Патрик Нит - Новоорлеанский блюз Страница 34

Вскоре они остановились возле стильного здания, в котором размещался танцевальный зал, а на фасаде красовалась вывеска «Кабаре мисс Коэл». Внутри заведения была в основном белая публика — мужчины в костюмах-тройках, при карманных часах и в изящных шляпах и женщины с фарфоровыми лицами и ярко-красными накрашенными губами, — и, едва переступив порог вестибюля, Лик сразу же ощутил неловкость и скованность. Зато Ковшик не чувствовал ни малейшего смущения; пройдя через вестибюль, как у себя дома, он вошел в танцевальный зал. Черный Бенни и молчаливый Айк шагали ним; позади всех робко и нерешительно шел Лик.

После яркого света на улице глаза Лика несколько секунд привыкали к тусклому внутреннему освещению. Оглядевшись, он буквально застыл на месте, пораженный красотой отделки помещения и роскошью интерьера. Танцевальный зал был просторным, с высоким потолком, и был так же не похож на привычные Лику култаунские заведения подобного рода, как мел на сыр. Стены были задрапированы розовой с блестками материей, напоминающей попоны королевских коней. На каждом столе стоял витиеватой формы фарфоровый подсвечник с зажженными свечами. Поднятый на два фута над полом и ровный словно лед катка оркестровый помост был настолько большим, что на нем без труда мог бы уместиться не только сам оркестр, но еще и домочадцы и друзья музыкантов. Глядя на все это великолепие. Лик с трудом верил своим глазам. Танцевальный зал больше походил на церковь, и у Лика в голове не укладывалось, что кто-то может осмелиться вести в этих стенах какие-то разговоры, не говоря уже о том, чтобы выделывать танцевальные па в обнимку с девушкой.

За столиком, стоявшим рядом с оркестровым помостом, сидели четверо мужчин разного возраста и разной степени темнокожести, одетые так красиво и опрятно, как, наверное, одеваются лишь королевские особы. Ковшик, подведя Лика к столику, представил его мужчинам; те приветствовали Ковшика с таким радушием, словно он был им ровня.

— О, Калитка! Где же ты был, малыш? — перебивая друг друга, кричали мужчины. — Что стряслось, большеротый?

Один из двух более молодых мужчин был Матт Керей, худощавый негр, в то время первый корнет Кида Ори, а второй — Джонни Доддс[52], кларнетист-виртуоз, игравший с оркестром самого Папы Селестина Таксидо[53]. Но взгляд Лика был прикован к двум другим сидевшим за столиком музыкантам более солидного возраста: к крупному почти черному негру, который был не кем иным, как самим Кингом Оливером[54], и смуглому человеку с тонкими чертами лица, прямыми волосами и пронзительными глазами. Это был сам Кид Ори.

— Так вот, друзья! — произнес Ковшик. — Это мой лучший друг, Лик Холден из Монмартра. Он классно играет на трубе. Так я говорю?

Ковшик повернулся к «своему лучшему другу», взглядом требуя подтвердить его слова, но язык бедного Лика накрепко прилип к гортани. Эти люди, сидевшие сейчас за столиком, были идолами, на которых готовы были молиться все, жившие в устье реки Миссисипи, а Лик был в собственных глазах комаром, случайно севшим на макушку великого музыканта, откуда ему не терпелось улететь и как можно скорее.

— Что-то он не больно разговорчивый, твой друг, — произнес Кинг Оливер. В его твердом голосе слышался металл, а выражение лица было строгим, как у разгневанной матери.

— Он друг Фейта Мэрейбла, — вставил слово Ковшик, а Лик, который все еще не опомнился и не пришел в себя, больше всего на свете желал сейчас провалиться сквозь землю.

— Это правда? — спросил Кид, впервые вступивший в разговор. Он удивленно поднял брови, и едва заметная усмешка мелькнула в уголках его рта. — Ну и как себя чувствует мистер Мэрейбл?

— Нормально, сэр, — прошептал Лик; горло у него пересохло, словно он целый день находился в пустыне.

— А что мы можем сделать для вас, мистер Лик Холден?

— Мистер Мэрейбл, сэр… — начал Лик.

— Фейт… — перебил его Ори.

— Фейт, сэр… он дал мне рекомендацию. Он сказал, что я должен поехать в Новый Орлеан и найти мистера Кида Ори. Вас, сэр. Он сказал, что, может, вы возьмете меня.

— Фейт так сказал?

— Да, сэр.

Ори посмотрел на Ковшика и задумчиво повел плечами.

— А ты-то сам слышал, как он играет?

Ковшик улыбнулся и, впервые за все время слегка смутившись, покачал головой.

— А что у тебя в футляре, корнет? — спросил Ори, повернувшись к Лику. — Так лучше сыграй что-нибудь, Лик Холден, а мы послушаем.

Лик пристально посмотрел на Кида Ори. Потом взглянул на Ковшика, на Кинга Оливера, на Матта Керея и, наконец, на Джонни Доддса — он и сам не понимал сейчас, что вытворяло в груди его сердце: оно хотело то ли выпрыгнуть наружу, то ли разорваться на мелкие кусочки. Дрожащими пальцами он раскрыл футляр и вынул корнет. До чего же тускло и убого выглядел его старый, видавший виды инструмент на фоне пышного великолепия «Кабаре мисс Коал»!

