Сергей Костырко - Медленная проза (сборник) Страница 34

Я оглянулся и обнаружил в пяти метрах от себя грот со стрелкой и надписью «Лифт». Ну и слава богу.

Людей и курортную жизнь я обнаружил часа через полтора – поднявшись на свой шестой этаж и услышав музыку снаружи, я пошел по коридору на звук и из торцевой лоджии увидел внизу бассейн с парящими фигурками пловцов, желтые, синие, красные зонты, шезлонги и лежаки.

И еще через полчаса, пройдя сквозь горячий туман душевых, я поднимался по винтовой лестнице мимо кованых морских чудищ, навстречу свету из стеклянного колпака над головой.

Расположился я поближе к бару и музыке, на солнце. По соседству на деревянных раскладных лежаках – двое могучих загорелых кавказцев, проложенных двумя юными девицами. На запрокинутых волосатых руках абреков – золотые браслеты. Чуть дальше спина и мощный загривок еще одного крутого, и возле него – девушка. И дальше, и дальше.

– Что-нибудь закажете? – остановился возле меня официант.

– Кофе. Но сначала окунусь.

– Хорошо, – сказал он. – Кофе минут через десять, так?

– Да, минут через десять, – сказал я и пошел к воде.

Вода в бассейне после моря показалась теплой, вяловатой. В этой воде я не купальщик, а как бы спортсмен.

Когда я поднимался по лесенке из воды, у моего лежака уже стоял официант с кофе.

– Спасибо.

– С вас тысяча купонов.

Похоже, я поспешил с выбором места – самый припек, и музыка чересчур громко, усилители почти над головой, но лень двигаться. Вокруг меня лежбище новых русских со своими подругами. Бандитский заповедник. Зато справа вдоль стены – местный бомонд: осанистые вальяжные мужики среднего и выше возраста со своими пышными женами и грациозными стройными дочками (не секретаршами же?!) – это, видимо, обещанный Модестом киевский политический истеблишмент.

А по двум другим краям бассейна интеллигентные разночинцы. Со множеством детей. Там жизнь погорячее, плюхаются с бортика в воду детишки, воду пьют не из высоких стаканов, а из пластиковых бутылок, играют в шахматы, обмениваются книгами. Мне бы там расположиться.

Хотя… Мне хорошо и здесь. Крутые, мускулистые и бугристые меня в расчет не берут. Их подруги тоже. Вот мимо проходят две девушки – несут от бара стаканы с соломинками, вместо купальников декоративные полоски на груди и на бедрах – хороши, слов нет. И при этом почти полное (для меня) отсутствие сексапильности, другая эротика греет кровь. Ленивая истома сильного зверья, разбросанного вокруг. Как покойны и церемонны их взгляды. Никакой внешней похабени. Никто даже голову не повернул вслед обнаженным попкам этих девушек. И я не чувствую привычного страха, с которым, например, в малоярославецкой электричке наблюдаю налитую компанию по соседству, нагло осматривающую вагон, и девушку, идущую по проходу. Хотя… не приведи бог пересечься когда-нибудь вот с этими при других обстоятельствах и в другом месте.

Жизнь моя остановилась.

С утра – бассейн, горячая музыка, кофе или немного коньяка. После обеда одинокие гуляния по парку и лесу, с выходами к тихой захолустной бухточке, ну а вечером – один из трех баров на втором этаже, но это минут на двадцать – тридцать, на стакан сухого белого вина или кружку пива. И после я поднимался в свой бескрайний номер спать, полистав предварительно Шевченку.

За домом под горой два роскошных корта и прорва играющих, я подошел к ним в первый же вечер. Посмотрел на игру сквозь металлическую сетку. Играют. Иногда хорошо. Азартно. Увлекательно. У меня в номере лежит нераспакованная с переезда ракетка. Можно подняться за нею. Но почему-то лень. Я просто стоял и смотрел через сетку.

