Макар Троичанин - Вот мы и встретились Страница 34

- Сияла ночь. Луной был полон сад… - нервное напряжение спало, что позволило певице глубже вникать в смысл стихов и вернее передавать его интонациями послушного голоса. «Лишь бы не переборщить», - думалось, - «не заорать валаамовой ослицей», - но всё было в меру. Она стала ещё чётче различать лица слушателей и видеть на них отрешённость от сумрачных повседневных забот, погружение во взрослую сказку, и не было равнодушных. И опять горячие аплодисменты, но уже без настырных требований повтора, потому что, слившись с актрисой душами, все верили, что он и так будет. Только один, негодник, сидел, насупившись, в переднем ряду и не удосужился даже пару раз соединить ладони, хотя бы для приличия, и им был никто иной, как К-сри. Он, очевидно, злился и на неё, и на себя за то, что от него скрыли самый выигрышный гастрольный номер, и, конечно, не верил, что голос у Марии Сергеевны прорезался только что. «Ну и хрен с тобой!» - не пожалела она продюсера, оглянулась на кулису, где столпились северные собратья, и узрела, что по дряблым щекам Пирамидона текут слёзы умиления, не удержанные надорванными нервами, а Влад уцепился двумя руками за портьеру, прижался к ней бледной щекой и вглядывался, наверное, внутрь души, выискивая там и своё артистическое вдохновение, и, может быть, уже раздумал бросать подлое дело. Алёны видно не было. Мария Сергеевна подошла к Стасу.

- Мари-и-я Сер-ге-е-евна… Мари-и-я Сер-ге-е-евна… - мямлил он, улыбаясь и не находя нужных слов, чтобы передать своё восхищение, а она, не церемонясь, в эйфории чувств, притянула его за голову и смачно расцеловала.

- Спасибо, друг! – и снова вернулась к зрителям, которые терпеливо ждали, гулко аплодируя в лад. Только Адамов исчез.

- В том саду, где мы с вами встретились… - и ещё:

- Спокойно и просто я встретилась с вами… - а потом:

- День и ночь роняет сердце ласку… - и, конечно:

- Я помню вальса звук прелестный… - она уже лихорадочно ворошила в памяти скудный репертуар и боялась, что собьётся, забыв слова посередине мелодии, да и пора как-то заканчивать затянувшееся дилетантское нытьё, но душевно отогревшиеся тундровики не отпускали, им спешить некуда: всё равно и днём, и ночью всё одно – ночь. И вдруг Мария Сергеевна допёрла, что ей надо сделать, как ублажить публику и завершить  выступление. По наитию она вышла к самой рампе и запела, повысив голос:

- Прощайте, скалистые горы,

На подвиг Отчизна зовёт… - и многие в зале стали подпевать:

- Растаял в далёком тумане Рыбачий,

Родимая наша земля… - пели уже, наверное, все. И, вставшие рядом, Пирамидон, Влад и Стас. Только Алёна, исковерканная попсой, молчала, не зная ни мелодии, ни слов, и жалко улыбалась.

Когда возвышенное хоровое пение завершилось, на сцену полезли с благодарностями и поздравлениями наиболее разгорячённые зрители, в основном, женщины, поскольку мужчинам для существенного разогрева эмоций не достаточно и нужно ещё кое-что материально-жидкостное. Но всех опередил Адамов. Возникнув из тёмной кулисы, он преподнёс народной певице огромный букет живых цветов, как-то выживших в промозглом не цветочном климате – целую клумбу, и Мария Сергеевна вмиг изменила его рейтинг с негативного на нейтральный и даже позволила чмокнуть в употевшую щеку. И другие не отстали, приберегли по два-три цветка в богатой целлофановой обёртке, так что скопилось ещё на солидный сверкающий букет и досталось и не заслужившим соратникам. А одна не в меру разгорячённая дама, не обиженная телесами, так необходимыми в этом северном краю, с пышной папуасской причёской, крашеной в оранжевый тёплый колер, вся обвешанная драгоценными бирюльками, по-свойски крепко облапила певицу так, что той стало жарко, расцеловала в обе щеки и, сияя удлинёнными тёмно-синей тушью прозрачно-серыми глазищами, порывисто сняла с мощной выи янтарное ожерелье и напялила на оторопевшую Марию Сергеевну, впервые заработавшую на сцене такой богатый подарок.

- Господи! – почти простонала дарительница. – Словно у себя на Рублёвке побывала. Носи! Заслуживаешь! – Ещё раз облобызала опешившую от неожиданности актрису и довольная собой  предоставила и другим желающим возможность прикоснуться к жарко пылающим щекам таланта.

- Ну, что, отметим? – предложил Адамов, когда скоморохам, наконец, удалось спрятаться за кулису.