Лик поднес корнет к губам, но Кид жестом руки остановил его и сказал:

— Нет, мистер Холден, не здесь. Поднимитесь на сцену.

Лик поднялся на оркестровый помост и заиграл для великих музыкантов Нового Орлеана: для легендарного Кида Ори, для несравненного Кинга Оливера, для блестящего Джонни Доддса, для короля блюза Матта Керея. А также — правда, осознал он это лишь по прошествии времени — и для Ковшика Луиса Армстронга, величайшего из всех трубачей, когда-либо живших на этом свете.

Лику, однако, не пришлось играть с оркестром Кида Ори, хотя великие джазмены были поражены его игрой — и звуком, прозрачным, словно утренний воздух, и подвижной техникой, — но в оркестре Кида не нужен был второй корнет.

— Приходи ко мне через несколько месяцев, Лик Холден. И мы решим, как быть.

Но Лик так и не воспользовался этим приглашением.

А Ковшик Армстронг, которого, как теперь всем известно, Всевышний наградил добрым и большим, как у кита, сердцем, проникся сочувствием к бедолаге Лику, робкому провинциалу, брошенному на произвол злой судьбы в этом городе. Ему удалось пристроить своего нового друга на хотя и не постоянную, но более-менее регулярную работу в один из дешевых ресторанов, которым владел итальянец Генри Понс. Ковшик сам играл в этом ресторане, но Генри Понс, этот твердолобый сукин сын, конечно же, и не подумал раскошеливаться на дополнительные бабки и платить двум музыкантам. Ковшик, играя с Ликом, отдавал ему половину своего жалкого заработка, которого Лику хватало на то, чтобы продержаться неделю-другую.

Как известно из истории, Ковшику и Лику довелось играть вместе не больше месяца — ресторан Генри Понса был закрыт по причине перехода его в собственность Генри Матранга, другого итальянского гангстера. Но за этот месяц Лик узнал много больше о том, на что способна труба — в смысле техники игры на этом инструменте, — чем за шесть предшествующих лет. И, говоря по правде, Луис Армстронг тоже многому научился. В то время Ковшик, сам еще этого не осознавая, стал блюзменом в полном смысле этого слова, игравшим на трубе так же, как пели блюз наиболее эмоциональные певцы. Но сам стиль Ковшика брал начало в сторивилльских маршевых оркестрах, и он, играя, все еще придерживался маршевой ритмики: топ-топ-топ. А Лик, в отличие от него, был более склонен к синкопическим ритмам, и ему нравилось контрапунктировать игре Ковшика и ритмически, и мелодически, а играл он так, как Ковшику до этого не доводилось слышать.

Временами Ковшик отрывал от губ корнет и с нескрываемым любопытством, которым так и светилось его простецкое лицо, смотрел, как играет Лик.

— Черт возьми, Лик! — восхищенно восклицал он. — Как ты можешь так долго, без устали дуть в корнет? Ты играешь, будто катишься на коньках по льду!

— А тебе известно, что ты играешь на корнете именно так, как надо? — отвечал ему Лик. — Ты играешь четырьмя частями своего тела. А я играю только тремя: головой, сердцем и губами.

— А какая четвертая часть?

— Не знаю, друг мой Ковшик. Я не знаю. Но узнаю непременно.

В течение этого единственного месяца Ковшик и Лик играли лучший джаз в Луизиане. Увы, в истории об этом периоде не осталось никаких упоминаний, никаких свидетельств и никаких записей. Те немногочисленные посетители, которые заглядывали в ресторан Генри Понса, были людьми самого низкого пошиба — в основном пьяницы и наркоманы, — конечно, они не понимали музыку и не интересовались его, в силу чего эти бесценные звуки потонули в пучине времени, растворились в пространстве, словно угасающий звук последней ноты.

Известно только, что, когда ресторан Генри Понса закрылся, Лику, пребывавшему в полном отчаянии от угрожавшей ему голодной смерти, повезло и он вскоре нашел работу в другом жалком ресторанчике, называвшемся «122» (ресторан располагался в доме 122 по Бэйзин-стрит), которым управлял некий джентльмен по имени Бастер Бастер, тучный янки с постоянной сигарой во рту. А вот Луи Армстронгу не повезло, и он вернулся к матери, которая жила в Пердидо, и снова стал развозить по домам уголь. И, как единодушно полагают все историки джаза. Лик и Ковшик никогда больше снова не встречались. Одному богу известно, как они расстались: возможно, в результате размолвки по причине того, что Лик получил работу в ресторане «122», а Ковшик остался без работы, а может, просто жизнь их развела. Нет никаких свидетельств о том, что между ними возникли неприязненные отношения, однако есть все причины полагать, что они могли случайно встретиться и не упускали случая пообщаться. К тому же Луи Армстронг упоминает о Лике Холдене в своих поздних воспоминаниях, все еще ожидающих публикации (поскольку они в основном накорябаны на салфетках и обрывках бумаги). Он пишет: «Этот парень, по имени Лик… Черт возьми! Ведь это он открыл мне подлинный смысл слова „хот“. Да, именно он. Он так играл на трубе, что она, казалось, исходила потом».