Камен Калчев - Новые встречи Страница 34

— Прошу.

— Как тебе не совестно считать своим врагом дедушку Екима, самого близкого тебе человека, можно сказать, отца родного, который во всем себя урезывал, лишь бы тебе было хорошо… Можешь ли ты считать своим врагом Чолакова, человека, который сделал все, рискуя своей партийной честью, чтобы прославить тебя! В-третьих, как можешь ты видеть врага во мне, забыв, что я горой стояла за тебя и за Гиту даже тогда, когда все от вас отвернулись… Да и сейчас ломаю голову над тем, как вас скорее выручить, чтоб вы зажили мирно и хорошо. Смеешь ли ты подозревать врагов в Савке, Райне, Иванке и других членах нашей бригады, включая и Яну, которая пострадала из-за твоей вздорности?

— Прошу, прошу.

— Незачем меня просить, Борка, я говорю с тобой как коммунистка и не собираюсь делать тебе комплименты. В конце концов, я отвечу за свои слова, если ошибаюсь. А если права, ты должен призадуматься и сделать серьезные выводы.

— Говори, говори.

Обхватив руками колено, он всем корпусом подался вперед, показывая, что готов слушать ее, даже когда она несправедлива к нему, и продолжал снисходительно кивать головой, устало закрывая глаза.

— Я все сказала, — несколько обиженно отозвалась Ружа. — Довольно слов, пора браться за дело. Как это ни трудно было, мы единодушно решили, что ты должен вернуться к нам.

— Почему трудно?

— Потому что тебя не ждет свободное место, которое ты мог бы занять, когда пожелаешь. У нас, как и всюду, штат укомплектован. Твое счастье, что путем некоторых перемещений удалось освободить два места… Так что никто против тебя не возражал. Мы даже рады, что ты снова включишься в наш коллектив. Все рады.

— Совершенно верно, — подтвердил Колю. — Вопрос о твоем возвращении стал достоянием общественности всего города.

— Вот как? — Борис вспыхнул от удовольствия, услышав об «общественности всего города».

— Сейчас перед нами стоят необычайно важные задачи, — продолжала Ружа. — Двадцатый съезд и Апрельский пленум произвели настоящую революцию в методах работы и в образе нашей жизни. Это не пустые слова. Слушай, что я тебе скажу, и верь мне. Возьмем нашу фабрику или, например, «Победу Сентября». Как мы поступали прежде? В большинстве случаев давали красивые обещания, а о результатах мало заботились. Почему? Потому, что нас интересовала показная сторона дела. Мы, если можно так выразиться, подходили ко всему формально и выше всего ставили красивые резолюции, громкие обещания, трескучие речи. Облекали все, так сказать, в парадную мантию и успокаивались. Не могу забыть, как мы вызвали однажды на соревнование в честь Первого мая все текстильные предприятия страны, не утруждая себя оценкой наших собственных возможностей. Так просто, для формы, чтоб о нас написали в газетах, чтоб поднять энтузиазм других… Чей энтузиазм и кому он нужен, такой энтузиазм? Нам было на это наплевать. Так, ради формы…

— Пока что я с тобой согласен, — прервал ее Борис. — Послушаем, что дальше скажешь!

— Ты заранее согласен со всем, что не касается лично тебя, я знаю. Но с тем, что я сейчас скажу, ты наверняка не согласишься.

— Увидим.

— Двадцатый съезд поставил на всем этом точку. Теперь положение изменилось… Поясню. Пришел Борис Желев строить социализм. Прекрасно! Что может быть лучше! Никто ему мешать не станет! Но как он пришел? В своем старом, обветшалом одеянии. Я часто об этом думаю… Был такой период в истории, когда люди одевались в камзолы, носили белые парики, напудренные и завитые, узкие панталоны, белые чулки и чуть ли не дамские туфли на высоких каблуках… Людовик Четырнадцатый, если помнишь… Король Солнце… Вот что мне приходит на ум, когда я смотрю на тебя сейчас, три года спустя после того, как мы расстались… Прости за сравнение! Но, дорогой Борис, мы с тобой знакомы давно, немало испытали за это время, и не к лицу нам делать глупости! Перед кем ты решил фасонить? Кому собрался пускать пыль в глаза? Извини, дорогой, но и мы кое-чему научились. Мы уже не те, какими были когда-то, — и Яна не та, и Савка, и Райна…

— Верно, — кивнул Борис. — Дальше?

— Буду с тобой откровенна до конца, Борис. Ты ошибаешься, если считаешь, что я о тебе не беспокоилась. И не я одна, все мы задавали себе вопрос, как могло случиться, что наш друг, наш товарищ Борис Желев выпал из коллектива? Чем он заболел? Или это мы больны, раз не можем его понять? И клянусь, Борис, всякий раз я приходила к выводу, что вина скорее в нас самих. Я больше себя винила, чем тебя.