- Нет! – резче, чем хотелось, отказалась Мария Сергеевна. – У нас обет трезвости до конца гастролей.

Пирамидон сожалеюще крякнул, а молодёжь недовольно похмыкала, но никто не возразил.

- Значит, отложим, - ничего не оставалось, как согласиться, и катрерангу.

До гостиницы шли пешком и молчали. А когда подошли, Адамов вдруг предложил Марии Сергеевне:

- Не хотите ли прогуляться перед сном?

Она ещё была в состоянии певческого транса, душа ещё пела, а взбудораженный ум подправлял задним числом недопевки и искажение мелодий, и потому легко согласилась:

- Пожалуй. – Тем более что погружаться в серую гостиничную суету не хотелось, да ещё и чувствовала какую-то непонятную неловкость перед товарищами за свой успех. – Ведите, мой капитан! – улыбнулась Адамову впервые за время гастролей и даже разрешила пришвартоваться и взять на буксир, под руку.

Пошли размеренным шагом в сторону ярко освещённого и грохочущего железом порта.

- Эх! Хорошо бы сейчас дерябнуть стакашек хорошего винца, - с вожделением, забыв о моратории, мечтательно произнесла приверженница сухого закона.

- Можно, - притормозил буксир. – У меня есть.

- Мускат? – без надежды спросила пересохшим перетруженным горлом неопытная певица, готовая отказаться от любой другой марки.

- Точно! Как вы догадались?

Она засмеялась, радуясь редкой благосклонности судьбы.

- Так приглашайте! Чего медлите?

Караван немедленно сделал разворот на 180 градусов по направлению к только что оставленной гостиничной гавани.

- Почему вы не сказали, что хорошо поёте? – продюсер недовольно сжал её локоть.

- А я и сама узнала об этом только сегодня, - счастливо рассмеялась новорождённая певица. Эйфория собственного открытия медленно проходила, и она начала уже воспринимать всё случившееся несколько отстранённо и с юмором.

- Вам надо серьёзно учиться вокалу, - не отставал доброхот во флотской шкуре. Ему, как и всем в таких обстоятельствах, очень хотелось помочь зацвётшему таланту советом и тем самым прислюниться к чужой нарождающейся славе.

- Зачем? – Мария Сергеевна недовольно поморщилась, не убирая, однако, улыбки, теперь уже ироничной. Она никогда и ни в чём не следовала чужой воле, даже во вред себе. Свобода, свобода, свобода – всегда и во всём! – Чтобы с трудом втиснуться в паучью клоаку попсы? Пасть ниже Баскова? – Она дёрнула руку, но он удержал её локоть. – Никогда! Я стала драматической актрисой по призванию и надеюсь остаться таковой, пока способна двигать руками-ногами. А пение – это так, актёрское баловство.

Адамов, однако, упорно не соглашался:

- Вы ошибаетесь! У зрителей другое мнение.

- Что зритель? Взбудораженная толпа, наэлектризованная сиюминутными впечатлениями, готовая носить на руках и втоптать в грязь. – Прогулочный трёп перерастал в занудный спор с Аркадием, которого сейчас никак не хотелось. – Я никогда не подстраивалась и впредь не намерена подстраиваться под зрителя. На сцене я живу не зрительскими, а своими чувствами, говорю и играю так, как хочу, а не так, как хочет зритель. – Душевный подъём её окончательно испарился вместе с непроизвольной улыбкой. Хорошо, что они уже вошли в гостиницу, а то бы, наверняка, поссорились, забыв о том, зачем вернулись.

В просторном одноместном номере, обставленном мягкой мебелью с голубым паласом, было по-домашнему уютно. В углу мерцал большим экраном телевизор, на столе сверкала приличная ваза с апельсинами, яблоками и гроздью тёмного винограда, а над широкой деревянной кроватью матово светил, не ослепляя, шар бра, уложенный в позолоченные лепестки. Адамов снял шинель, аккуратно повесил в шкаф на плечики, достал из красивой тумбочки тёмную бутылку и осторожно поставил на стол, разом украсив фруктовый натюрморт.

- Прошу, - пригласил даму, подвинув к столу кресло на колёсиках.

Она небрежно сбросила куртку на спинку кресла и, умостившись в мягком седалище, подвинулась вместе с ним ближе к бутылке.

- Ништяк устроились, - оглядела комнату, задержавшись взглядом на модернистской олеографии с непонятным абстракционистским содержанием.

Григорий Павлович удовлетворённо улыбнулся.

- Флотская привычка к порядку. – Присоединил к бутылке два бокала и коробку давно не виданных и не еденных ею «Мишек на севере» и, подкатив второе кресло, устроился напротив гостьи, почти касаясь её колен. – И вообще - не терплю домашнего бардака.

Она взглянула на него с любопытством. «Чистюля и зануда!» - определила безапелляционно.