурить и чтобы я дал тебе слово никогда-никогда этого не замечать? Нет, так не пойдет.

– А как пойдет? – нахохлился Ворон.

– Ну… Мы можем договориться, что я не буду придираться в течение трех дней. Три дня тебя устроит?

– Пять, – выдвинул Ворон встречное требование.

– Хорошо, четыре, – предложил компромисс Камень. – На четырех сойдемся?

– Ладно, договорились. Четыре дня без единого замечания с твоей стороны. Смотри же, ты слово дал.

– Погоди, – спохватился Камень, заподозрив подвох, – мы не условились: четыре дня наших с тобой или четыре дня сериала?

– Наших с тобой. Что мне четыре дня сериала-то? За один раз слетать и все посмотреть. Это получится, что твое обещание только на один раз распространяется.

– Ну уж нет, – запротестовал Камень. – Ишь ты, хитрый какой! Ты за наших четыре дня восемь раз туда слетать сможешь, а посмотришь так вообще за два-три года. Получается, ты мне рассказ о трех годах, а я тебе ни одного вопроса задать не смогу? Ты кое-как посмотришь, ничего толком не выяснишь, принесешь мне какую-то вялую поверхностную информацию, а я должен буду молча это глотать? И не смогу тебе даже замечание сделать? Разбежался.

– Вот ты всегда меня обидеть норовишь. – Ворон укоризненно покачал черной головой, покрытой блестящими перьями. – Ты уже заранее уверен, что я плохо посмотрю и не так расскажу. Я тебе что, повод давал? Я что, плохой просмотрщик и плохой рассказчик? Если тебе не нравится, я могу вообще больше никогда…

И он затянул свой привычный ультиматум, который всегда приводил Камня в трепет: остаться без окна в мир людей он не мог.

– Хорошо, – сдался Камень. – Четыре сериальных дня. Только уж не подряд. Ты там выбери что поинтересней.

– Идет! – Ворон обрадовался, что и на этот раз выиграл торг. – Прямо сейчас и начну. Значит, представь себе двор дома, где живут Романовы…

– Стоп, – тут же остановил его Камень. – Когда? Какое время года? Какое время суток? Какой день недели?

– А ты, между прочим, обещал не придираться и не перебивать, – ехидно заметил Ворон. – Октябрь восемьдесят первого года, среда, вечер, часов девять. В общем, еще вроде и не поздно, но уже темно. Еще уточнения будут?

– Пока нет, – осторожно ответил Камень. – Рассказывай.

– Во дворе машины стоят. В одной машине сидит парень кавказской внешности, нос горбатый, под носом усы такие пышные, черные, волосы тоже черные. Одет с иголочки, сразу видно, что денег у него – куры не клюют. Пиджачок замшевый, джинсы американские, ботиночки итальянские – короче, все дела. Сидит он, стало быть, в своей машине, стекло опустил, «Кэмел» покуривает и скучает. Идут по двору два парня лет по восемнадцать, морды злые, и подходят аккурат к этой машине. Машина-то прямо напротив подъезда Романовых стоит, вот они к подъезду-то подошли, на скамейку сели и сидят, разговаривают. А этому кавказцу, который в машине, все слышно. Он уши навострил и слушает. Парни между собой договариваются кому-то морду бить, уж больно они на этого «кого-то» осерчали, он их в карты обыграл, но они подозревают, что он жульничал.

– Колька, что ли? – ахнул Камень.

– Ты погоди, не забегай вперед, они имени пока что не назвали, только кличку – Валет.

– Но ты-то знаешь, чья это кличка. Ты же там все время следишь, наблюдаешь.

– Знаю, конечно. Колькина это кликуха. Но тот-то, в машине и с усами, он же не знает. Вот, значит, сидит он, слушает, на ус свой пышный мотает. А тут из подворотни Николаша появляется. Идет себе, горя не знает, посвистывает. Те двое как его заметили, так поднялись со скамейки, набычились, морды грозные сделали, уши торчком. В общем, сразу ясно: будут бить. Вероятно, ногами. Николаша к ним подходит, здрасьте-здрасьте, какими судьбами да какие ко мне вопросы, какие претензии, не умеете играть – не садитесь. И тут один из парней в карман полез за ножом. Отдавай, говорит, деньги, а то сами отнимем, и не только деньги, но и здоровье. Колька упирается, деньги отдавать не хочет, проиграли, говорит, так имейте мужество расстаться с капиталом. А они ему, мол, мужества у нас хоть лопатой греби, вот мы тебе сейчас его продемонстрируем. То есть дело явно к ножичку идет. Колька перепугался – аж трясется весь. Он вообще-то парень трусоватый и драться не умеет, он только за карточным столом хорош, но до денег жадный, ни за что с копейкой не расстанется. Ну как, хорошо я рассказываю?

Камень понял, что Ворон дошел до кульминации повествования и умышленно сделал паузу, для пущего драматизма.