Она умолкла, будто собираясь с мыслями, затем снова заговорила, откинувшись на спинку стула:

— Сказать по правде, я рада, что разговор начался сегодня, здесь… Такой вопрос трудно решать на собраниях, потому что дело не в речах и не только в критике и самокритике. Вопрос ставится гораздо глубже: мы должны смело вскрыть все, что напластовалось за это время в наших сердцах. Об этом можно, конечно, толковать и на общем собрании, но мы еще не доросли до такого рода критики и самокритики. Слишком въелся в нас мещанский индивидуализм. Пусть не на собрании, неважно. Уже неплохо, если мы откровенно поговорим с глазу на глаз и чистосердечно признаемся в своих слабостях. Так по крайней мере легче.

Она перевела дыхание, пристально посмотрела на Бориса и заговорила опять:

— Такой откровенный разговор должен был состояться раньше… Из этого, быть может, не получилось бы никакой пользы, но нам необходимо было поговорить открыто обо всем, выяснить, что нас угнетало, о чем мы думали.

— И с этим я согласен, — отозвался Борис.

— Не перебивай меня, пожалуйста. Я буду очень рада, если мы придем к согласию по всем вопросам и поймем друг друга, как старые друзья.

— Естественно!

— Да, естественно!.. Я часто старалась понять своим простым умом вот какую вещь… Почему мы мерим новое на старый аршин? Вот ты, например, носил высокое звание ударника и гордился им… Да и как не гордиться! Такое звание дается нелегко… Вернее, его нелегко заслужить. Ударник производит больше тканей, больше стали, больше угля и электричества… Но только ли это требуется от ударника? Разве он не в первых рядах тех, кто идет к коммунизму? Я так себе представляю: ударники — это командиры небольших отрядов, прокладывающих путь вперед. Верно я говорю, Колю?

Колю улыбнулся.

— Теперь я спрашиваю, — продолжала Ружа, — может ли такой вот ударник, командир отряда будущего, носить средневековую мантию, белый парик и дамские туфли? И второе — из кого должен состоять его отряд, который он поведет к коммунизму?

Борис посмотрел на нее с удивлением.

— Прошу тебя, слушай внимательно, — сказала она. — Мы подошли к самому главному.

— Так и быть!

— Кто составляет твой отряд, с которым ты шагаешь к вершинам коммунизма, как любит выражаться один журналист? Ну-ка, начнем по порядку!

Она стала перечислять, загибая пальцы:

— Аспарух Беглишки — чиновник… Виктория Беглишки падает в обморок при упоминании о коммунистах… Хаджи Ставри — старый ростовщик, владевший целым кварталом паршивых домишек, в которых ютилась беднота… Гатю Цементная Голова — дебошир и слуга братьев Гавазовых; на людей страх нападает, когда его увидят… Филипп Славков — плут и хулиган…

— Небольшая поправочка… Можно?.. — спросил Борис. Прижатый к стене, он побледнел.

— Давай.

— У меня никогда не было ничего общего с Филиппом Славковым.

— Не возражаю, — усмехнулась Ружа. — Филиппа выбрасываем из коллекции. Надо ли продолжать?

— Нет нужды, — сказал Колю. — Хватит с него и этих.

Борис стиснул зубы, чтоб не крикнуть.

— Нет, добавлю еще одного — бывшего юрисконсульта господина Милана Сокерова. Мы о нем вспоминаем очень редко, зато он не оставляет нас своим вниманием. А теперь вот даже квартиру предоставил твоему бездомному семейству.

— Раз никто другой не предоставил! — ехидно заметил Борис.

— Увы, ты прав… Прав, конечно!

— А Гита, почему ты пропустила Гиту в своем списке? — воскликнул Борис. — Ее следовало бы поставить на первое место.

— Гита не из твоего окружения, — возразила Ружа. — Она жертва, как и ты. А потому сейчас речь не о ней. Насчет Гиты у меня особое мнение… Почему я должна ставить ее в один ряд с этими негодяями?.. Колю, принеси-ка конфет. Там в шкафу есть коробочка.

Пока Колю ходил за конфетами, Ружа примирительно сказала:

— Ты меня извини, что я так разошлась… Но раз уж я начала, хочу выговориться до конца. Давай, Колю, конфеты. Пожалуйста, Борис!

Борис отказался. Подсластить решили такую беспощадную проработку!

Все замолчали. Слышно было только, как Ружа и Колю шелестели станиолевыми бумажками.

— Знаешь, — с оскорбленным видом заговорил Борис, — насчет Аспаруха Беглишки я с тобой не согласен… Остальные, кого ты тут назвала, те, возможно, действительно подлецы и мошенники, но Аспаруха нельзя отнести к их числу… Этому человеку я многим обязан… Хорошо его знаю и могу ручаться за его честность и лояльность. Он лоялен.