На третий или четвертый день записал про свое положение невидимки: «Преимущество возраста – на тебя смотрят и не видят. Ты проходишь сквозь. Проходишь, не повредив, даже не зацепив чуткую паутину взглядов – призывающих, томящихся, ревнивых, горделивых, уязвленных, тоскливых, смятенных, дерзких. Нет, тут не ярмарка тщеславия и не бесовство плоти, тут другое – потребность удостовериться в собственном существовании. Так вот, тебя здесь уже нет. Ты можешь только наблюдать. Вот за тем, например, парнем, идущим к воде не по прямой, а делая небольшой крюк, чтобы попасть в поле зрения девицы, подруги матерого красавца; она сейчас обсуждает что-то с соседкой, она не смотрит на парня, правда, голову она повернула в его сторону, но не более. А парень, не торопясь, лезет на тумбу, пару секунд смотрит под ноги, на воду, и вдруг застывает – потом медленно разводит руки, как бы предупреждая этим движением о дальнейшем: тело его как судорогой сводит хищная предстартовая поза, вздувает на ногах и спине мускулы, мощнейший рывок – и великолепное сейчас тело его зависает над водой. Девица уже давно смотрит на него и только на него, и замолчавшая собеседница ее – тоже. И при всем том, действо это абсолютно платоническое – потому как барышня здесь с кавалером, за которого, судя по всему, держится обеими руками; и кавалер этот сейчас тоже наблюдает за парнем, гарцующим перед его женщиной (демонстрируется стиль баттерфляй), смотрит насмешливо, чуть снисходительно, получив еще один повод погордиться подругой. Но в горделивости его есть какая-то чрезмерность, предполагающая скрываемую от самого себя уязвленность – никуда не денешься, в данный момент его девица принадлежит другому. И никак в это не вмешаешься: не было ж ничего – просто мимо прошел… Тут задействованы силы уже совсем другого порядка. И даже то, что девица эта через час забудет про красовавшегося перед ней парня, ничего не меняет. Все уже состоялось. Вечная тема.

Ну а ты? Скулишь от бессилия? Ведь ты-то уже никогда, вдумайся, ни-ког-да вот так не остановишь на себе взгляд той девицы?.. Или смакуешь сладкую горечь обиды на старость? Что скажешь? А ничего. И не скулю, и не скриплю зубами. Страшно и стыдно признаться, но даже тоску, обрывок которой по инерции проносится в тебе, ты ловишь за хвост, чтобы попробовать пережить ее в полную силу, и не получается… На самом деле ты спокойно регистрируешь увиденное, радуясь отчетливости зрения. Не более того».

Самые неподвижные и самые муторные – это три часа после обеда: пустой парк, косматые ели, травка, на которой лежит моя книжка с прочитанными первыми тремя страницами, на дальнейшее не хватило инерции.

И вообще парк этот слишком велик, коридоры пусты и бесконечны, музыка в баре громче, чем надо, – не хватает неба, ленивого изгиба набережной, не хватает толп незнакомых людей. Тут только одно место по мне – бухточка за парком с заброшенным пляжем. Но даже оно не впускает в себя.

Господи, что я здесь вообще делаю?

Мне покойно и свободно. Но слишком отчетливо я чувствую свое состояние, как «покойное» и «свободное».

И когда однажды после обеда вдруг раздался телефонный звонок, я даже обрадовался.

– Ходят слухи, что вы отчаянно скучаете?

– Откуда информация?

– У вас там наш друг отдыхает. Может, видели – культурист такой с рыжими усиками.

Действительно, есть такой. Каждый день в бассейне вижу. Дремлет, красавец, обложившись газетами. Располагается где-то на границе между панами и бандитами, но в общем-то близко от меня. Вот уж кто точно не обращает на меня внимания. Хотя… Как-то раз я очень неожиданно наткнулся на него в пустом парке.

– Говорит, девки вокруг совсем извелись, а у него ни в одном глазу. Живет философом – живот на солнце греет, кофе пьет да книжку читает. Ни в теннис, ни телку склеить, ни в баре загудеть. Скучно, говорит, ему. Так вот: приглашаю. У меня свободный вечерок. А? Посидим на берегу, пофилософствуем о нравственности и новых временах? Я столик закажу и машину за вами вышлю. Приезжайте. Ведь честно же – никаких дел там у вас.

– С удовольствием, – чуть быстрее, чем хотелось, согласился я.

– Через час подходите к проходной. Я Игоря пришлю.

К воротам я подошел раньше, чем договаривались, но Модина машина уже стояла там.

– Добрый день, – откликнулся на мое приветствие Игорь. Машина тронулась, и он спросил: – Тихо тут у вас?

– Тихо.

– Это хорошо, – но продолжать не стал, а ткнул пальцем в магнитофон, в затылок мне загундосил что-то блатное Вилли Токарев.

– А ничего другого нет?

– Да-да, – поспешно щелкнул он выключателем и выгреб из бардачка горсть кассет. – Люба Успенская, а?

– Давайте.

«Люба, Любочка, целую тебя в губочки…» – изгибался перед капотом сиреневый асфальт. Светились сквозь кроны голубые и бурые верхушки гор. Внизу слева уже разворачивалась огромная бухта с как бы задымленным городом. Радостным и тревожным холодком обдали знакомые вершины гор и ломаная линия причалов – очень уж старался Модест по телефону. Как девицу уговаривал.

Игорь затормозил в конце узкой улочки, спускавшейся на набережную.