Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста Страница 34

Вечером Гуттен явился к губернатору. Спира не скрывал тревоги:

– Меня только что известили о том, что два часа назад в гавани бросил якорь корабль с вооруженными людьми на борту. Кто они? Зачем приплыли? Если это подкрепление, придется отправить их обратно: в Коро не хватит продовольствия.

Была уже глубокая ночь, когда возле домика, где ночевал Филипп, осадил своего взмыленного коня какой-то всадник. Филипп осторожно выглянул наружу. Перед ним, улыбаясь, стоял живой и невредимый Николаус Федерман.

– После второго выхода, – начал он свой рассказ, – вы вернулись в гавань, а меня вынесло в открытое море. Мы благополучно добрались до Канарских островов, но отправились не в Тенерифе, а в Гомеру, которой управляет мой приятель Санчо де Эррера. Во исполнение давно задуманного плана оттуда мы поплыли в Санто-Доминго: ведь именно там решаются все дела, так или иначе имеющие касательство к Индиям. Эрреру я попросил молчать о том, что мы погостили у него на острове, и он уважил мою просьбу, оставив вас в неведении. Прибыли мы в Санто-Доминго, и как ты думаешь, кого повстречали там? Родриго де Бастидаса, епископа Коро! Ему не больше тридцати лет, он пузат, как винная бочка, но смышлен на редкость: схватывает на лету. Я поведал ему обо всех моих передрягах в Америке, рассказал и про Дом Солнца и тотчас заручился его поддержкой. Дело дошло до того, что он настрочил длинное письмо императору, без околичностей уведомив его, что Спира никак не годится в губернаторы, а я с моей хваткой и опытностью просто-таки создан для этой должности. А? Каково?

Филипп, покраснев, замялся.

– По мнению епископа, – продолжал, не дожидаясь ответа, Федерман, – ты тоже должен написать государю по праву приближенного и в память его к себе благоволения.

Филипп пристально поглядел на него, пригладил по своему обыкновению бороду и после долгого молчания сурово произнес:

– Я очень люблю тебя, Клаус, и всей душой желал бы доставить тебе этот высокий пост. Но и пальцем не пошевелю для этого.

– Почему же, позвольте осведомиться? – спросил Федерман, и плутовская веселость его вмиг сменилась ледяной холодностью.

– По простой причине. Недостойно порядочного человека строить козни против своего начальника, особенно если тот удостаивал его своей доверенностью.

На следующее утро Гуттен нос к носу столкнулся возле церкви с Федерманом и Лимпиасом. Оба держались за бока от смеха.

– Слыхали новость, дон Филипп? – закричал Лимпиас. – Каналья Карвахаль, чуть только прознав о прибытии нашего друга, поспешил убраться в Санто-Доминго на том самом корабле, что вчера вошел в гавань.

– Он говорил обо мне так, будто я питаюсь исключительно человечиной, – еле вымолвил задыхающийся от хохота Федерман, – а экспедиция наша, по его словам, проклята, как и всякое предприятие, затеянное немцами. Как тебе это понравится? Да, кстати! Отчего же ты ничего не рассказал мне о том бедолаге, которого Спира спалил живьем перед выходом в море?

– Я никогда не говорю дурно о своих друзьях, – мягко, но непреклонно ответствовал на это Филипп.

Спира вплотную занялся подготовкой экспедиции. Федерман принес ему карту, хоть и сам сомневался в ее достоверности.

– Двигаться надлежит на юго-запад, покуда путь нам не пересечет горная цепь, тянущаяся с севера на юг. Но с запада к ней не пройти, вот правильный путь. – И он провел линию от Коро вниз.

– За этими горами, – сказал Лимпиас, – лежит цветущее плоскогорье Баркисимето, а за ним – льяносы, истинный рай для лошадей. Вся беда в том, что на этой дороге они переломают себе все кости.

– Неужели? – встрепенулся Лопе де Монтальво, которого Спира назначил командовать конницей. – Вот странность: человек пройти может, а конь – нет?

– Кавалерия и главные силы, – не удостаивая его ответом, сказал Федерман, – пройдут берегом моря, а потом вдоль реки Яракуй выйдут к Долине Красоток, названной так потому, что тамошние индеанки самые хорошенькие и покладистые.

– Этот человек, даром что немец, так похотлив, что даст сто очков вперед и Веласко, и Себальосу, – пробормотал Перес де ла Муэла.

– Через перевал отправим нам навстречу, к верховьям реки Кохедес, пехоту, которая в Баркисимето к этому времени отъестся.

Спира, внимательно слушавший его и время от времени жмуривший свой поврежденный глаз, вдруг скривил губы и ядовито осведомился:

– Все это прекрасно, сударь мой, мне только хотелось бы знать, почему вы все время говорите «мы, нам, нас»?

Федерман побагровел.

– Разве я не пойду с вами? – спросил он.

– Ни в коем случае. Вы останетесь в Коро, будете замещать меня на время моего отсутствия и поддерживать в этом крае должный мир и порядок.

Федерман поник головой, блуждающим взором оглядел присутствующих.

– Разумеется, к вам, сеньор Лимпиас, это не относится, – продолжал Спира. – Ваш опыт и превосходное знание индейских наречий сослужат нам добрую службу.

– Я не расстанусь с доном Николасом, – резко ответил тот. – Если вы оставляете его в Коро, значит, остаюсь и я.

Казалось, что Федерман после взрыва яростного негодования почел за лучшее смириться, несмотря на продолжающиеся унижения и придирки Спиры.

– Это коварная бестия, – объяснял он Филиппу, – он ждет, что я вспылю, чтобы обвинить меня в неповиновении, но я ему такого удовольствия не доставлю. Слишком хорошую школу прошел я у Альфингера, чтобы попасться в такую ловушку.

Однако время шло, и постепенно Федерман, чьи отношения с губернатором все больше портились, стал терять влияние на участников экспедиции, многие из которых раньше служили под его началом. Филипп с беспокойством видел, что мужественный и открытый Клаус то и дело сталкивается с явными и скрытыми оскорблениями, что за спиной у него шепчутся, а приход его встречают с угрюмым безразличием. Столкновение с Санчо де Мургой в присутствии Спиры окончательно спутало его карты.

– О, какой негодяй! – с горечью говорил он Филиппу, оставаясь с ним наедине. – Но погоди, он мне за все заплатит. Он не знает, с кем придется ему иметь дело. Хорхе Спира своей смертью не умрет. Погоди, погоди, дай только ему покинуть Коро, и рука мстителя, в которую я сам вложу оружие, настигнет его еще до истечения четвертых суток! Этот мститель здесь, в Коро, он член экспедиции… Он вместе с вами двинется по сельве, он будет ночевать с вами у одного костра. Спира кое в чем виноват перед ним, он – причина его несчастья, просто бедняга еще не знает об этом, не знает, кто причина его неизбывных мук, бессонницы и отчаянья. Накануне отправления – ночью или на рассвете – я открою ему тайну, расскажу всю правду, и у него останется еще целый день, чтобы подготовить месть, а свершится она, чтобы никто ничего не заподозрил, в непроглядной тьме или в первой же стычке с индейцами.

– Ты не сделаешь этого, Клаус, – еле выдавил Филипп, с трудом обретая дар речи. – Ты бредишь, опомнись!

– Нет, нет, не от чего мне опоминаться, – со зловещим спокойствием отвечал тот. – Слушай меня внимательно: когда Спира подохнет, ты станешь на его место, ну, а поскольку все это произойдет в нескольких лигах от Коро, ты пошлешь за мной, и я, как помощник губернатора, стану его преемником и возглавлю экспедицию.

– Ты не сделаешь этого! – закипая гневом, повторил Филипп.

– Сделаю! Кто может помешать мне? Ты? Довольно одного моего слова, чтобы привести эту машину в движение, и ты не успеешь ничего сделать, как не сможешь и изобличить меня перед Спирой, ибо имени мстителя я тебе не открою. А кроме того, ты и сам не захочешь предать меня: донос – это деяние, недостойное рыцаря, и в особенности – рыцаря, носящего имя фон Гуттен.

На рассвете Филиппа разбудил стук копыт – мимо его дома проходила кавалерия, и в предутреннем сумраке он различил перед эскадроном фигуру Федермана.

– Я послал его в Маракаибо, – сказал ему Спира несколько часов спустя, – городок занят индейцами, надо их выбить оттуда.

– Туда ему и дорога, – вполголоса заметил Лопе де Монтальво, – он всегда был не по вкусу мне.

– Не в том дело, что не по вкусу, – поддел его Гольденфинген. – Сдается мне, ты просто хочешь командовать кавалерией, а?

– Как ты смеешь, мерзавец! – вскочил тот, обнажая меч.

– В чем дело? – спросил Спира, обернувшись.

– Ничего особенного, сударь, – с обычным своим шутовством ответил Себальос, – Лопе показывал толстяку новый способ заточки клинка.

Спира, яростно сверкая глазами, выругал Гольденфингена, а потом направился к площади в сопровождении Санчо де Мурги, которому после его ссоры с Федерманом доверял всецело.

Гольденфинген, чуть не плача, глядел им вслед.

– Ума не приложу, что с ним стало, – сказал он Филиппу. – Он прямо как одержимый… Злоба так и кипит в нем. До своего приезда в Севилью был мне как отец родной. В Севилье он сильно изменился, а здесь, в Коро, его и вовсе узнать нельзя: шпыняет меня на каждом шагу, сторонится как чумного… Что случилось? В чем причина?